Валентин Костылев - Жрецы (Человек и боги - 2)
Строгановы так умилились этому, что не замедлили милостиво пригласить богомольного подрядчика вместе с его десятниками в свой дом на Рождественской улице к ужину.
Однако... когда настал вечер и когда строгановские люди прибежали на берег, чтобы по приказу хозяина привести подрядчика и его десятников в строгановский дом, они там никого не нашли, а сидевшие у костра древние калики перехожие загадочно заявили: "Не найдете вы их теперь, родимые! Утекла братчина на многих стругах и на лошадях вниз по Волге богатырствовать... Подайте, Христа ради!"
Не поняв ничего, почесали посланцы Строганова затылки и побрели восвояси докладывать хозяину об исчезновении приглашенной к ужину работной ватаги.
Стало тихо на набережной. Сумрак окутал растянувшиеся по берегу Оки на протяжении трех верст от ее устья строгановские соляные склады. Для охраны сорока складских корпусов из кремля прибыли команды солдат. Вспыхнули один за другим костры поодаль от строений. На Похвалинскую гору поблизости сползались обыватели, - судили, рядили, прикидывали в уме сколько кто дохода получит из них от перепродажи соли, а неуспевшие ее набрать утром на пристани вздыхали, глядя на часовых, облепивших соляные амбары. Эти обвиняли в алчности счастливых обладателей соли. Больше всех ругали, по обычаю, немца Штейна, которому удалось отхватить самый крупный куш. "Давно бы его, сукиного сына, в острог запрятать, дракона ненасытного!"
Рыхловский, хотя и не остался в обиде, но все же долго не мог уснуть, сгорая от зависти к Штейну: "Ухитрился-таки, сатана! Мне всегда хуже всех. О, господи!"
На Кунавинской стороне берега уже не стало видно, повис мрак, а нижегородские торгаши все еще продолжали судачить и браниться. Слово "соль" не сходило у них с языка. Страсть к наживе помутила мозги.
VI
Михайле Ларионовичу Воронцову доложили, что "ее императорское величество соизволила указать из имеющейся в коллегии иностранных дел мягкой рухляди взнесть в комнату свою один мех лисий душчатый черный в семьсот рублей...".
Михайла Ларионович, ввиду "множества воров", велел дежурному караулом идти вместе с посыльщиками коллегии - переводчиком Федором Бехтеевым и расходчиком регистратором Иваном Артемьевым - охранять меха.
Во дворце их встретил метр-де-гардероб Чулков, который и доложил царице о прибытии мехов. Елизавета Петровна, высокая, хорошо сложенная, бойкая, быстрыми шагами вышла в колоннаду.
Бехтеев и Артемьев опустились на колено, а команда отдала полагающуюся царям честь.
Елизавета Петровна была в зеленом тафтяном пышном платье. Всплеснув руками, она с удовольствием стала рассматривать меха, а затем сказала Чулкову, чтобы он отнес их в гардероб.
Проводив глазами своего слугу, она подошла к офицеру:
- Желательно нам знать фамилию твою, начальник.
- Петр, сын Филиппов, Рыхловский.
- И еще желательное, чтобы ты же привез нам из коллегии имеющиеся там соболя, лису и прочую меховую рухлядь.
- Слушаю, ваше величество, - отчеканил Петр.
Приказание царицы было исполнено в точности.
Граф Воронцов с грустью погладил последние меха, хранившиеся в коллегии для поднесения подарков иностранным посланникам, уложил их в корзину и приказал отнести во дворец. Счет их был объявлен для проверки Петру Рыхловскому. Собольих шестьдесят девять мехов, ценою в двадцать семь тысяч триста восемьдесят рублей, и лисьих восемь - в триста сорок один рубль.
Меха, так же как и накануне, были встречены Чулковым. А затем опять в колоннаду вышла царица. Платье в этот раз на ней было кисейное, легкое, белое, и вся она показалась Рыхловскому какою-то воздушною, прозрачною. Она вышла в платье с глубокими вырезами на груди и спине и с обнаженными руками, совсем не такая, как вчера. Она ласково и снисходительно улыбалась. Петр вытянулся во фронт. Царица сказала: "Вольно!" От нее пахло душистым маслом. Задала несколько вопросов: где служит, кто его начальник, сколько ему лет, кто его отец, где родина, а узнав, что Петр из Нижнего Новгорода, стала расспрашивать о нижегородских соборах, монастырях и других святынях, сказав:
- Пастырь добрый, велеумный и заботливый мною ныне назначен туда епископом - Димитрий Сеченов... - И вдруг спросила:
- Тверд ли ты в вере? Ходишь ли в храм?
Петр Рыхловский ответил, что, будучи хотя и маленьким и ничтожным, но все же творением божиим, он не может колебаться в своей вере.
На это царица заметила:
- Оные мудрые слова от молодого человека слушать небезудивительно. Достоит тебе вечерню отбывать в нашей дворцовой церкви. А умеешь ли танцовать менуэты и прочие французские грации?
