Юрий Афанасьев - Историзм против эклектики. Французская историческая школа "Анналов" в современной буржуазной историографии
Сказанное не следует, конечно, понимать в том смысле, что отношение "Анналов" к марксизму было равнозначно берровско-дюркгеймовскому плюс социал-реформистское. К рассмотрению этого вопроса мы еще вернемся. В данном же случае можно констатировать лишь одно: прежде чем Февр и Блок познакомились с работами Маркса непосредственно, они уже впитали в себя, и в весьма внушительных дозах, вульгарно истолкованный марксизм. Когда Февр говорил, что историки не испытывают большой нужды в абстрактной философии "в немецком духе", он имел в виду не только Гегеля.
Таким образом, у Блока и Февра нашлось много точек соприкосновения с "историческим синтезом" Берра и социологической школой Дюркгейма. Тем не менее, несмотря на крепкие узы идейного родства, связывавшие их, всем им суждены были разные дороги. Впрочем, иначе был бы необъясним и сам факт появления "Анналов" как новой школы в буржуазной исторической науке. Главными причинами возникших разногласий, а затем и окончательного размежевания явились принципиальное расхождение во взглядах по проблеме "История как наука в системе других наук", а также догматизм дюркгеймовской социологии.
Дюркгейм признавал значение исторического исследования как элемента сравнительного метода и отводил ему важную роль в доказательстве научных гипотез. Однако в сотрудничестве историка и социолога, как его представлял себе Дюркгейм, историку отводилось место далеко не пропорциональное той значимости, которая признавалась им за историей. Согласно Дюркгейму, историк, пользующийся научными методами это уже не историк, а социолог. За пределами социологии он оставлял категорию историков, которые и не пытаются установить законы и типичные явления, а просто-напросто следуют по шкале времени за индивидуальностями, будь то отдельный персонаж или какой-то коллектив. История и социология, по мнению Дюркгейма, могут сотрудничать между собой, но не как равные: социолог нуждается в обработанном историком материале, чтобы иметь в своем распоряжении конкретные факты для их исследования; историк же может отобрать факты, достойные интереса, или установить связь между двумя отдельными фактами, например причинные отношения, лишь в том случае, если он будет располагать результатами сравнительного анализа, предоставленными ему социологом. Вполне естественна реакция Блока на эту режиссуру Дюркгейма. Случалось, правда редко, пишет Блок, что слово "история" даже хотели вычеркнуть из словаря. "Социологи дюркгеймовской школы отводят ему определенное место-только подальше, в жалком уголке наук о человеке; что-то вроде подвала, куда социологи, резервируя за своей наукой все, поддающееся, по их мнению, рациональному анализу, сбрасывают факты человеческой жизни, которые им кажутся наиболее поверхностными и произвольными"[60].
Догматизм Дюркгейма Блок и Февр усматривали в его следовании канонам, исходящим из философии Просвещения, и контовской социологии. Дюркгейм оказался не в состоянии сделать надлежащие выводы из новейших достижений в области естествознания и современной ему действительности. Оставаясь, как и Конт, в значительной мере пленником натуралистических представлений просветителей, которые пытались разработать единый научный метод познания природы и общества, включить явления общественной жизни в единую цепь изучаемых наукой закономерностей, Дюркгейм также продолжал верить в универсальные законы, одинаково пригодные для понимания как природы, так и общества. Он и его школа, отмечал в этой связи Блок, действительно считали возможной науку об эволюции человечества, которая согласовывалась бы с неким "всенаучным" идеалом, и, не щадя сил, трудились над ее созданием [61]. Негодование Блока и Февра по поводу догматизма Дюркгейма понятно. Весь вопрос в том, как избавить науку от этого порока. Догматизм можно преодолеть научно. Его можно также разбавить определенной дозой релятивизма. Далее мы увидим, какая из этих двух возможностей и в какой мере была реализована в трудах историков школы "Анналов".
Итак, можно сказать, что предварительное знакомство с основателями "Анналов" и той средой, в которой они искали способы обновления исторической науки, состоялось. Мы показали также их реакцию на события и процессы в различных областях научного знания в первой четверти XX в. Но для понимания смысла и характера "битв за историю" М. Блока и Л. Февра необходимо посмотреть, что же представляли собой владения самой Клио до вторжения в них "Анналов".
