Сергей Бородин - Хромой Тимур (Звезды над Самаркандом - 1)
Но зодчий заметил, как трудно правителю вспомнить то место из шариата, где записана эта истина, и поспешил объяснить:
- Он мне нужен, чтобы соразмерить рост человека с размером здания. А грешен не тот смертный, который соразмеряет творение божие, но тот, который изображает его. Не так ли, великий господин?
- Истинно так.
- Я помнил это и велел это сделать христианину; он и ответит перед богом!
- Истинно! - согласился Мухаммед-Султан.
Когда он шел к лошади, за еще невысокими стенами мечети он увидел почти законченные стены бабушкиной мадрасы и не без насмешки сказал Мухаммеду Джильде:
- Великая госпожа скорее вас строится!
- У нее свои строители: ее зодчие сменяют людей дважды в день: едва одни соберутся на отдых, приходят другие, отдохнувшие. А нам и отдохнуть некогда, мы без отдыху трудимся.
- Однако откуда же она изразцы берет? Такие же, как у вас! У нее своих мастерских нет. Покупает?
Джильда пожал плечом и отмолчался, но правитель снова спросил:
- Покупает? А у кого?
Приметив, что старик побледнел и отвернулся, Мухаммед-Султан подумал: "Узнаем!" Но тут же вспомнил, что узнавать, пожалуй, уже некогда: надо спешить в поход, не до изразцов теперь!
На обратном пути, подъезжая к себе домой, Мухаммед-Султан словно заново увидел начатые свои заветные постройки и вдруг удивился: "Как они ничтожны". Они никогда не казались ему такими до нынешней поездки на Рисовый базар: "Тесные дворики, убогие кельи. Что за мадраса, что за ханака... А мечталось..."
И недружелюбно подумал: "Дедушка на дожди не глядит, строит; а я дожди пережидаю, срамлюсь!"
И захотелось поскорее уйти прочь, уехать отсюда, - пропало желание продолжать то, что уже казалось ему никчемным, что, казалось ему, не удивит дедушку, а вызовет у старика лишь покровительственную усмешку при взгляде на строительные потуги внука!
"Ехать надо. Поход, победа - это дело; это главное. А строить гоже лишь, как играть в шахматы, на досуге... На досуге... Не ладится игра, всех слонов и коней долой с доски! Долой с доски!"
Въехав к себе, он сразу же отпустил спутников, позвал ключарей и велел складываться, отбирая те вещи, без коих в походе не обойтись: запасные халаты, седла, праздничное оружие - то, что надо уложить, увязать, навьючить уже не на верблюдов, а на лошадей, чтобы все это было у него под рукой.
* * *
Визирь Худайдада, идя к правителю, по своему пристрастию к хорошим лошадям, не прошел мимо навеса, где всегда стояли наготове заседланные лошади.
Закинув за спину руки, не глядя на раболепие конюхов, визирь прошелся мимо гордых лошадей, кивавших головами, будто они одобряли визиря и ободряли его.
- А чтой-то нынче кони не столь нарядны! - заметил, будто подумал вслух, Худайдада, не останавливаясь.
Конюхи услужливо отозвались:
- Велено запросто седлать. К дальней дороге.
Услышав это, Худайдада спохватился и, помрачнев, забыв о лошадях, повернул к покоям правителя.
Отмахиваясь от вельмож, медливших разойтись после поездки, изъявлявших визирю свое почтение, Худайдада прошел прямо к Мухаммед-Султану.
Царевич присматривал, как рабы старательно укладывали его запасную одежду в тисненые кожаные кабульские сундуки, и ворчал:
- Плотней клади, не то халаты в пути помнутся!
Визирь имел право входить к правителю в любое время и в любое место, кроме женских покоев.
Но этим правом визирь пользовался лишь при важнейших вестях или при нежданных событиях и тревогах. Появление Худайдады насторожило Мухаммед-Султана.
Опустив лоб, Худайдада ждал, чтобы остаться вдвоем. Мухаммед-Султан потоптался на тонких, обтянутых узкими голенищами ногах и, не желая прерывать сборы и укладку, отвел визиря в боковую комнату.
Свет сюда проникал лишь сверху, из-под потолка, через маленькое, как отдушина, оконце. В тусклом свете лицо правителя визирю показалось синевато-бледным, хотя еще не было сказало тех слов, от которых Мухаммед-Султан мог побледнеть. Помолчав в раздумье, Худайдада вздохнул:
- Вьючитесь?
- А что?
- Опоздали.
- Кто? Как?
- Мы, господин. Нынче утром наш проведчик гонца пригнал; опоздали мы, отстали.
- Из Султании? От дедушки?
