Николай Малишевский - Польша против Российской империи: история противостояния
Когда мы пришли, то я, налив себе в стакан вина и чокнувшись с ним, выпил, затем налил ему и тотчас начал говорить:
— Милостивый государь мой! Я знаю, что ты защитник нашей отчизны, ибо ты польский солдат, но скажи мне, знаешь ли о том, что завтра москали предполагают отнять у нас арсенал и солдат наших или обезоружить, или перебить, или, наконец, сжечь вместе с ними Варшаву. Я говорю это потому, что мы, простой народ, порешили защищать всеми средствами наш арсенал и наших солдат. А потому обращаюсь с просьбою, скажи мне — предуведомлены ли вы об этом, или еще нет? Мы уже в согласии с варшавским гарнизоном и только нам вас еще недостает, чтобы и вы встали на защиту нашего арсенала, а между тем завтра уже день, избранный москалями. Посему я от имени граждан прошу вас, милостивых государей, прийти к нам на помощь против наших врагов, не допустить до такого великого позора в Европе, чтобы мы потеряли драгоценную вещь — арсенал.
Когда услышал это поручик королевских улан, то прежде спросил меня, кто я такой, чтобы знать, как со мною говорить и где я живу? Я ему ответил, что я — мещанин и живу на рынки, напротив мостика (kładki).
Вторично меня спросил: как я называюсь? Я ему ответил, что называюсь я Игнатий Заблоцкий. Как то, так и другое я ему солгал, ибо я жил на Дунае, а прозвание мое не Заблоцкий, а Ян Килинский, опасаясь, чтобы он, зная мое имя и прозвание, не выдал меня. После этого он сейчас же подал мне руку в знак своего расположения и сказал, что сию же минуту поедет в свой полк и уведомит всех своих офицеров, чтобы они были готовы к революции, и тотчас поклялся перед Богом, положив палец на палец, что станет нам от души помогать, ибо это в такой же степени касалось их, как и нас, так как, если бы они не были предупреждены, то легко бы попали в руки неприятелей. Вот с какими словами обратился ко мне этот офицер.
— Гражданин! будь уверен относительно нас, ибо хотя мы принесли королю присягу на верность, но вижу, что король для того нас сюда препроводил, чтобы мы сложили свое оружие пред неприятелями, каковой несправедливости никто из нас не позволит себе сделать; предпочитая лучше рисковать смертью, чем быть обезоруженными публично в столице — мы станем с вами на защиту своей родины, — довольно мы уже терпим от москалей унижения, а затем, раз родился, раз и умру для моей отчизны. Теперь прошу тебя, объяснить мне: куда мы должны отправиться, когда и в каком часу начнется восстание?
Я, видя его говорящего с такою ревностью, подробно ему рассказал, чтобы, как только начнется день, лошади были готовы и чтобы они, если не хотят быть обезоруженными москалями, примкнули к солдатам полка Мировского, которые были к ним наиближе и которые готовы уже к битве; о часе же, однако, боялся ему сказать. Этот честный офицер за то предупреждение, которое я ему сделал, заявил, что будет по гроб мне благодарен и явится ко мне как можно раньше, Я был очень поражен его заявлением быть у меня, боясь… чтобы он меня не выдал.
Выпивши вино, мы простились, при чем он обещал мне немедленно рассказать обо всем другим и с этого момента готовиться к революции. Я сел в карету и поехал домой в час ночи. Как только, выбрал из кареты и перенес к себе заряды, тотчас взял бумаги и написал духовное завещание для жены и детей, желая сделать распоряжение касательно своего имущества, дабы после моей смерти не было между ними ссоры. И так, сделавши раздел между женою и детьми, положил завещание к жене на постель, чтобы она, проснувшись, прочитала.
