Борис Григорьев - Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке
Отъезжая от двора наследника в Тегеран, Ермолов не стал напрашиваться к нему на прощальную аудиенцию, поскольку полагал, что встреча с ним во дворе не носила характер официальной. Отъехав от двора Аббас-Мирзы, Ермолов отправил к нему советника Соколова с уведомлением: если персы и в Тегеране будут настаивать на том, чтобы он предстал перед падишахом в красных чулках, то немедленно уедет в Россию. И добавил, что теперь будет ожидать ответа от двора: продолжать ли ему путь в Тегеран или возвращаться домой. Во дворе Аббас-Мирзы поднялась суматоха, стали искать Ермолова, но его и след простыл.
Таким образом, Ермолов последнее «протокольное» слово оставил за собой. Трудно сказать, нужно ли послам во всех случаях вести себя так ригористически, как вёл себя по отношению к персам русский генерал и посол. Нам кажется, что в данном случае все поступки русского посла были оправданы. В ситуации, когда персы намеренно пытались показать своё превосходство над русскими и даже унизить их, его поведение было абсолютно адекватным.
Фетх-Али-шах принял Ермолова не в Тегеране, а в своей летней — палаточной — столице Султаниэ. Для русского посольства поставили палатки в тысяче шагах от шатра шаха. Шествие русского посольства открыли музыканты, игравшие бравурные марши, за ним шли гренадеры под командованием графа Самойлова, потом — двенадцать официантов, одетых в богатые ливреи, двое конных ездовых Коллегии иностранных дел и, наконец, сам посол на прекрасном жеребце в сопровождении важного вельможи Махмуд-хана и двух его советников. Далее следовали член посольства Худобашев, врач Мазарович (будущий посланник в Персии), адъютанты, свитские офицеры, кузен посла полковник Ермолов, Машков, князь Джанхатов с узденями, линейные и донские казаки.
Когда приблизились к палатке главного шахского телохранителя, процессия остановилась. Некоторое время спустя дали знать, что шах ждёт посла. Шах восседал в своём шатре на троне, устроенном на кирпичном постаменте, покрытом коврами. Подножие трона было украшено изображением отдыхающего льва. По правую сторону трона лежали обтянутые малиновым бархатом и унизанные жемчугом мутаки — подушки. На голове Фетх-Али-шаха была кеянидская[128]корона, сзади и справа от шаха стояли четырнадцать его сыновей, чиновник с блюдом и малой шахской короной, по левую сторону — четыре гулям-нишхидмета (стражника) с шахскими регалиями: щит, сабля, скипетр и государственная печать.
При входе в палатку нужно было пройти через коридор из вельмож и высших чинов империи. Вот показался русский посол в сопровождении первого адъютанта шаха — Аллах-Яр-хана и двух его советников, из которых один нёс грамоту Александра I. Свита Ермолова на сей раз осталась в отдельной палатке — кишик-ханэ. Ещё при входе на площадь Ермолов сделал первый поклон в сторону шахской палатки, посредине площади — второй поклон, а перед самой палаткой — третий. Аллах-Яр-хан громким голосом возвестил о прибытии чрезвычайного и полномочного посла России.
— Хош-гельди, — сказал Фетх-Али-шах. — Добро пожаловать.
Ермолов вошёл в шатёр, поклонился, сказал краткую приветственную речь от своего государя и вручил шаху верительную грамоту. Шах положил грамоту на трон, а посол отошёл в сторону и сел в приготовленное для него кресло. Последовал традиционный вопрос шаха о здоровье царя и царского посла, Ермолов, естественно, отвечал (стоя), что он с Александром I находится в добром здравии, чего желал и Его Шахскому Величеству, сел по приглашению шаха, но потом, каждый раз, когда шах что-то спрашивал, снова вставал и давал ответы.
После краткой беседы шаху представили свиту посла. Ермолов о каждом члене посольства сказал добрые слова, заявив, что все они являются лучшими представителями государя и России. Фетх-Али-шах изъявил своё удовольствие, аудиенция была окончена, и Ермолов вышел. Покидая площадь, он совершил три поклона.
Когда посольство снова оказалось в Тавризе, впечатлённый приёмом Ермолова в Султаниэ Аббас-Мирза принял посла в своём дворце, не потребовав от него ношения красных чулок! Дополнительным аргументом в пользу такого шага оказался неприятный эпизод: когда наши музыканты, сопровождавшие посольство, стали размещаться в отведённых для них апартаментах, живший в том же доме французский военный инструктор Марше, бывший наполеоновский полковник, приказал выгнать их, причём двум музыкантам были нанесены сабельные удары. Ермолов потребовал наказать дебошира, но когда чиновники Аббас-Мирзы уклонились от выполнения этого требования, Ермолов приказал своим офицерам арестовать Марше, наказать его плетьми, а саблю его отобрать и передать Аббас-Мирзе.
