Алексей Смирнов - Несостоявшийся русский царь Карл Филипп, или Шведская интрига Смутного времени
Казалось, военная карьера, так удачно начатая, навсегда рухнула. Король считал Якоба Делагарди, как и своего сына, виновным в сдаче Вольмара, кроме того, поляки освободили Делагарди из плена, взяв с него обязательство, что тот не станет воевать против них. Это значило, что в Швеции ему делать нечего. И Якоб Делагарди отправился за славой и наукой в Нидерланды, к Морицу Оранскому, громившему испанцев, прежних законодателей европейской военной моды, с помощью нововведений в тактике и инженерном деле. Через два года молодой человек вернулся в Швецию знатоком голландского способа ведения войны. На родине его ждала схватка с личным секретарем короля Эриком Тегелем, прославившимся своей беспощадностью при разоблачении заговоров аристократов против короля (даже Карл IX в редкие минуты хорошего расположения духа шутливо называл своего верного слугу Стегелем — пыточным колесом). Кровавый секретарь, решив заполучить имение Делагарди, обвинил его в заговоре с целью передать шведский трон Морицу Оранскому. Но тучи вскоре рассеялись — обвинения оказались слишком абсурдны и бездоказательны. За устройство судьбы Якоба взялись его родственники и друзья, в том числе друг детства Аксель Оксеншерна, будущий канцлер Швеции. Делагарди отправили на восток, подальше от Тегеля, дав ему должность «генерал-лейтенанта всех вооруженных сил в Финляндии». В начале 1609 года король вызвал молодого человека в Стокгольм, предложив тому возглавить военную экспедицию в Россию. Но ведь в Московии придется столкнуться с поляками, против которых Делагарди поклялся не воевать? Подобные моральные проблемы в те времена решались легко. Король своей властью попросту освободил полководца от мешавшей ему клятвы.
Для Делагарди поход в Россию оказался превосходным способом поправить свои финансовые дела, пришедшие в полное расстройство за годы польского плена. Вместе с должностью ему положили жалованье в размере 6000 далеров в год — эти деньги он должен был получить в виде дохода с дарованных ему поместий. Теперь можно было начать выкупать хранившиеся в подвалах данцигских купцов семейные ценности!
Когда Делагарди восемнадцатилетним юношей попал в польский плен, он и представить не мог, что его заставят платить, и очень много, за сырой и холодный каменный мешок, в котором его держали, и за жалкую пищу, которая едва спасала от голодной смерти. Однако выбора не было, пришлось дать распоряжение в Швецию заложить у данцигских купцов все драгоценности. Из семейных реликвий он сохранил лишь самую дорогую память об отце — его часы нюрнбергского производства. С ними Якоб никогда не расставался.
После освобождения в 1606 году долги достигли почти трех тысяч далеров. Пребывание в Нидерландах оказалось полезным, но невыгодным. Бедность вынудила его занимать даже на собственное военное снаряжение: командующий вспомогательным войском не мог явиться в Россию оборванцем. Покачиваясь в кибитке, поставленной на полозья, которую влекла к Выборгу по заснеженным финским дорогам упряжка лошадей, полководец учил первые русские слова, повторяя их вслед за данным ему королем в толмачи молодым русским дворянином по имени Дмитрий. Более десяти лет назад царь Борис Годунов, стремясь реформировать страну, послал Дмитрия в числе восемнадцати русских юношей учиться за границу, преодолев сопротивление священников, утверждавших, что появление в России других языков, кроме родного, приведет к распрям и раздорам. Разделив студентов на три равные группы, их отправили в Любек, в Англию и во Францию. Церковники напрасно опасались, что юноши, отравленные европейскими знаниями, вернутся домой разрушителями вековых устоев. Покинуть Европу никто из школяров не захотел, хотя и к наукам, судя по сохранившейся жалобе царю из Любека, многие из них были глухи. На родине появился лишь один, Дмитрий, да и то в качестве подданного шведского короля и в составе шведского вспомогательного войска.
«Сорок соболей», — произносил Делагарди за своим учителем, представляя, как может выглядеть эта главная валюта московитов, единицей измерения которой служили связки соболиных шкурок по четыре десятка в каждой. Уже в следующем году он сможет расплатиться со всеми своими долгами и выкупить семейные реликвии в Данциге. Оплатой станут соболя — русские вознаградят его двадцатью пятью сороками!
