Уильям Мак Нил - В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI-XX веках
Тяжелобронированная кавалерия на иранский манер оказалась крайне выгодной в странах, открытых степным набегам. Однако там, где стены городских укреплений позволяли обеспечить безопасность политически активного населения, военное превосходство подобной системы обороны, зиждевшейся на тяжелой кавалерии, иногда оказывалось невостребованным. Поэтому эта новая техника распространялась по берегам Средиземноморья крайне медленно; при Адриане (правил в 117–138 гг.)[20] римляне начали экспериментировать с тяжелой кавалерией, однако число «катафрактов» (как они именовались по-гречески) было слишком малым для серьезного дела. Более того, в Риме и позднее в Византии им платили жалованье, тогда как в Иране им позволялось напрямую получать свое довольствие от крестьян, среди которых они и жили[21]. Коренная перестройка феодальной организации Византии началась лишь в начале X века, сильно отстав от Латинской Европы, где реорганизация началась с введением нового вида кавалерии Карлом Мартеллом в 732 г.
Ради точности упомянем, что франки по-новому задействовали тяжелых коней. Рыцари-латиняне предпочли луку оружие ближнего боя— копье, булаву и меч. Отказ от восточной тактики боя вполне соответствовал уничижительному отношению гомеровских героев к стрельбе из лука. В то же время он отличался от иррационального использования колесниц под Троей — рыцарская тактика зарекомендовала себя в качестве крайне успешной, поскольку скачущий в атаку полным галопом рыцарь концентрировал неимоверную мощь на острие своего копья. Только оснащенные подобным образом армии могли противостоять столь концентрированной силе. Чтобы усидеть на коне в момент нанесения удара, всадник должен был иметь прочную опору в виде стремян. Последние появились на пороге V–VI вв. и столь быстро распространились по Евразии, что сегодня уже невозможно точно указать, кто и где их впервые ввел. Это новшество не только сделало рыцарей Запада грозной силой, но и повысило эффективность степной конницы, поскольку скачущий лучник, привставший на стременах, мог целиться гораздо точнее[22].
Тяжелая кавалерия в западных Азии и Европе возымела то же воздействие на общественно-политические структуры, что и появление колесниц восемнадцатью веками ранвв. Когда подобная мощь оказалась сосредоточенной в руках немногих оснащенных и обученных избранных, центральная власть не могла препятствовать им в непосредственном изъятии и потреблении сельскохозяйственных излишков. Результатом стал «феодализм», хотя и в Иране, и на средиземноморском побережье старые имперские формы и амбиции явились примером и прецедентом для восстановления не в пример более эффективной центральной власти, когда баланс сил в военных делах вновь сместился в пользу форм централизованного правления[23].
На Дальнем Востоке развитие шло иным путем. Несмотря на то, что в результате среднеазиатского похода императора Ву-Ти в 101 г. до н. э. тяжелые иранские кони попали в Китай, однако здесь они не приобрели такого значения, как у себя на родине. Китай располагал арбалетами, способными поразить закованного в броню всадника на расстоянии более ста метров — более чем достаточный довод не в пользу тяжелой кавалерии. Более того, китайские цари предпочитали использовать средства, получаемые от централизованного налогообложения, на поддержание приемлемого баланса между жалованьем профессиональным пограничным гарнизонам и дипломатическими подарками-выплатами правителям по ту сторону границы. Соответствующее равновесие между налогоплательщиками и налогопользователями в китайском обществе, установленное при императорах династии Хань (202 г. до н. э. — 220 г. н. э.) являлось долгосрочным и легковосстановимым даже после провалов в результате бюрократического казнокрадства и взяточничества — и даже губительных нашествий варваров.
В рамках вероятностей, определяемых господствующей системой вооружения, разница в дисциплинированности и выучке являлась важной переменной величиной; и внезапное восхождение великих военачальников прибавляло драматизма политико-военной обстановке. Александр Великий, или Македонский (правил в 336–323 г. до н. э.), был именно такой личностью и трудно представить, что без него (и успехов его армии) влияние культуры эллинизма смогло проникнуть в самые глубины Азии.