В XIX веке, уже в посленаполеоновский период дипломатический этикет признавал за Францией «право первенства над всеми прочими королевствами христианского мира», и послы всех прочих стран, по прибытии в страну пребывания, должны были наносить визиты в первую очередь послу Франции.
Интересно отметить, что тексты дипломатических документов, направляемых русскими дипломатами или русским двором потентатам восточных стран, тоже старались приспосабливать к обычаям и традициям страны адресата. Вот комплимент — начальная часть — послания Александра I султану Турции Селиму III от 30 апреля/12 мая 1806 года: «Засвидетельствовав вашему султанову величеству без всякого этикету и церемоний искреннее моё почтение и осведомясь о здоровье Вашем, я поспешаю ответствовать на письмо вашего султанова величества от 23 луны Зилкаде 1220[129], мною исправно полученное посредством посланника моего, пребывающего при Блистательной порте…»
В 1805 году Александр I направил в Китай для установления дипломатических отношений с китайским богдыханом посла Юрия Александровича Головкина (1749–1846). Китайский трибунал — орган при китайском императоре — не пропустил Головкина в Пекин, поскольку тот отказался следовать произвольным приказаниям пограничных властей в Урге «учинить троекратное коленопреклонение» перед «языческим» пламенем светильника. Правительствующий сенат России попытался защитить посла, утверждая, что «прежние русские посланники никогда не были принуждаемы к выполнению сего обряда ни в Урге, ни в Калгане, но только в Пекине пред лицом е. в-ва богдыхана», и вступил с трибуналом в переписку, но всё было напрасно.
«Лист ваш, писаный счастливого таланта 10 года 12 луны 9 дня, в коем вы изъясняете, что сего года в 10 луне приехал Лучын государства купеческий корабль, принадлежащий двум человекам, Лучынь Дуна и Ни Дзань Шия, к месту Оумынь, что в губернии гуан-дун…» — так начинается письмо Сената китайцам. В переводе на русский язык «10 год 12 луны 9 дня» означал 16(28) января 1805 года, «Лучын» — Россию, «купеческий корабль» — ошибку, было два военных корабля — «Надежда» и «Нева», под «Лучынь Дуном» китайцы подразумевали И. Ф. Крузенштерна, под «Ни Дзань Шием» — Ю. Ф. Лисянского, а «Оумынью» китайцы называли Макао.
Русские корабли пытались продать пушнину Российско-американской компании, отгруженную на Аляске, на китайском рынке, но китайцы арестовали оба судна, утверждая, что русским надлежало торговать лишь в Кяхте.
Кстати, о продаже Аляски американцам: она передавалась США тоже с соблюдением протокола. Церемония передачи территории состоялась в Ново-Архангельске 18 октября 1867 года. Перед резиденцией главного правителя Российско-американской компании князя Максутова выстроились американский военный отряд из 250 человек во главе с генералом Л. Руссо и русские солдаты численностью около ста человек под командой капитана А. И. Пещурова. Огласили текст договора, прогремел пушечный салют в 42 залпа, и стали спускать русский флаг. Но что-то там на флагштоке застопорилось, и флаг не захотел спускаться. Наверх полезли несколько русских матросов, чтобы распутать флаг. Один из матросов уже протянул руку к полотнищу, когда кто-то крикнул ему, чтобы он не бросал его наземь и слезал вместе с ним. Но матрос не услышал, сорвал флаг и бросил его прямо на штыки стоявших рядом русских солдат…[130]
Обычный протокольный вопрос, как мы уже писали выше, может иметь далеко идущие политические последствия. Как вспоминал барон Л. К. фон Кнорринг, бывший секретарь посольства в Берлине, Николай II в 1894 году решил отозвать из Берлина посла П. А. Шувалова[131], пользовавшегося большой популярностью как у самого кайзера Вильгельма II, так и у германского правительства. В некотором смысле граф Шувалов являл собой символ устойчивости уже пошатнувшихся русско-германских отношений. Кайзер был буквально оскорблён таким шагом царя, потому что последний убирал Шувалова, не удосужившись предупредить его об этом. Кроме того, общественность Германии и Европы могла истолковать отзыв Шувалова как симптом ухудшения отношений между Петербургом и Берлином. Возникла целая комбинация дипломатических шагов и мер, прежде чем объяснения Никки полностью удовлетворили кузена Вилли, и граф Шувалов мог спокойно перебираться на новую должность генерал-губернатора в Царстве Польском. А чтобы рассеять все сомнения в своих намерениях относительно германской политики, Николаю II в конце 1894 года по совету дипломатов пришлось издавать специальный рескрипт, в котором он изъявлял графу Павлу Андреевичу свою благодарность за его важную и полезную службу в Берлине.
