Борис Рыбаков - Первые века русской истории
Заслуга Владимира в том и состояла, что он весь лесной Север заставил служить интересам обороны южной границы, шедшей по землям Полян, Уличей и Северян.
Из пяти рек, на которых строились новые крепости. Четыре находились на левом берегу Днепра. Это объяснялось тем, что на левобережье было меньше естественных лесных заслонов и степь поднималась здесь до самого Чернигова.
После создания оборонительных линий печенеги должны были преодолеть четыре барьера.
Первым был рубеж на Суле, которая двести лет была границей между русскими и кочевниками. В "Слове о полку Игореве" воспевается Сула, текущая "серебряными струями", а половецкая земля иносказательно изображалась так: "Комони ржут за Сулою".
В устье Сулы археологи раскопали крепость-гавань, куда могли заходить во время опасности днепровские суда; укрепленная гавань носила характерное название -
Воинь. Далее по Суле шли крепости на расстоянии 15—20 км друг от друга.
Если печенеги преодолевали этот рубеж, то далее они встречались с новым заслоном по Трубежу, где был один из крупнейших городов Киевской Руси — Переяславль. Если это препятствие им удавалось взять или обойти, то перед ними открывались пути на Чернигов и на Киев. Но перед Черниговом лежали оборонительные линии по Остру и Десне, затруднявшие подход к этому древнему богатому городу.
Печенеги могли попасть с левого берега Днепра к Киеву, только перейдя реку вброд под Витечевым и затем преодолев долину Стугны. Но именно здесь-то Владимир и поставил свои крепости.
Археологические раскопки в Витечеве открыли здесь на высокой горе над бродом мощную крепость конца Х в. с дубовыми стенами и сигнальной башней на вершине горы. При первой же опасности на башне зажигали огромный костер, и так как оттуда простым глазом был виден Киев, то в столице тотчас узнавали о появлении печенегов на Витечевском броде.
Стугнинская линия окаймляла "бор .велик", окружавший Киев с юга. Это была уже последняя оборонительная линия, состоявшая из городов Триполья, Тумаща и
Василева и соединявших их валов. В глубине ее, между Стугной и Киевом, Владимир построил в 991 г. огромный город-лагерь Белгород, ставший резервом всех киевских сил.
Постройка нескольких оборонительных рубежей с продуманной системой крепостей, валов, сигнальных вышек сделала невозможными внезапные вторжения печенегов и помогла Руси перейти в наступление. Тысячи русских сел и городов были избавлены от ужасов печенежских набегов.
Об этой пограничной линии писал русский летописец, современник Владимира; о ней упоминал западный епископ Брунон, ехавший из Киева в Печенегию; об этих же порубежных крепостях-заставах пел свои песни народ:
На горах, горах да на высоких,
На шоломя (холме) на окатистом,
Там стоял да тонкий бел шатер.
Во шатре-то удаленьки добры молодцы:
Во-первых, старый казак Илья Муромец,
Во-вторых, Добрынюшка Никитич млад,
Во-третьих-то, Алешенька Попович-от.
Эх, стояли на заставе они на крепкоей,
Стерегли-берегли они красен Киев-град...
Князь Владимир испытывал большую нужду в крупных военных силах и охотно брал в свою дружину выходцев из народа; прославившихся богатырскими делами. Он приглашал и изгоев, людей, вышедших поневоле из родовых общин и не всегда умевших завести самостоятельное хозяйство; этим князь содействовал дальнейшему распаду родовых отношений в деревне. Изгойство перестало быть страшной карой: изгой мог найти место в княжеской дружине.
Победы над печенегами праздновались всенародно и пышно. Князь с боярами и дружиной пировал на "сенях" (на высокой галерее дворца), а на дворе ставились столы для народа. На эти пиры съезжались "посадники и старейшины по всем градом и люди многы", "бесчисленное множество народа".
Знаменитые пиры Владимира, являвшиеся своеобразным методом вовлечения в дружину, воспеты и в былинах в полном согласии с летописными записями:
Во стольном городе во Киеве,
У ласкова князя у Владимира
Было пированьице почестей пир
На многих на князей на бояров,
На могучиих на богатырей,
На всех купцов на торговыих,
На всех мужиков деревенскиих...
