Максим Марголин - Холокост в Латвии. «Убить всех евреев!»
Об одном из славных латышских офицеров стоит рассказать поподробнее. Капитан авиации Герберт Цукурс был, без преувеличения, национальным героем Латвийской Республики. Если в Советском Союзе до войны отважных лётчиков было принято называть «сталинскими соколами», то Цукурс был настоящим «соколом Ульманиса». В середине тридцатых годов он совершил беспрецедентный авиаперелет из Латвии в Западную Африку, летал в Японию, путешествовал по подмандатной британской Палестине. Это смешно, но он даже выступал с лекциями после этой поездки в Доме рижского еврейского общества, сопровождая свой рассказ показом видов, как тогда говорили, «из волшебного фонаря». Его тогдашняя многочисленная еврейская аудитория и предположить не могла, что через несколько лет отважный пилот будет расхаживать по гетто (а что такое гетто?) и стрелять по ним из своего парабеллума, просто так, для развлечения. Занятно, что лекция была анонсирована на русском языке, но из вредности, что ли, Цукурс рассказывал по-латышски. Единственное русское слово было «разврат». Так он описывал нравы в кибуцах Палестины. Говорил, что женщины там обобществлены и никто толком не знает, кто именно из мужчин является отцом родившегося ребенка. А детей уже через неделю забирают от матерей в общие ясли, наподобие телятников на больших фермах. И вообще евреям там, в Палестине, жизни не будет, раньше или позже арабы сбросят их в море. Такая, вкратце, была его лекция. Еврейская аудитория расходилась в унынии. Капитан был очень доволен.
Жил-был один еврейский парень, звали его Шолом Кобляков. У него была большая семья — мать, отец, старший брат Арон и еще две сестры. Он был головастым малым — успешно закончил одну из городских еврейских гимназий и поступил в Латвийский университет, несмотря на квоты для евреев. Плохо, конечно, что в начале учебы ему, как обладателю нансеновского паспорта, пришлось платить за учебу втройне. В университете, на инженерном факультете, он также хорошо успевал, особенно ему давалась высшая математика. И вот во второй половине тридцатых Министерство обороны Латвии направило туда для получения высшего инженерного образования десять капитанов различных родов войск, в том числе и Цукурса. Понятное дело, что взрослым людям, армейцам, привыкшим к интеллекту казармы и плаца, приходилось нелегко. Один из офицеров, артиллерист Крузе, прознав про способного студента (кстати говоря, Шолом с детских лет подрабатывал репетиторством), попросил подтянуть его по математике. Кобляков согласился. Крузе был в восторге от своего высокорослого белобрысого и голубоглазого «учителя». Кстати, внешне Кобляков совсем не походил на еврея. Крузе и посоветовал Цукурсу, испытывавшему также большие трудности в постижении интегрального и дифференциального исчисления, тоже обратиться к умному еврею.
Они начали заниматься. Кобляков приходил к нему домой. Герой неба, «латышский Линдберг», жил в небольшой двухкомнатной квартире в новом доме в самом центре города, у Матвеевского рынка. Однажды, закончив очередное занятие вскоре после приснопамятной лекции, Шолом не выдержал и, собирая книжки и конспекты, спросил:
— Послушайте, зачем же вы так? Если вы пришли евреям рассказывать о Палестине, то для чего же говорить только о плохом? Ведь это все — неправда!
И капитан Цукурс ответил:
— Знаешь что, Шолом… Вы, конечно, молодцы, в торговле там и вообще. Если вы завтра уедете все отсюда, то мы, латыши, и сами сможем справиться. Без вас. Вы здесь не нужны…
Вот он спустя несколько лет и занялся «отправкой отсюда евреев»…
История эта имела продолжение. В конце весны сорок третьего года Шолом Кобляков, зачисленный в рабочую еврейскую команду, работал вне гетто, в столовой городского самоуправления — мыл полы, чистил овощи, таскал продукты. Он в этот жаркий майский день тащил за собой тележку с мешком картошки и коробом эрзац-жира со склада в столовую, идя, как и полагалось еврею, по проезжей части (по тротуару евреям ходить категорически запрещалось!). Дело было в самом центре города, на улице Кришьяна Барона. Из-за жары он снял свой плащ и положил его сверху продуктов на тележку. Мимо него в этот момент проезжала машина — сверкающий открытый «хорьх» с синими крыльями с надписью на боку: «Пол», то есть «полиция». Шолом втянул голову в плечи: всем пока еще живым узникам гетто было хорошо известно, что на этой машине ездит сам капитан Цукурс и ему на глаза лучше не попадаться. И вдруг автомобиль начал тормозить.
— Шолом! — услышал Кобляков голос и ускорил шаг.
— Шолом! А ну стой! — и сияющий отраженным майским солнцем «хорьх» остановился.
Из машины вышел Цукурс и подошел к еврею. И только сейчас с ужасом Кобляков понял, что ему конец. Желтая звезда, без которой еврею запрещено было показываться на улице, иначе — расстрел на месте, была пришита на плаще, а он, свернутый в грязный комок, лежал на мешке.
