Ричард Пайпс - Русская революция. Агония старого режима. 1905-1917
Времени на размышление не оставалось. Информация, имевшаяся в распоряжении политических деятелей в Москве и Петрограде (и конфиденциально подтвержденная, как нам теперь известно, полицией), указывала на то, что экономические трудности городского населения могут в любой момент вызвать массовые беспорядки. Чтобы предупредить это, Думе следовало взять власть в свои руки, и как можно скорее. Нельзя было терять ни минуты: мятежный ураган мог смести с лица земли все без разбору, в том числе и саму Думу. Такое жесткое веление момента — настоятельная необходимость предпринять решительный шаг, прежде чем народное недовольство выплеснется наружу, — определяло безответственное и, можно сказать, даже позорное поведение лидеров оппозиции в конце 1916 года. Они словно вступили в гонку со временем: вопрос уже заключался не в том, произойдет ли революция, а в том, когда это случится и какую форму примет — будет ли это революция сверху, как некоторый государственный переворот, который произведут они сами, или же это будет революция снизу, спонтанное и неуправляемое выступление народа61.
В сентябре и октябре главные оппозиционные партии сначала порознь, а затем и совместно, в рамках Прогрессивного блока, проводили конспиративные совещания, на которых вырабатывали стратегию поведения на предстоящей Думе. Настроены они были решительно и неумолимо: правительство должно уступить власть. На сей раз и речи не могло быть ни о каких оттяжках и компромиссах.
Вдохновителем этих революционных настроений была конституционно-демократическая партия. На заседании ЦК партии, проходившем 30 сентября — 1 октября, раздавались упреки в том, что партия потеряла контакт с народом, так как более не выступала в оппозиции. Левые кадеты хотели объявить правительству «беспощадную войну», даже рискуя вызвать своими действиями разгон Думы62. На конференции 22—24 октября кадеты формально приняли стратегию конфронтации. Из донесений агентов полиции63 нам теперь достаточно хорошо известно о том, как проходило это собрание, самое судьбоносное во всей истории кадетской партии. Милюкова упрекали в чрезмерной осторожности, в том, что он слишком озабочен проблемой законности статуса партии с точки зрения властей. Страна качнулась влево, и если кадетам немедленно не свернуть в том же направлении, они утратят свое влияние. Некоторые делегаты из губерний, настроенные радикальней, чем думские депутаты, считали, что не стоит даже терять время на парламентские прения: всего вернее, по их мнению, было обратиться непосредственно к «массам» — то есть приступить к революционной агитации, как это делали в 1904—1905 годах «Союз освобождения» и «Союз союзов». Князь П.Д.Долгоруков считал, что Милюков сохранил позицию лидера партии только благодаря еще оставшейся надежде на то, что правительство выведет в отставку Штюрмера: если бы правительство тогда же решительно отказалось это сделать и не стало церемониться с Думой, с Милюковым было бы покончено. Для оппозиции это был последний шанс дать бой правительству в парламенте64.
Полковник А.П.Мартынов, знаменитый начальник московской охранки, передавая по инстанции начальству информацию о кадетской конференции, почерпнутую из донесений своих агентов, снабдил ее собственным комментарием. По его мнению, суть кадетской стратегии выражена в резолюции, в которой говорится о необходимости «поддержания связи с широкими слоями населения и организации демократических элементов страны для противодействия общей опасности». Перспектива революции, добавлял он, — разразится ли она сейчас или после войны, когда страна столкнется с проблемами, которые правительство будет не в состоянии решить, — одинаково пугает кадетов65.
Чтобы заставить правительство сдаться, кадеты избрали весьма рискованную и столь не приличествующую партии, всегда гордившейся законными методами борьбы и уважением к закону, линию поведения, что это можно объяснить лишь охватившей кадетов паникой. Кадеты публично приняли решение предъявить премьер-министру обвинение в измене. Не было ни малейших оснований для такого обвинения, и кадеты это вполне сознавали. Штюрмер был, конечно, бюрократом и реакционером, не годящимся на роль главы российского правительства, но ничего даже отдаленно смахивающего на измену он не совершал. Однако слухи об измене были так живучи в тылу и на фронте, что кадеты решили воспользоваться ими, обыграв немецкое происхождение фамилии главы кабинета министров. [Черменский Е.Д. IV Государственная дума и свержение царизма в России. М., 1976. С. 204—206; Дякин. Русская буржуазия. С. 241. О непопулярности Штюрмера из-за немецкого звучания его фамилии см.: ИА. 1960. № 1. С. 207. Не будь столь удобного предлога, обрушились бы на Протопопова, придравшись к его беседе с германским представителем в Стокгольме.].