- Это бы что! Из Ферганы, господин. Да уж и не из Ферганы, - из Кашгара. Мирза Искандер обскакал нас, пока мы тут мудрили. Наскреб, где ни есть, отрядишко, тысяч в двенадцать, да и махнул по монголам. А те, как мы и знали, никаких нападений не опасались, все кинули, да и ушли в степь. Теперь мирза Искандер уж назад идет, к себе в Фергану. Такого страху дал степнякам, не скоро очухаются. Отряд свой оставил в Кашгаре, а сам потихоньку назад идет. Потихоньку идет из-за большой добычи, - тяжело везти.
- Как же это? А? Как же это он? Кто его пустил туда? А?
- Сам. Собрался, да и айда! Полководец!
- Да его надо за это!.. Я дедушке скажу!
- Сказать надо. Надо и самим себя показать.
- Догонять монголов?
- Зачем? С них уж брать нечего. Все взято. Надо мирзу Искандера поучить. Как, мол, смел? Как это без спросу, без согласия? Как так?
- Что ж мне, седлаться да ему навстречу скакать?
- Зачем? Свою честь надо блюсти. Сами сидите здесь. Меня посылайте. Я сам управлюсь как надо. По правилам великого государя, как в Султании, сподвижников кверху задом, а самого воителя за шиворот да сюда: винись, вымаливай пощаду! А добычу его отберем: "Не льстись на чужое!"
- А что ж Ашпара! Я уж сложился!
- Ашпара теперь ни к чему.
- Надо сказать, чтоб остановились, чтоб дальше не шли, шли бы назад. Теперь они могут здесь понадобиться.
- Уж я их остановил: уж я послал к ним. Иначе как можно? Так ехать мне, что ль?
- В Фергану?
- Где встретится. Хорошо б их застать на походе, пока они ничего не чуют. Как они на степняков, так мы на них: цап-ца-рап!
- Что ж, поутру поезжайте. Возьмите войска побольше и поезжайте.
- Зачем мне много? Ежели мне мало будет, я из его ж охраны к себе возьму. Они там все меня знают, кто ж ослушается? А утра мне ждать некогда, сейчас и пойду.
- Время к ночи!
- И не в этакой тьме хаживали.
- А скрутить их надо покруче.
- Мирзу я сюда приведу, с ним сами беседуйте. А с остальными там побеседую. Ежели случится, круто закручу, ничего?
- И тех, кто, может, в Фергане отсиживается, а мирзу подбивал на поход на этот, и тех...
- Большой крик подымут.
- Пускай!
- У Великого Повелителя слышно будет!
- Пускай! Они его спросились?
- Нужен ваш указ. Моя рука тверже станет.
- Велите написать! Я печать приложу.
Мухаммед-Султан не любил писать сам. Ему казалось, что почерк у него нехорош, и слог груб, у писцов складней выходило.
Следом за Худайдадой царевич вышел в покой, где уже стояли сундуки, скрепленные попарно для вьючки.
Домоправитель, втайне гордясь своей расторопностью, поклонился:
- Все как приказано, великий господин.
Мухаммед-Султан не сразу его понял. Постоял, припоминая, будто что-то очень давнее, о чем говорит слуга. И вдруг, словно проснулся, быстро сказал:
- Довольно!
- Чего?
- Разберите да разложите все по местам.
Он шел, сам не зная, куда же теперь идти, с чего начинать. Так наполнены были эти дни, ни минуты не было свободной, и вдруг стало делать нечего.
Он сошел во двор, прошел под голыми деревьями к своим безлюдным новостройкам.
Быстро темнело, и в сером небе, торча кверху какими-то палками, плетенками, стояли темные, сырые недостроенные стены.
Холодный ветер, низкие белые облака на аспидном небе, - кругом было неприютно.
Мухаммед-Султан ходил, озираясь: никого нет, тихо, безмолвно...
"Как на кладбище! - подумал он. - Как на кладбище!"
Он замер, когда вдруг услышал за своим плечом голос:
- Печать, господин.
- Что? Какая такая?
Он обернулся и понял, что это стоит Худайдада, протягивая ему узкую полоску бумаги.
Мухаммед-Султан пошарил за поясом, где в складках, подвязанная к концу кушака, затаилась именная печать правителя самаркандского.
- Написали?
- Угодно выслушать?
- Нет, поезжайте! Мне скорей с мирзой поговорить надо. Остальных... покруче: хороший жеребец от табуна не отобьется, а какой отбился, того на племя не берегут. Вот, держите!
Мухаммед-Султан приложил к бумаге печать, с трудом присматриваясь в сумерках, на месте ли она приложена. Так и не разглядел, но идти домой, к свету, не хотелось: в сумерках легче быть повелительным со старым визирем. А Худайдаде было по душе, что молодой правитель приказывает так твердо.
"Чем больше строгости от меня требует, тем больше воли мне дает! Чем строже мне приказывает, тем больше на себя берет: повелитель с меня спросит, а я правителем заслонюсь. Говори, говори, построже говори!.."
Но Мухаммед-Султан вдруг замолчал, а потом порывисто, нетерпеливо отпустил визиря:
- Ну, поезжайте!
Он снова остался один; услышал, как за стеной проскакали всадники: визирь уехал со двора.
