Кирилл Гусев - История «демократической контрреволюции» в России
В. И. Ленин убедительно показал, что заверения меньшевиков и эсеров о свободе, равенстве, всеобщем избирательном праве и Учредительном собрании объективно обманывают рабочих и крестьян, так как все рассуждения о «третьей силе», стоящей над буржуазией и пролетариатом, являются лишь «иллюзией мелкобуржуазного демократа, который… не научился азбуке, именно, что в капиталистической среде возможна либо диктатура буржуазии, либо диктатура пролетариата и невозможно существовать ничему третьему» [53]. Он доказал, что политика «третьей силы» не имела под собой реальной почвы и была обречена на провал, и те, кто пытался решать задачи перехода от капитализма к социализму, исходя из общих фраз о свободе, равенстве, демократии вообще, равенстве трудовой демократии и т. п., лишь «обнаруживают этим свою природу мелких буржуа, филистеров, мещан, рабски плетущихся в идейном отношении за буржуазией»[54].
Попытки мелкобуржуазных партий посредством коалиции с буржуазией установить какую-то «среднюю» власть, стоящую между диктатурой пролетариата и диктатурой буржуазии, и в Сибири, и в Поволжье, и на Севере, — повсюду сопровождались разгулом реакции, восстановлением дореволюционных порядков, репрессиями против рабочих и крестьян. Сам ЦК эсеров вынужден был признать, что «первоначальная задача борьбы на два фронта была заменена системой последовательной капитуляции», которая облегчила реакции «почти безболезненное овладение властью». Он даже признал, что «капитуляция демократии, начавшаяся в Уфе и закончившаяся в Омске пленением Директории с первого момента появления ее на территории Сибирского правительства, является неизбежной расплатой за политику, усвоенную некоторыми кругами партии». От этой политики все больше отходили и колебавшиеся мелкобуржуазные слои, она вызывала недовольство и среди членов мелкобуржуазных партий. Некоторые организации прямо заявляли, что политика «третьей силы» не реальная, «не претворяющаяся и не имеющая возможности претвориться в дело», и называли ее мифической.
Недовольство проявляли как наиболее реакционная часть мелкобуржуазных партий, требовавшая ничем не ограниченной борьбы с Советской властью, так и их левое крыло, стоявшее за союз с большевиками в борьбе против реакции.
Однако лидеры мелкобуржуазной демократии вновь и вновь пытались доказать возможность создания «третьей силы» и необходимость борьбы на два фронта, с той разницей, что «новая тактика» предусматривала временный отказ от вооруженной борьбы с Советской властью и формально отрицала коалицию с буржуазией.
Несмотря на принятые решения, на советской территории то там, то здесь вспыхивали контрреволюционные мятежи, подготовленные при непосредственном участии меньшевиков и эсеров, велась антисоветская агитация, организовывался саботаж мероприятий Советской власти. Подобное отношение к решению о прекращении борьбы с Советами являлось не только следствием местной инициативы, но и той двусмысленной интерпретации, которую давало ему руководство эсеров и меньшевиков. В документах чаще и резче, чем отказ от вооруженной борьбы, подчеркивалась недопустимость сотрудничества с большевиками. На словах — призыв отказаться от вооруженной борьбы, осуждение антисоветского «вспышкопускательства», а на деле — взгляд сквозь пальцы на нарушение директив центра и поддержка антисоветских выступлений.
ЦК эсеров, пытаясь сделать хорошую мину при плохой игре, хвастливо заявил, что «ставка на крестьянство, как основной элемент для создания третьей силы, безусловно может считаться выигранной»[55]. В действительности эта ставка была, безусловно, проиграна, и крестьянин на собственном опыте «научился тому, чего из науки не хотят понять многие эсеры и меньшевики, что может быть только две диктатуры, что нужно выбирать либо диктатуру рабочих, — и это значит помочь всем трудящимся сбросить иго эксплуататоров, — либо диктатуру эксплуататоров»[56]. Мелкобуржуазные идеологи обращались к крестьянину как мелкому собственнику, обещая ему молочные реки и кисельные берега в царстве «всеобщей демократии» и «народовластия».
Большевики обращались к крестьянину как труженику и, не рисуя ему «сладеньких картин», твердо сказали, что только диктатура пролетариата обеспечит свержение ига эксплуататоров. «Диктатура пролетариата, — разъяснял В. И. Ленин, — есть особая форма классового союза между пролетариатом, авангардом трудящихся, и многочисленными непролетарскими слоями трудящихся (мелкая буржуазия, мелкие хозяйчики, крестьянство, интеллигенция и т. д.), или большинством их, союза против капитала, союза в целях полного свержения капитала, полного подавления сопротивления буржуазии и попыток реставрации с ее стороны, союза в целях окончательного создания и упрочения социализма»[57]. В этом определении подчеркивается глубоко демократический характер диктатуры пролетариата как подлинного народовластия — власти самих трудящихся масс. И крестьяне на практике убедились, что большевики правы. Испытав на деле ту и другую диктатуру, они выбрали диктатуру рабочего класса [58].