— Ну как у тебя дела? — поинтересовался Цукурс, внимательно глядя на худого, высохшего бывшего своего репетитора.
«Убьет, — с ужасом подумал Кобляков, — точно сейчас пристрелит здесь, прямо на месте», — и проговорил, стараясь не глядеть в глаза капитану:
— Ну вы же знаете, господин Цукурс, какие сейчас дела у евреев.
— Да, да, — задумчиво протянул тот и вдруг спросил быстро:
— А где твоя нашивка?
Ну вот и все. И хорошо — кончатся муки, отца только жалко. Мать, сестры с детьми уже были расстреляны, в живых оставались только отец с братом.
— Она на плаще, на плаще, вот тут! — Кобляков показал на тележку за спиной.
Цукурс помолчал, потом сунул руку в правый карман кителя. Шолом почувствовал, как сердце забарабанило прямо в голове и ужасно пересохло во рту. «За пистолетом полез», — подумал он. Цукурс вынул из кармана смятую пачку сигарет и кинул ее Коблякову.
— Держи, пригодится, — он забрался в машину и небрежно бросил еврею:
— Ну, прощай!
Эту историю рассказал мне Шолом Хаймович Кобляков спустя полвека. Он говорил, что прошло столько лет, а он помнит этот день в мельчайших деталях. Как ослепительно горели на солнце синие крылья «хорьха» и он ждал выстрела в лицо…
Новая жизнь явно налаживалась, евреи в ней были совершенно лишними, сорняками, предназначенными для безжалостной прополки, поэтому уже 2 июля капитан Цукурс решил переместиться из своей скромной двухкомнатной квартирки в муниципальном доме в более приличное жилье. Он выбрал себе квартиру некоего Пинкуса Шапиро, своего довоенного знакомого, велев всей его семье немедленно убираться из своего дома, забрав только самые необходимые вещи. Шапиро попросил сжалиться. В ответ на это Цукурс забрал его в Центральную тюрьму, откуда бывшего квартировладельца увезли на расстрел в Бикерниекский лес. А шестнадцатилетний сын Шапиро Абрам хорошо играл на пианино, и бравый капитан знал об этом. Однажды Цукурс в своей новой квартире устроил вечеринку для ребят из латышской полиции и велел Абраму развлекать гостей своей игрой. Еще из развлечений там была молоденькая евреечка, которую вся честная кампания раздела догола, а потом по очереди насиловала. Юный пианист все это видел. Он чудом выжил и рассказал об этом в 1949 году в юридическом отделе Организации освобожденных евреев в Мюнхене.
Цукурс отчего-то очень любил Францию и французский язык. Он даже специально выискивал среди привозимых на улицу Валдемара, 19, в подвалы штаба команды Арайса, евреев, говорящих по-французски, и беседовал с ними в попытках отточить произношение, что, впрочем, не мешало ему позже отправлять их в расстрельные ямы. Кстати, после войны капитан Цукурс с семейством бежал именно через Францию. Сохранилась даже фотография — он с женой Милдой в летнем веселом Париже сорок пятого года, перед бегством в Бразилию. Но обо всем этом позже…
Много, много было палачей — выходцев из офицерского корпуса латвийской армии.
Например, лейтенант-кавалерист Вилис Рунка, ставший при нацистах комендантом концентрационного лагеря в Валмиермуйже, что около города Валмиера. Это именно он, находчивый и остроумный комендант, придумал весной сорок второго года связать между собой всех приговоренных к расстрелу узников лагеря — числом около ста восьмидесяти человек. Русские, латыши, евреи, цыгане — женщины, дети, старухи и старики — выстроились длинной цепью, притянутые друг к другу за запястья тонкой, прочной, специально приготовленной бечевой. Первый же убитый, падая в выдолбленную в мерзлой земле неглубокую могилу, потянул за собой следующую жертву. Ничего, что некоторые полетели в яму еще живыми, зато вся акция завершилась в рекордно короткие сроки. А младший его брат, Арнольд Рунка, бывший капрал авиационного полка, служивший старшим надзирателем в том же лагере, сдружился с ротенфюрером СД Зициусом, который привез из далекого немецкого Кайзерслаутерна свое семейство — жену и сына. Желая развлечь приятеля, Рунка-младший придумал такую штуку — приказал вывезти в лесок в клетке из прутьев, в которой крестьяне обычно возят сухой торф на поля, полтора десятка цыганят. Рунка с Зициусом, вооружившись пистолетами, вручили сыночку последнего малокалиберную винтовку, и наследник ротенфюрера открыл охоту на своих сверстников, которых по одному выпускали из клетки. Если Зициус-младший промахивался или несчастный цыганский ребенок уже раненым после попадания малокалиберной пульки продолжал бежать, то стреляли взрослые. Ротенфюрер был очень доволен развлечением.
