Юрий Победоносцев - Гибель империи. Тайные страницы большой геополитики (1830–1918)
«Главным условием демократического мира является отказ от аннексий (захватов) — не в том неправильном смысле, что все державы возвращают потерянное ими, а в том, единственно правильном смысле, что каждая народность, без единого исключения, и в Европе, и в колониях, получает свободу и возможность решить сама, образует ли она отдельное государство или входит в состав любого иного государства» (В. И. Ленин. «Задачи революции»).
«В теоретическое определение аннексии входит понятие "чужой народ", т. е. народ, сохранивший особенность и волю к отдельному существованию» (В. И. Ленин. «Каша в головах»).
При этом вождь мировой революции, вероятно, понимал, что различие между малорусским и великорусским языками находится на уровне различий между диалектами одного и того же языка, и поэтому вообще отказался от критерия языковых различий как условия, необходимого для самоопределения:
«Аннексия — это присоединение всякой страны, отличающейся национальными особенностями, всякое присоединение нации, — безразлично, отличается ли она языком, если она чувствует себя другим народом, против ее желания» (В. И. Ленин. «Речь на совещании большевиков 17.04.17»).
Таким образом, с одной стороны, большевики всячески заботились о праве на самоопределение всех наций, или народов, считая, что никто не должен прибегать к насилию при определении границ между государствами:
«Мы говорим, что границы определяются волей населения. Россия, не смей воевать из-за Курляндии! Германия, долой войска из Курляндии! Вот так решаем вопрос об отделении. Пролетариат прибегать к насилию не может, ибо он не должен мешать свободе народов» (В. И. Ленин. «Речь по национальному вопросу»), С другой стороны, никакой законности или же соблюдения воли большинства внутри своей собственной страны большевики соблюдать не собирались еще задолго до своего прихода к власти:
«Мы все согласны, что власть должна быть в руках Советов Рабочих и Солдатских Депутатов… Это будет именно государство типа Парижской Коммуны. Такая власть является диктатурой, т. е. опирается не на закон, не на формальную волю большинства, а прямо непосредственно на насилие. Насилие — орудие силы» (В. И. Ленин. «Доклад о текущем моменте 07.05.17»).
Впрочем, необходимость насилия для сторонников Ленина понятна, ведь абсолютное большинство населения в России составляли крестьяне, на поддержку которых большевикам рассчитывать было трудно, именно поэтому диктатура для них была единственным способом удержаться у власти. Именно поэтому уже в первых советских Конституциях был прописан принцип диктатуры пролетариата, который, в частности, осуществлялся путем предоставления рабочим нормы представительства в избираемых народом органах власти в пять раз большей, чем у крестьян:
«Съезд Советов Союза Советских Социалистических Республик составляется из представителей городских Советов и Советов городских поселений по расчету 1 депутат на 25 000 избирателей и представителей губернских съездов Советов — по расчету 1 депутат на 125 000 жителей».
Так почему же тогда Ленина так волновал вопрос свободного, демократического решения проблемы самоопределения всех угнетенных наций, если он сам возвел неравноправие и насилие в принцип проводимой им внутренней политики по отношению к большинству русского народа?
Дело в том, что до Октябрьской революции Ленин намеренно выдвигал провокационные и заведомо не выполнимые лозунги, чтобы максимально расшатать устои существовавшего тогда миропорядка. А лучшего способа взорвать капиталистический мир, чем игра на националистических струнах и разжигании межнациональной розни, трудно было и придумать. Ведь реализация принципа самоопределения, особенно в районах со смешанным населением, всегда была детонатором, приводящим к взрывам народного недовольства.
Но, закрепившись во власти, Ленин сразу же забыл, что «угнетаемыми» великороссами остались, скажем, среднеазиатские народы, которые по-прежнему были лишены права свободного выхода из РСФСР, хотя они имели свои языки и с оружием в руках доказали наличие у них желания к самоопределению. Не вспоминал Ленин про свои собственные принципы о праве на самоопределение и при решении вопроса о судьбе казачества.
Он прекрасно понимал, что выдвигаемые им условия мира, при котором необходимо было бы пересматривать границы подавляющего большинства стран, являлось абсолютно не приемлемым для всех главных участников войны, а значит, эти условия в принципе не могли способствовать ее окончанию:
«Не может ни один социалист, оставаясь социалистом, ставить вопрос об аннексиях (захватах) иначе, не может отказывать в праве самоопределения, в свободе отделения каждому народу.