Когда пробило три часа, я немедленно разбудил спавших у меня человек 200 с лишком, чтобы они ожидали выстрела из пушки. Я же, взяв в одну салфетку заряды, а в другую кремни, отправился наперед к городским солдатам и раздал их им, дабы имели чем обороняться, ибо у них кремней совсем не было, а пороху у себя они даже и не видели. Я тотчас распределил этих солдат по местам, а потом пошел к их вахмистру. Ему я также дал зарядов и кремней, приказав, под страхом смерти, чтобы, как только начнется тревога, он велел на ратуше трубить и звонить. Распорядившись там, я отправился к маршалковской страже (маршалковская стража — полицейская стража), чтобы и ей также сообщить о революции, так как их начальник строго запрещал об ней говорить; но я настолько был дружен с его солдатами, что ареста не боялся совсем; но, желая возмутить их, чтобы они строгих приказаний своего начальника не слушали, раздал им кремни и заряды и даже не по секрету, а явно им объявил, что революция уже начинается, и что этому и сам маршалок не в состоянии воспрепятствовать. Солдат я нашел более податливыми, нежели их начальника, ибо они со мною даже не спорили, но с радостью приняли от меня заряды, коих совсем при себе не имели. Затем я распорядился, чтобы тотчас, лишь только начнется тревога, не выпускали бы москалей, если бы они захотели пройти Новомейскими воротами (пункт, образуемый соединением теперешних улиц Подвале с Новомейскою), но чтобы вдали от ворот дали им отпор. Эти достопочтенные солдаты немедленно собрались заряжать оружие, ожидая моих приказаний. Таким образом и этих солдат, которых более всего следовало остерегаться, если не хочешь посидеть под стражею, я втянул в дело. Сделав распоряжение маршалковской страже, я немедленно послал своих людей обеспечить за собой набатный звон в костелах доминионов (Св. Яцка, на углу улиц Мостовой и Фрета), паулинов (на Длугой улице, ныне православный собор), приходском и бернардинов (на Краковском предместье, вблизи Замковой площади), чтобы сразу перепугать врагов. Пока я распоряжался, стало рассветать, но оставалось еще немного времени до назначенного часа, и я снова пошел к вахмистру, в ратушу, рассказать ему еще подробнее, чтобы он, как только начнется тревога, взял в свои руки московскую канцелярию, которая находилась на рынке. Но, пришедши к нему, я не застал его дома. Он пошел к президенту жаловаться на меня, будто я устраиваю в Варшаве бунт и что приносил к нему заряды и кремни. Вот-то добрый солдат! Я приносил ему, чтобы он сам защитился от смерти, если нас не станет защищать, а он пошел еще за то жаловаться на меня… Президент сейчас же отправился с докладом к королю, а его королевское величество немедленно послал генерала Бышевского с рапортом к Игельстрому.
Я, как только об этом узнал, вернулся к себе за орудием и, будучи в великом возбуждении, взял кортик ксендза Мейера. В это-то время пришел ко мне московский офицер, и я тем кортиком положил на нем начало. Успокоив его, сейчас же крикнул людям, чтобы последовали моему примеру и не жалели наших врагов. Тогда же тот самый улан, который меня уверил, что будет у меня возможно раньше, донес мне, что все королевские уланы соединились с солдатами полка Мировского и выезжают в атаку; только велели дать мне знать, чтобы я начинал. Я, будучи доволен тем, что Бог дал им привлечь и сердца тех, за которых мы боялись, не имея их за собою, сердечно обнял его за эту утешительную новость. Я ему сказал как можно скорее дать знать, что мы уже начали революцию. И вот я поднял крик, чтобы люди слышали и дал Бог, что как начал народ со всех сторон бить москалей, так тотчас и в набат ударили. (Первый удар в набат раздался с колокольни костела бернардинов, славившегося во всей Варшаве своим звоном; за ним отозвались и остальные костелы.) Против Игельстрома я приготовил лучшее средство — выставил против него сапожников и портных, а относительно Баура, который стоял на Нове-място (местность и площадь вблизи Вислы, соприкасающаяся с улицею Фрета), отдал распоряжение старшему мяснику Сераковскому, чтобы он взял его в свои руки. (Килннский разместил в окнах домов и на колокольнях умеющих метко стрелять людей из обывателей, так что батальон русских, двигаясь от Нове-място, прежде, нежели дошел до костела францисканов, потерял всех офицеров. На Свентоюрской улице встретили этот батальон варшавские мясники под предводительством помянутого Сераковского, имея при себе орудие. При приближении русских, по знаку Сераковского, был открыт огонь, и, когда первые ряды пали от картечи, инсургенты бросились