Народ создал целые циклы былин о князе Владимире Красном Солнышке, о Добрыне, об Илье Муромце, о борьбе с Соловьем-Разбойником, который был олицетворением племенных князьков, о походах в далекие земли, о борьбе с жестокими языческими обычаями и о крепких заставах богатырских, охранявших Киевскую Русь от "силушки поганой".
Героическая эпоха Владимира (978—1015 гг.) была воспета и феодальным летописцем, и народом потому, что в главных ее событиях соединились воедино феодальное начало с народным, и политика князя стала подчиняться общенародным интересам.
Клерикальные историки резко противопоставляют христианство язычеству и обычно делят историю каждого народа на два периода, считая рубежом принятие христианства; дохристианские времена они называют веками мрака, когда народы пребывали в невежестве до тех пор, пока христианство будто бы ни пролило свет на их жизнь.
Для некоторых народов, сравнительно поздно вступивших на путь исторического развития, принятие христианства означало приобщение к многовековой и высокой культуре Византии или Рима и тем самым тезис церковников о "тьме и свете" как бы получал подтверждение. Но, разумеется, необходимо четко отделять уровень культуры (кстати говоря, сложившейся еще в "языческий" период) от вида религиозной идеологии.
Византия не тем превосходила древних славян, что была христианской страной, а тем, что являлась наследницей античной Греции, сохранившей значительную часть ее культурного богатства.
Христианство нельзя противопоставлять язычеству, так как это только две формы, два различных по внешности проявления одной и той же первобытной идеологии.
И язычество, и христианство в равной мере основаны на вере в сверхъестественные силы, "управляющие" миром. Живучесть христианства в значительной степени объясняется использованием в его идеологии древнего языческого представления о загробном мире, о "второй жизни" после смерти. В сочетании с очень древним дуалистическим воззрением на мир, как на арену борьбы духов добра с духами зла, мысль о загробном мире породила учение о таком же дуализме и "потусторонней жизни" — о существовании "рая" для добрых и "ада" для злых.
Христианство в своей практике широко использовало первобытную магию; молебен о дожде (когда священник кропил поля "святой" водой) ничем не отличался от действий первобытного жреца, пытавшегося таким же магическим путем упросить небеса окропить поля настоящим дождем.
Являясь эклектичным и стихийным объединением ряда древних земледельческих и скотоводческих культов, христианство по своей сущности очень близко подходило к языческим верованиям славян, германцев, кельтов, финнов и других народов.
Недаром после христианизации так тесно слились местные народные верования с учением христиан.
Главное отличие христианства заключалось в том, что свой исторический путь оно проходило в условиях резко антагонистического классового рабовладельческого общества, а затем в трудной обстановке кризиса и перехода к феодализму.
Естественно, что первобытная сущность тех культов, из которых сложилось первоначальное христианство, осложнялась и видоизменялась: религия социальных низов, обещавшая рабам утешение в будущей загробной жизни, была использована рабовладельцами, внесшими в нее совершенно иные идеологические мотивы.
Феодальное государство еще больше развило классовую сущность христианства.
Византийский император рассматривался как представитель самого бога на земле.
Пышный и величественный церемониал богослужений был направлен на освящение существовавших классовых порядков. На стенах церквей изображались "святые" императоры, патриархи, представители знати. Церковное помещение обычно было поделено на два яруса: внизу толпились простые люди, а на хорах, между людьми и изображением бога — "вседержителя", помещались владыки и высшая знать.
Христианство отличалось от язычества не своей религиозной сущностью, а только теми чертами классовой идеологии, которые наслоились за тысячу лет на примитивные верования, уходящие корнями в такую же первобытность, как и верования древних славян или их соседей.
Христианские миссионеры, шедшие к славянам или германцам, не создавали ничего принципиально нового; они приносили лишь новые имена для старых богов, несколько иную обрядность и значительно более отточенную идею божественного происхождения власти и необходимости покорности ее представителям. Мировоззрение же миссионеров не отличалось от мировоззрения языческих жрецов, колдунов и знахарей.