Карьера Мухаммеда и общины истинно верующих, сплотившейся вокруг него, является еще более ярким примером. Победы ислама полностью зижделись на новой дисциплине общества и религиозной вере, сплотивших все племена Аравии в единое военное общество — причем без малейших изменений в вооружении. Мусульмане создали новую, относительно централизованную империю от Ирака до Испании, объединили элементы урбанизации, торговли и бюрократии в обществе на обширной территории Ближнего Востока и Северной Африки— в период, когда расстановка военных сил на сопредельных землях была в пользу феодальной раздробленности.
Взлет ислама и создание раннего халифата, как ни одно другое масштабное событие в истории человечества, подтверждает значимость идей, которые способны оказать решающее воздействие на расстановку сил и определить долгосрочные пути развития человеческого общества. В условиях соперничества социальных структур в конкретном месте и промежутке времени, осознанный выбор и эмоциональная преданность могут явиться определяющими факторами победы того или иного пути. Возникновение и проповедь ислама на Ближнем Востоке придало импульс развитию урбанистического и бюрократического начала в противовес феодальному принципу военного и общественного устройства.
Наиболее выпукло воздействие ислама было продемонстрировано в Иране, где обратившиеся в новую веру местные кавалеристы отказались от прежнего военного уклада, на протяжении веков являвшего надежную защиту от угрозы со стороны степи. В итоге Иран вновь стал уязвим давлению кочевников со стороны степи, и с X века тюркские набеги (а позже — и правители) являются наглядным тому свидетельством.
До 1000 г. обязательность командной системы для мобилизации человеческих и материальных ресурсов в осуществлении широкомасштабных предприятий оставалась бесспорной. Ведение войн, сбор налогов, общественные работы и даже заселение приграничных земель проводились по приказу[24]. Когда правители обнаруживали, что искомое не может быть приобретено по приказу, им приходилось вступать в торг; и даже в самых успешных бюрократических государствах значительная часть внутреннего управления основывалась на системе сделок (явной или скрытой) посредством переговоров между центральной властью и наместниками в провинциях, землевладельцами, вождями, священнослужителями и другими личностями, наделенными властью.
Международные отношения имели тот же характер, что и внутренние властные взаимоотношения— с тем различием, что находившиеся в постоянном движении посредники сумели избавиться от подчиненности государственным командным системам, в политико-законодательных границах которых они выполняли свои задачи. Звание, титул или материальные привилегии, предоставляемые положением на иерархической лестнице были им неинтересны; такие люди искали пути возможно скорого и максимального увеличения прибыли от сделок в пунктах назначения (или по пути следования) своих поездок[25].
Однако подобный образ жизни имел свои ограничения: каждый, кто накапливал значительные средства и в то же время оставался вне структур военно-политического управления, сталкивался с проблемой охраны своих частных богатств. Только покровительство какого-либо влиятельного лица могло оградить от посягательств чиновников или командиров, в пределах досягаемости которых оказывались купец и его товар. Эффективная защита была дорогостоящим делом — настолько дорогостоящим, чтобы воспрепятствовать крупномасштабному накоплению частного капитала.
Более того, престиж представителей власти (т. е. государственных служащих и землевладельцев) в цивилизованных странах был настолько высок, насколько сильно было подозрительно-презрительное отношение общества к купцам и торговцам. Таким образом, каждый, кто преуспевал в коммерции, стремился приобрести во владение землю или каким-либо иным способом занять место в местной иерархической лестнице.
Соответственно, торговля и рыночные отношения, хоть и дошедшие с самых ранних времен[26], в цивилизованных обществах до XI в. оставались на подчиненных и ограниченных ролях. Большинство населения не участвовало в рыночных отношениях; традиции повседневной жизни являлись определяющими в жизни каждого. Масштабные подвижки в человеческом поведении, буде таковые случались, происходили, скорее, по велению правителей, нежели вследствие изменений в спросе и предложении или торговом балансе.