с топорами и изрубили весь батальон.) Тут снова вылез мне мешать московский капитан, которого я сейчас же убрал, чтобы он не вывел своей роты против нас… Жена моя увидела, как я убил его, тотчас упала на землю и обмерла. Я видел это, но не имел времени приводить ее в чувство и помогать, хотя мне было необыкновенно жалко ее, ибо она была беременна и от этого перепуга могла и себя, и невинного ребенка погубить. Бросился я также на казака, который тоже вылез из дыры, и так ударил его по загривку, что он уже больше мужчин и женщин своею пикою не клевал! Тут моя жена схватила меня за руки со словами: «Что ты делаешь, дражайший супруг? На то ли тебя наговаривали эти приятели, чтобы ты убивал, дабы и самому быть убитым кем-нибудь? Вспомни только о наших детях, что ты, оставляя нас, и их, и меня хочешь сделать сиротами». Я ответил жене, что теперь уже не время об этом говорить, что нам нужно защищаться. Просил ее пойти домой и молиться Господу Богу. Но слова мои не помогли, и она никоим образом пустить меня не хотела, говоря мне: «Ты, муж, рискуешь погибнуть ради отчизны, а я вместе с тобою погибну ради твоей любви и потому не расстанусь с тобою до тех пор, пока или ты сам не вернешься домой, или пока я не буду убита вместе с тобой». Такое заявление жены почти возбудило во мне слепую злобу. Разумеется, должно было произойти столкновение с милейшею женою, если бы я не был в состоянии от нее отделаться, но я позволил себя убедить, вспомнив о шестерых своих детях, что, если нас обоих убьют, кто их станет кормить? И вот я должен был взять жену и отвести домой. Когда я ввел ее в горницу, добродетельнейшая моя жена опустилась передо мною на колени и заклинала меня не выходить никуда из дому. Я, поднявши ее от двери, чтобы удобнее было выскользнуть из комнаты, обещал ей никуда не выходить, а сам тем временем вынул ключ из двери, отодвинул от нее немного жену и удачно выскользнул, а жену с детьми запер на замок, так что она уже никуда не могла выйти. А я, вышедши из дому в 4 часа утра, назад пришел только в 5 вечера. Выбравшись из дому, я сейчас же побежал к Игельстрому — нельзя ли захватить его каким-либо способом… Но добраться до него не было возможности, ибо он уже был предуведомлен королем. В этом пункте наши дали залп из орудий по войскам. А я немедленно взял с собою несколько сотен людей и бросился с ними на Муранов (Муранов — одна из с.-зап. окраин Варшавы), где находилось пять московских пушек. Мы их так удачно отобрали от москалей, что последние и сами не знали, что это значит, так как в то время не имели еще никакого приказания бить нас; мы же, со своей стороны, также не умертвили ни одного москаля, а лишь обезоружили их: пушки и амуницию забрали, а их взяли в плен. Людей этих, вместе с орудиями, я завел к нашей артиллерии, а с нею мы разошлись по всем улицам, и уже шел безостановочный огонь как от нас, так и от москалей. Мы с капитаном Линовскнм взяли два орудия и завели их на Красинскую площадь, ибо Медовая улица в то время была переполнена москалями, и как дали по ним картечью только четыре раза, то много их пало, ибо они не ожидали от нас такого скорого приветствия. (Из этого можно заключать, что польские пушки были обращены жерлами к Медовой улице и выстрелы из них направлялись вдоль всей последней.) А как они сделали в нас залп из пушек, то из нас — 15 человек и 6 солдат, которые находились для пальбы при двух орудиях, — остался лишь 1 солдат и 8 людей, коими мы тащили орудия, кроме того убили у нас капитана. Впрочем, нам защищаться там не пришлось, ибо на нас напала московская кавалерия, и мы убежали с одним орудием, а другое должны были оставить, за неимением, кто бы его тащил. Улица была покрыта трупами, и надо было прежде ее освободить от них, а потом взять пушки, но мы положительно не имели для этого времени. Скоро к нам пришла на помощь более сильная артиллерия, и мы снова прогнали москалей и отняли свои пушки. Когда же москали нас прогнали вторично, то я, захватив с собою четыре пушки и несколько канониров, хотел попасть на Нове Място; но на Козьей улице (Kozia ulica — очень узенькая и длинная уличка, соединяющая Краковское предместье с Сенаторскою улицею) мы напали на москалей и счастливо их победили. Целая улица была покрыта трупами, так как москали не могли нигде укрыться. Там мы забрали у них 2 пушки и более 500 ружей. Оттуда я взял 2 больших орудия и перевез их к Новомейским воротам. Москалей же мы снова выгнали на Подвале. Отсюда я пошел к цехам обрадовать их, что мы отняли у москалей 7 орудий и очень много амуниции.
