Николай Дубровин - Первая оборона Севастополя 1854–1855 гг. «Русская Троя»
Турции она может не опасаться, но кто же поручится за морские державы, чтоб они не повторили когда-нибудь нападения по тем или другим причинам? Есть ли тут человеческий, не только политической смысл? Берегов своих Россия, ни какое другое государство, открывать не может, принимать меры для своей обороны по народному праву и по естественному инстинкту самосохранения должно и по отношениям к своему народу обязано. Какое государство во всей истории налагало на себя руку? Укрепляет же Англия свои берега, несмотря на entente cordiale[36] с Францией. Мы должны разрушить у себя Севастополь, а они могут утверждаться в Гибралтаре, Мальте и Корфу! Мы не смей строить судов, а Австрия основывает флот «для предстоящей борьбы на Востоке»!
Если Россия согласилась на противоположную меру, то разве только временно, по соглашению с Францией или без соглашения, по невозможности продолжать войну.
Возвращаемся к трактату. Россия и Турция обязаны иметь по шести военных судов в Черном море. А если турецкие корабли уведет какой-нибудь новый капитан-паша в Александрийскую гавань, на поклон египетскому паше, или сожжет по неосторожности, сгноит по небрежению, тогда что делать России? Не должна ли она будет уничтожить свои суда? Иначе с шестью пароходами она будет опасна для Турции так же, как прежде с неограниченным своим флотом.
Хорошо – Турция безопасна со стороны России, а со стороны западных держав, со стороны даже Египта, Греции, Ионических островов? Все они могут делать с Турцией что вздумается, имея флоты, которым противопоставить нечего. Если Турция может иметь флот на Средиземном море или в Египте, то она опасна для России. Если не может иметь там ничего больше, то, обеспеченная со стороны России, она будет отдана произволу любой морской державы. По какому же это праву, если ее самостоятельность составляет главную задачу и главное условие всей европейской политики?
Турция предохранена со стороны России; но почему же приносятся России в жертву Швеция, Дания и Пруссия, на кои она всегда нападать может, имея неограниченное число кораблей на Балтийском море?
Католики и протестанты, принявшие на себя покровительство и отстраняющие до сих пор Россию от участия в устроении судьбы турецких христиан (равно как и от устроения княжеств), считают их исповедание ересью и ненавидят сильнее ислама. Спрашивается, каким образом они могут покровительствовать Православию?
С какой стороны вы ни посмотрите на трактат, со стороны науки или со стороны политики, он не выдерживает самой снисходительной критики, и надо удивляться, как европейские министры в XIX столетии могли подписать такую бессмысленную бумагу, пред глазами истории и даже орлиным пером!
На этом месте моего письма застало меня известие о сепаратном мире между Англией, Францией и Австрией в обеспечение целости Оттоманской империи против возможных покушений России.
Это что за событие? Кто кого обманывает? Нас или мы? Был ли этот трактат нечаянностью для нашей дипломатии, или она была предупреждена первоначально о трактате как о средстве успокоительном на время для Англии, Австрии и Турции? Не верится, чтоб впросак попали англичане, а не мы. Воровство искони у них, простота за нами.
Между тем английские и французские консулы, согласные между собою, возбуждают везде христиан, о чем я имею даже подлинные письма из Болгарии, кроме газет, – значит, они хотят овладеть Турцией, в отношении к чему мы должны принимать, не теряя минуты, свои меры.
Во всяком случае, это, по моему мнению, благодеяние Русского Бога, и вот в чем именно состоят великие Его новоявленные милости:
1. Священный союз, столько для России пагубный, уничтожен не ею, а самой Австрией.
2. Мы получили торжественное, осязательное и ясное удостоверение, что друзей Россия в Европе не имеет и полагаться ни на кого не должна, кроме единоплеменных славян и единоверных греков.
Наконец, 3. Мы избавляемся от унизительной все-таки опеки Наполеона, которого соблазнительное рождение 2 декабря с прочими романическими и мелодраматическими похождениями не слишком возвышает честь ему сопутствовать и разделять его судьбу, хотя и со звездою; Наполеона, которому верить страшно. Timeo Danaos alque dona ferentes![37]
А вот выгоды, кои мы можем извлечь из главного трактата:
Мы можем принимать живое и деятельное участие в судьбе славян в Турции, к которым боялся прикоснуться покойный граф Нессельроде со всеми своими раболепными агентами, чтоб не возбудить подозрений. Мы можем по преимуществу, если сами французы и англичане действуют в этом смысле, а наше участие всегда будет иметь более доверенности и более значения.