Кадеты согласовали свои действия с другими партиями Прогрессивного блока. 25 октября блок принял общую платформу: требовать отставки Штюрмера, добиваться отмены законов, принятых по статье 87, и «акцентировать внимание на слухах о стремлении правых заключить сепаратный мир с Германией»66.
Тем самым лидеры оппозиции вступили на путь, с которого им уже нельзя было свернуть — путь этот вел к революционному столкновению с престолом.
Штюрмер, посвященный полицией в курс этих событий, был, естественно, взбешен. Он предупредил царя, что на заседании Думы оппозиция собирается обвинить министров в коварной измене67. Использование таких приемов в военное время едва ли не преступно и было невообразимо ни в одной другой из воюющих стран. А в качестве первого шага Штюрмер предлагал лишить депутатов денежного содержания, а депутатам призывного возраста пригрозить отправкой в действующую армию. Кроме того, он испрашивал полномочий, если того потребуют обстоятельства, распустить обе палаты и назначить новые выборы. Николай уклонился от решительных действий — он желал, если это только возможно, избежать столкновений и позволил Штюрмеру распустить Думу, как он выразился, лишь в «крайнем случае»68. Власть как будто ускользала из рук царя, и у него не было сил ее удержать. Крайне измученный бессонницей и совершенно обескураженный, он потерял интерес даже к ежедневной прессе, и единственным его чтением стал «Русский инвалид» — патриотическая ежедневная газета, издаваемая военным министерством69.
Не получив искомых полномочий, Штюрмер счел себя вправе в частном порядке сообщить думским лидерам, что, если они осмелятся обвинить правительство в предательстве, Дума будет тотчас же закрыта, а возможно, и вообще распущена70.
Это предостережение расстроило ряды Прогрессивного блока, отколов его радикальное крыло, представленное левыми кадетами и прогрессистами, от более умеренного блока, который составляли основная масса кадетов, октябристы и отдельные консерваторы. Кадеты, связанные резолюцией партийной конференции, предупредили консервативно настроенных соратников, что, если они их не поддержат, кадеты примут еще более резкую резолюцию71. В.В.Шульгин и другие националисты выразили недовольство предложениями кадетов, полагая, что публичное обвинение в предательстве повлечет за собой катастрофические последствия. Стремясь не потерять поддержки консерваторов, кадеты согласились принять резолюцию блока, из которой слово «предательство» будет изъято72. Прогрессивная партия, недовольная этим компромиссом, вышла из блока. Левые кадеты тоже угрожали уходом, однако Милюкову удалось переубедить их, пообещав направить «резкий» адрес в Думу73.
* * *Заседания Думы открылись 1 ноября в 2.30 пополудни в атмосфере необычайно напряженной.
Председательствующий Родзянко начал с короткого патриотического обращения. Едва он закончил, все министры, предводительствуемые Штюрмером и Протопоповым, поднялись с мест и покинули зал, следом за ними ушли иностранные послы. [По словам французского посла, это было сделано по требованию Штюрмера (см.: Paleologue M. La Russie des Tsars pendant la Grande Guerre. P., 1922. V. 3. P. 86-87).]. Социалисты реагировали криками и шумом. С.И.Шидловский, лидер октябристов и оратор Прогрессивного блока, зачитал основное обращение. Он критиковал правительство за то, что оно, с целью проводить законы по статье 87, оттягивало созыв Думы, за небрежение проблемами продовольствия и использование военной цензуры ради охраны своего «несуществующего престижа». Он предупредил, что над Россией нависла серьезнейшая опасность. Стране нужно правительство народного доверия, и Прогрессивный блок будет стремиться к достижению этой цели «всеми доступными нам законными способами»74.
Керенский разразился истерической речью, уснащенной столь резкой бранью, какую еще не доводилось слышать под сводами этого зала75. Он обвинил «командующие классы» Европы в том, что они ввергли «демократию» в кровавый вихрь войны. Русское правительство он обвинил в том, что оно установило в стране режим «настоящего белого террора» и заполнило тюрьмы рабочими. И за всем этим стоит «Гришка Распутин». Возбуждаемый звуками собственного голоса, он воскликнул риторически: «Неужели, господа, все, что мы переживаем, не заставит нас единодушно сказать: главный и величайший враг страны не на фронте, он находится здесь, между нами, и нет спасенья стране, прежде чем мы единодушным и единым усилием не заставим уйти тех, кто губит, презирает и издевается над страной».