Но не будем обманываться: такое требование означает революцию против капиталистов. Прежде всего, в первую голову не примут такого требования (без революции) английские капиталисты, имеющие аннексий (захватов) больше, чем любая нация в мире» (В. И. Ленин. «Сделка с капиталистами или низвержение капиталистов?»).
Поэтому вождь мирового пролетариата вынужден был признать, что его призывы мира без аннексий являются лишь тактическим лозунгом, подчиненным главной цели — борьбе за мировую революцию:
«Когда мы говорим: "без аннексий", то мы говорим, что для нас этот лозунг есть только подчиненная часть борьбы против всемирного империализма» (В. И. Ленин. «Речь о войне 22.07.17»).
«И главное — свергать надо буржуазные правительства и начинать с России, ибо иначе получить мира нельзя» (Письмо В. И. Ленина Ганецкому).
Долгожданный мирПо мере приближения к моменту, когда большевики могли бы захватить власть в свои руки, лозунг «мира» стал одним из основных тезисов в выступлениях и статьях Ленина, поскольку он прекрасно понимал, что только таким образом можно было обезопасить грядущую революцию от подавления ее армией: «Ибо не пойдут войска против правительства мира» (В. И. Ленин «Кризис назрел»).
Хотя для достижения основной цели Ленина — победы мировой революции, требовалось вовсе не установление мира, а продолжение мировой бойни, а главное, ее перерастание в гражданскую войну, причем не только в России, но и в Германии, и во Франции.
«Мы будем говорить правду: что демократический мир невозможен, если революционный пролетариат Англии, Франции, Германии, России не свергнет буржуазные правительства» (В. И. Ленин. «Поворот в мировой политике»).
Поэтому одновременно с призывами к миру Ульянов по-прежнему продолжал настаивать на принципах установления мира без аннексии в им придуманной, абсурдной и никем не признанной трактовке.
И все бы было ничего, но вот беда, русские солдаты от постоянных большевистских призывов к братанию, взяли и начали брататься всерьез, а какая же могла быть война с немцами, если они вдруг стали нашими братьями? С братьями воевать негоже, а значит, и делать русскому мужику на фронте было больше нечего. Вот и начали солдаты расходиться по домам, спеша принять участие в разделе обещанной им земли. В результате остатки вконец деморализованной русской армии таяли не по дням, а по часам. А вот германские войска как стояли, так и продолжали стоять, и всякие там братания на них действовали крайне слабо. Вот тут-то, осознав печальный итог своих деяний, направленных на разложение армии, Владимир Ильич вдруг спохватился:
«Солдаты просто бегут. Об этом говорят доклады с фронта. Ждать нельзя, не рискуя помочь сговору Родзянки с Вильгельмом (такого сговора в природе не существовало, а слухи о нем были лишь плодом больной фантазии Ленина. — Авт.) и полной разрухой при повальном бегстве солдат, если они (уже близкие к отчаянию) дойдут до полного отчаяния (а кто же тогда будет воевать за идеалы революции? — Авт.) и бросят все на произвол судьбы» (В. И. Ленин. «Письмо к товарищам»).
В начале войны Ленин писал, что даже если немцы возьмут Питер, то это никак не изменит характер войны. Теперь же до него наконец-то дошло, что падение Петрограда грозит настоящей катастрофой. Выход мог быть лишь один — скорейший захват власти большевиками. И при этом свобода волеизъявления великороссов мало его волновала, поскольку ее результаты были заранее очевидны и могли принести большевикам лишь окончательное поражение:
«Ждать до Учредительного Собрания, которое явно будет не с нами, бессмысленно» (В. И. Ленин. «Доклад на заседании ЦК 23 октября 1917 г.»).
Да что там Учредительное Собрание, Ульянов был не уверен даже в результатах голосования на Съезде Советов, где большинство голосов было у его сторонников:
«Было бы гибелью или формальностью ждать колеблющегося голосования 25 октября, народ вправе и обязан решить такие вопросы (однако только одному Ленину было известно это тайное желание народа. — Авт.) не голосованием, а силой» (В. И. Ленин. «Письмо к членам ЦК»).