Польша обойдена европейскими державами вовсе, как будто бы не существовала, и следственно, подан Русскому правительству прекрасный случай сблизиться с нею и примириться.
Мы можем разослать также везде консулов: между славянами на Востоке, в Турции, Персии и даже Индии, консулов деловых, знакомых с языками, которые способны были бы высматривать все обстоятельства, вступаться во все дела, устраивать всякие связи.
Мы имеем время примириться с умеренной и левой стороной Европы посредством свободных мер и сообщения сведений о нашем быте.
Вот польза мира, в дополнение к урокам войны о необходимости образования и несостоятельности всей нашей прежней политики.
Следовательно, образ наших действий теперь определен, соединились ли мы с Францией, или остались одни.
С Францией России легче, выгоднее.
Одной России – честнее, чище, хотя труднее и опаснее.
Мы заключили новый Тильзитский мир, и должны помнить во всяком случае, что Эрфуртская дружба кончилась нашествием «двадесяти язык». Как Парижский трактат постыднее и тягостнее Тильзитского, так и нового нападения (если то будет) должно ожидать гораздо сложнее, грознее, обманчивее: все происшествия выходят теперь, как будто вторым изданием, secondeédition, revue, corrigée et augmentée[38]. Севастопольская экспедиция должна служить образчиком, чего и в каком виде следует ожидать нам впереди.
Как бы то ни было, медлить нечего, а надо приниматься тотчас за дело. Самое время спешить; в один год происходит то, на что не доставало прежде ста лет, и постепенными улучшениями довольствоваться нельзя. На ловлю ехать – собак кормить поздно. Пожалуют вдруг гости, так не успеешь раскинуть лагеря даже при Дриссе. Надо вдруг приниматься за все: за дороги, железные и каменные, за оружейные, пушечные и пороховые заводы, за медицинские факультеты и госпитали, за кадетские корпуса и училища мореплавания, за гимназии и университеты, за промыслы и торговлю, за крестьян, чиновников, дворян, духовенство, за воспитание высшего сословия (да и прочие не лучше), за взятки, роскошь, пенсии, аренды, за деньги, за финансы, за все, за все.
Выбирай всякое занятие по силам и способностям, не прячься с талантами в угол, а выступай вперед, предлагай свои услуги, жертвуя своим самолюбием. Аще и гуменце у кого пострижено, не оставайся без дела, склавши руки.
Конституция нам не нужна, а дельная, просвещенная, диктаторская власть необходима. Зло пустило у нас такой корень, что без хирургической операции подчас ничего не сделаешь. Все места обросли каким-то диким мясом форм, привычек, беззаконных доходов, преданий гнусных и освященных давностью даже в глазах порядочных людей.
Надо признаться во всех своих недостатках, ошибках, промахах и воспользоваться полученными тяжелыми уроками; надо оплакать унижение, до которого дошли, и напрячь все свои силы, чтоб снова восстать.
Но где взять людей? Обыкновенная пустая отговорка! Не люди не находят людей, а человек всегда найдет человека. Придворный персонал, переизвестный и переиспытанный, заматеревший в летах зрелых, не может, разумеется, доставить деятелей на все места. Вина нового не вливают в мехи старые. Но из семидесяти миллионов молодого, свежего, даровитого народа найдется на всякое место по благопотребному мастеру, и с подмастерьями. Кликните клич!
В другом письме я писал о средствах отыскания людей. Здесь скажу только, или лучше повторю, что гласность, гласность и гласность, образование, образование и образование, дельное, существенное, а не форменное, парадное, отвлеченное представляют два главные существенные средства управиться нам сперва со врагами внутренними и потом внешними, и вообще два главные средства для преуспеяния гражданского и человеческого.
Первое лицо в Европе – это Людовик Бонапарт. Он умен, смел и счастлив – в этом надо согласиться. Но он не пользуется уважением ни у себя дома, ни за границей. Правительства смотрят на него с подозрением, а народы не питают доверенности к благородству его сердечных убеждений. Русский Государь, умеючи, может привлечь себе общественное мнение, и самый могущественный союзник для него – законная свобода, «законному порядку изменившу».