В связи с этим представляет интерес развитие событий в Сибири после свержения власти Колчака. Призывая сибирских эсеров выступить против него «самостоятельно и при этом не солидаризируясь с большевиками», ЦК партии эсеров подчеркивал, что свержение Колчака «ценно для демократии прежде всего тем, что оно открывает ей возможность создания фронта Учредительного собрания, противопоставленного Красной Армии». Осенью 1919 г. в связи с наступлением Красной Армии эсеры активизировали свою деятельность. В октябре в Иркутске ими был созван нелегальный «Земско-социалистический съезд», а в ноябре на тайном «Всесибирском совещании земств и городов» создан «Политцентр» для подготовки восстания против Колчака.
В сибирской деревне была сильна кулацкая прослойка, в городах — мелкобуржуазная, а основной социальной базой повстанческого движения было крестьянство, поэтому кое-где эсерам удалось приобрести известное влияние в партизанских отрядах. Немаловажное значение имела поддержка союзников, которые приняли сторону «Политцентра», когда увидели, что их ставка на Колчака бита. Во время восстания, поднятого эсерами в Иркутске 24 декабря 1919 г., представитель союзников заявил, что «эсеры — деятели государственного направления, ничего общего с большевиками не имеют и поэтому противодействовать им союзники не намерены». 5 января 1920 г. власть в Иркутске перешла к «Политцентру», которому союзники выдали арестованного Колчака.
Программа, с которой накануне восстания выступили Всесибирский краевой комитет эсеров и поддерживающие его организации, предусматривала: свержение власти Колчака и прочих атаманов; создание однородно-социалистической власти, опирающейся на земства и объединения демократии; немедленное перемирие на фронте и переговоры с московским правительством в целях прекращения гражданской войны; автономию Сибири и созыв Сибирского Учредительного собрания; вывод иностранных войск из пределов Сибири; осуществление всех гражданских свобод и политическую амнистию. Это была старая программа «народовластия» во главе с Учредительным собранием. Ее отличие от Самарской заключалось в том, что если та ставила задачу создания вооруженных сил для борьбы с большевиками, то в этой предусматривались переговоры с Советским правительством. Однако и на этот раз мелкобуржуазной демократии в лице «Политцентра» и Краевого комитета эсеров не удалось осуществить свою программу.
Уже с самого начала антиколчаковского движения стала ясно видна огромная популярность Советской власти. Тяга к ней была настолько велика, что в некоторых случаях даже эсеры вынуждены были выступать за восстановление Советов, добавляя при этом — без большевиков. Лозунг Учредительного собрания стал уже настолько непопулярен, что склонить к его поддержке не только рабочих, по и крестьян было очень трудно. Поэтому хотя и имелись антиколчаковские группы и отряды, которые выступали за Учредительное собрание, но их и с самого начала было мало, а затем становилось все меньше. В некоторых случаях встречались и попытки объединить на одной платформе Советскую власть и «народовластие».
Предлагалось, например, «установить самый демократический образ правления — Советскую власть» и в то же время «диктатуру пролетариата не вносить в свою программу, считая эти вопросы не вполне созревшими для Сибири»[59].
«Политцентр» предложил большевикам принять участие в восстании в Иркутске под лозунгами «народовластия». Большевики, естественно, не могли принять эсеровскую программу, но вместе с тем они решили возглавить рабочих, участвующих в восстании, и при благоприятных условиях восстановить Советскую власть. Такая возможность возникла сразу же после перехода власти к «Политцентру». К Иркутску подходила Красная Армия, союзники эвакуировались на восток, влияние «Политцентра» катастрофически падало. Большевики приобретали силу, а эсеры теряли ее. Народ не верил эсерам и их лозунгам, он настойчиво требовал восстановления Советской власти. «Политцентру» не оставалось ничего другого, как сложить с себя власть, и 22 января она перешла к созданному за два дня до этого Военно-Революционному комитету. Всесибирский краевой комитет эсеров писал, что перед необходимостью передать власть ревкому «Политцентр» якобы был поставлен иркутскими коммунистами. Однако истинная причина заключалась не в давлении иркутских коммунистов, а в том, что трудящиеся не поддержали эсеров и у лишенного опоры в массах и потому обладавшего лишь эфемерной властью «Политцентра» не было другого выхода. Сдача власти Всесибирским краевым комитетом эсеров и «Политцентром» была еще одной иллюстрацией краха политики «третьей силы», очередным провалом попытки создать промежуточную власть.