Если попытаться в самых общих чертах определить состояние французской буржуазной исторической науки в первой четверти XX в., можно сказать, что существенных изменений по сравнению с минувшим веком за это время не произошло. Более того, внешне все выглядело так, как будто во Франции в отличие от некоторых других стран Западной Европы все еще продолжалось "столетие историков", каковым многие — и не без оснований - считали XIX век[10].
Преобладающей в первой четверти XX в. во Франции продолжала оставаться позитивистская историография [62]. Она была представлена такими именами, как Э.Лависс, считавшийся в конце XIX-начале XX в. своеобразным "папой" официальной историографии, А. Олар, возглавлявший Общество истории французской революции, Л. Альфен, который, опубликовав в 1946 г. книгу "Введение в историю"[63], поставил последнюю точку в разработке позитивистского метода исторического исследования. Наиболее полное выражение этот метод получил в трудах Ш.В.Ланглуа и Ш.Сеньобоса. Их совместная работа "Введение в изучение истории"[64] — своего рода библия позитивистского историзма.
Выступления Дюркгейма и Берра против позитивистской историографии, которую они называли "историзирующей" ("l'histoire historisante"), "событийной" ("l'histoire événementielle") , имели широкий резонанс, но все-таки никакой "революции" не сделали и в самой исторической науке в это время никак еще реально не проявились. Эти выступления были, если можно так сказать, внутриклановыми по своему характеру. Критика позитивистской историографии осуществлялась в основном с позиций философии и идеологии позитивизма. Данное обстоятельство во многом объясняет несколько приглушенное звучание антипозитивистской критики, отсутствие в ней ниспровергающих заходов на самые основы позитивистской историографии. Следует также учесть, что эти выступления не завершились разработкой позитивной программы обновления методологических основ исторической науки. В планы Дюркгейма такая задача вообще не входила. Берр прилагал определенные усилия в этом направлении, однако, не будучи профессиональным историком, он не смог продвинуться дальше реализации пусть существенных, но все-таки главным образом организационных мер. Что касается Блока и Февра, то, хотя они и высказались за "превращение истории в науку", их голоса в первые два десятилетия XX в. звучали еще слабо, они практически не выделялись в общем хоре поверхностного оптимизма позитивистской историографии.
Неудовлетворенность состоянием исторической науки, ее неспособностью ответить на запросы современности выражали в то время и многие другие представители французской интеллигенции. Любопытные наблюдения на этот счет сделал один из талантливых французских публицистов и поэтов, академик Поль Валери. В книге "Взгляд на современный мир", опубликованной в 1931 г., он писал, что новейшие открытия коренным образом изменили прежнее видение мира. Этот мир предстал перед нами, отмечал П.Валери, совсем не таким, каким мы привыкли его видеть, стал более тесным и единым. Система причин, которая определяет судьбу каждого из нас, простирается ныне на весь земной шар. Современным представлениям о развитии человечества не соответствует больше "старая историческая геометрия и старая политическая механика". Этот новый мир может быть снова ввергнут в катастрофу, какой явилась для него мировая война, если политический рассудок не избавится от привычки "мыслить событиями", а не проблемами, не категориями, соответствующими современной науке. Эта привычка мыслить поверхностно продолжает поддерживаться традиционной историей, из поля зрения которой ускользают "отношения первостепенной важности". Поскольку в этой истории отбор "фактов" не подчинен научному методу, она представляет собой "ужасную мешанину", содержит в себе все и дает примеры всему. В силу этого она абсолютно ничему не учит, более того, "она заставляет мечтать, она опьяняет народы, порождает у них ложные воспоминания, растравляет их старые раны, вызывает у них манию величия и манию преследования, делает нации желчными, высокомерными, нетерпимыми и тщеславными", и в этом смысле "история—самый опасный продукт, выработанный химией интеллекта"[65].
Осуждение суровое. Блок, как и многие другие, усомнился в его справедливости, полагая, что оно равнозначно оправданию невежества [66]. Но так ли это? Разве данное самим Блоком определение буржуазной исторической науки первой четверти XX в. как науки, не проникшей глубже лежащих на поверхности фактов [67], разве это определение не столь же суровый приговор?