Вспомогательное войско перешло границу 26 марта возле деревни Систербэк, где шведов встретил отряд воеводы Ивана Ододурова, присланный из Новгорода. Вместо обещанной двадцатипятитысячной армии на снегу переминалась горстка плохо вооруженных крестьян человек в триста, «более годных для плуга, чем для боя», по свидетельству Видекинда. Воевода объяснил, что основные русские силы посланы на разгон бунтовщиков, грабивших окрестности Копорья. Эта небольшая крепость, находившаяся в руках сторонников Лжедмитрия, стала первым неудачным испытанием для шведов в их русском походе. Делагарди рассчитывал взять Копорье с ходу, но, потеряв при штурме двадцать человек, отступил. Городок оказался хорошо укрепленным, а петарды и пушки, необходимые для регулярной осады, еще тащились по мокрым мартовским сугробам из Выборга. Ничтожную крепостицу пришлось оставить в тылу. Развернув знамена, шведы пошли прямо к Новгороду. Однако многим наемникам так и не удалось увидеть этот второй по величине после Москвы русский город, еще сто лет назад превосходивший не только Москву, но и большинство европейских столиц богатством и размерами. О былом величии напоминало лишь название столицы русского Севера — Новгород Великий. За сто километров до Новгорода к Делагарди прибыли русские гонцы, просившие остановиться, а самому полководцу со свитой прибыть для переговоров.
Пышная встреча искупила неприятный осадок от проявленной союзниками подозрительности. Со стен салютовали из пушек и ружей, а на дороге, ведущей к Новгороду, Делагарди поджидала полуторатысячная делегация лучших людей города, сидевших верхом на лошадях. При приближении шведов конные спешились, и вперед выступил юный богатырь: это был двадцатитрехлетний наместник Новгорода князь Михаил Скопин-Шуйский, царский племянник, выделявшийся огромным ростом и гордой осанкой. К сожалению, сохранился лишь условный портрет этого героя, прославившегося в сражениях Смутного времени, так называемая парсуна, написанная в иконописных традициях. Вплоть до начала восемнадцатого века в России со страхом относились к портретам, выполненным в европейской реалистичной манере, считалось, что с помощью такого изображения человека можно легко заколдовать. Однако описания современников позволяют представить Скопина силачом и красавцем, равных которому среди приближенных царя не было. Еще в возрасте шестнадцати лет он стал первым и последним в России обладателем должности великого мечника (царского оруженосца), введенной первым Лжедмитрием по польскому образцу. На эту роль в Польше отбирали самых сильных и представительных молодых аристократов. Редкий шестнадцатилетний юноша мог неподвижно простоять много часов подряд с тяжеленным двуручным мечом, поднятым вверх.
Выступив вперед, новгородский наместник по русскому обычаю низко поклонился Делагарди, коснувшись рукой земли. Шведы обратили внимание на необычное оружие молодого человека, которому предстояло возглавить объединенное войско. На поясах у большинства русских висели сабли, а у Скопина-Шуйского был прямой палаш в красных сафьяновых ножнах. Эта деталь не могла не понравиться людям, придававшим большое значение символике. В начале семнадцатого века изогнутая как полумесяц сабля считалась в Европе символом мусульман, неверных, в то время как прямой меч, по форме напоминавший крест, был обязательной принадлежностью борцов за веру Христову. Русских в Швеции считали ненастоящими христианами, почти неверными. Не случайно на гербе Финляндии, введенном Юханом III, шведский лев с прямым мечом изображен попирающим кривую русскую саблю.
Вежливая и достойная приветственная речь русского полководца также произвела приятное впечатление на Делагарди и его полковников. Оказывается, среди неотесанных московитов встречались люди, знакомые с рыцарскими манерами!
Делагарди и Скопин-Шуйский были почти сверстниками, увидевшими друг в друге собственное отражение. Внезапная симпатия, возникшая между ними, помогла молодым людям впоследствии преодолеть интриги и взаимное недоверие их монархов — и успешно завершить московский поход.
Вслед за торжественной встречей начались переговоры в новгородском кремле. Делагарди настаивал на отдыхе войска, уставшего от похода. Идти на Москву, по его мнению, все равно было нельзя из-за непроходимых от весенней распутицы дорог. Кроме того, наемники не желали воевать, пока им не заплатят вперед, как условились, месячное жалованье. Выданные Скопиным пять тысяч рублей деньгами и еще соболя на три тысячи рублей составляли всего пятую часть от суммы контракта. «Если не заплатите все сполна, мы уйдем назад к границе!» — уверял Делагарди своего собеседника. Новгородский наместник обещал, что деньги будут, грамоты с требованием прислать казну разосланы во все города. Нужно лишь подождать. Впрочем, он прекрасно понимал тревогу своего собеседника: вооруженный европейский сброд, собранный под шведскими знаменами, мог перестать повиноваться при нарушении условий соглашения. Еще хорошо, что в Новгород на постой пустили только 3600 французских и шотландских всадников, в случае бунта с ними можно было справиться. Остальным разрешили встать лагерем далеко за пределами города.