Петр ответил тихо и сконфуженно, что он не умеет танцовать.
- А комаринского?
Петр, не понимая - шутит царица или серьезно говорит, неловко ухмыльнулся и утвердительно кивнул головой.
Царица рассмеялась.
Поручика Рыхловского Елизавета Петровна оставила во дворце, продержав его до вечера, а затем в сопровождении Петра и двух пажей отправилась к вечерне, в свою дворцовую церковь.
На следующий день вышел приказ о прикомандировании поручика Петра Рыхловского к дворцовой охране.
Рыхловский не на шутку испугался того, что с ним произошло. Дисциплинированный солдат, неизбалованное дитя деревни и казармы, и вдруг... сама царица! Не во сне ли? Жутко в этой мертвой тишине под высокими сводами дворца. Среди громадных комнат и коридоров холодно и неуютно. Он не знал, куда деваться от страха и тоски на другой день после знакомства с царицей. Ему казалось, - он сходит с ума...
Но развеа эатаоа было все? Развеа эатаоа сон?
Царица назначила к нему некоего француза - обучать его танцам. Неловок был Петр, туго поддавался науке, но... ничего не поделаешь пришлось приседать, скакать и кружиться под дикие крики француза. Да кроме того, царица приставила к нему какую-то старуху, Марью Ивановну, для услуг и надзора.
Особым указом по двору Петр Рыхловский был зачислен на "всякое дворцовое довольство" и даже внесен в ведомость по отпуску "к поставцу* ее величества". На его долю в день полагалось полкружки водки и три кружки пива. (Больше всех пития уходило на духовника царицы протопресвитера Дубянского: полкружки водки, полкружки вина и шесть кружек пива ежедневно.)
_______________
*аПаоасатаааваеаца - стол.
Питейная норма сильно смутила Рыхловского. К поставцу самой царицы и ее гостей, в число которых уже два раза попадал и он, Рыхловский, подавалась водка десятками кружек и вино множеством ведер.
Царица пила вино и водку в одном порционе с духовником. Усердно, уговорами, заставляла она пить и своих вельмож, а часто и насильно, против желания их, при общем хохоте окружающих.
Придворный музыкант Штроус жаловался Рыхловскому, что Елизавета Петровна, будучи цесаревной, во времена Анны Иоанновны получала себе к поставцу в треть года только сто семь ведер и пять кружек водки и отдельно шестьдесят семь ведер для своих служащих. Кроме того, для себя и гостей, "опричь поставца", вина сто пять ведер и пять кружек с четвертью и пива тысячу пятьдесят четыре ведра, а всего со служащими - две тысячи сто пятьдесят два ведра и шесть кружек. Штроус вздыхал, говоря, что "Анна Иоанновна сама пила зело много, а царевну сильно притесняла".
Чудным все это показалось неизбалованному, выросшему в строгих правилах трезвости и постоянных расчетов сыну скупого Филиппа Павловича. Правда, немало видывал он среди купцов и посадских обывателей пьянства в Нижнем Новгороде, но не такого.
Нелегко было провинциалу Петру Рыхловскому привыкать к дворцовым порядкам. Каждый день, каждый час его поражали все новые и новые вещи. Он видел пьяных вельмож, валяющихся на полу, и шутов, сидящих на них верхом, видел пляшущих вприсядку монахов и генералов, полураздетых, похожих на ведьм, старух.
А после того, что он услышал однажды из уст самой захмелевшей царицы, когда она рассердилась на своего гоф-фурьера Пимена Лялина, он, Петр, целую ночь не мог заснуть. Его бросало то в жар, то в холод при мысли, что это сказала царица!
При девушках и кавалерах она обругала Лялина такими словами, которые и в казарме считались предосудительными. И не смутилась. Осмотрела всех невинным взглядом, и как ни в чем не бывало, подошла к Рыхловскому, схватила его под руку и увлекла танцевать. Музыканты заиграли менуэт.
Что было дальше, Рыхловский плохо помнит - его тоже напоили; помнит только, что кто-то крепко целовал его, бил по щекам, на теле своем он обнаружил синяки - били его или щипали - не поймешь... На следующий день Рыхловский заметил, что при встрече с ним служители царицы стали как-то чересчур почтительно кланяться ему и с улыбками подобострастия сторонились, давали ему дорогу, а потом позади него о чем-то шептались. Царица награждала его нежными улыбками, а он всячески старался доказать царице свое усердие и преданность.
Музыкант Штроус в хмелю, наедине и по секрету, рассказал Петру, что у царицы непрочное сердце, а может быть, она его и совсем не имеет, и богомольничает не от души: с вечерни, из церкви, бежит на бал, а с бала бежит к утрене, и нередко, вопреки законам церкви, входит в алтарь, хотя женщине это не полагается. Хмельная, в бальном платье, становится к певчим и поет с ними дискантом, а потом с шумом и хохотом тянет их всех с собою во дворец... Натешившись вдоволь, велит их всех убрать из дворца... "Любит чудить, как и ее отец, славной памяти Петр Великий".
