Яков Гордин - Мятеж реформаторов: Когда решалась судьба России
Николай Бестужев понимал, что если успех еще возможен, то залог его — в синхронности выступления. Он понимал, что в сложившейся обстановке изоляция друг от друга восставших полков сделает их положение безнадежным. О броске на дворец речи уже не было. Это понимал и Каховский, говоря о встрече на площади. Но если бы восставшие стремительно и одновременно сосредоточились у Сената, то у них были бы шансы завладеть инициативой и первыми нанести удар. Во всяком случае, воздействовать на лояльные Николаю части своей многочисленностью и единодушием.
Вернулся Тыртов, которому не удалось проникнуть в охраняемые казармы измайловцев, но которому поручик Миллер сообщил о готовности некоторых офицеров полка стоять насмерть за верность Константину. Это было, разумеется, до присяги.
После половины одиннадцатого вернулся от московцев Петр Бестужев и сообщил, что московцы вот-вот двинутся. И тогда Николай Бестужев с Арбузовым сделали попытку форсировать события, не дожидаясь присяги.
Дивов показал: "Я пришел в 6-ю роту, где уже был лейтенант Бодиско 1-й. Прибегает Арбузов к Бодиско и упрашивает его, чтобы он выводил роту, что московские на площади; но Бодиско сказал, что с Экипажем пойдет, но одну роту не выведет. Не убедив Бодиско, Арбузов с бранью побежал в свою роту, говоря: "Итак, вы не хотите действовать, вы лишь на словах либералы". Когда он ушел, то Бодиско сказал: "Подите за Арбузовым, он в энтузиазме не знает сам, что делает, уговорите его, чтобы он подождал". Я пошел за ним, но Арбузов из своей роты вышел уже в 1-ю. Войдя в роту, я увидел, что с ним ходит Каховский и что Арбузов говорит: "Ребята, пойдете за мной?" Многие из матросов кричали: "Куда угодно"; тогда он сказал: "Берите ружья и проворнее сходите вниз". Я тоже повторял, чтобы они следовали за своими офицерами. Пришед же к Бодиско, начал я также уговаривать, чтобы он вывел роту, но он отвечал: "Так как, по словам Арбузова, все войска будут действовать, то если мы и опоздаем, не сделаем вреда"".
Позиция Бодиско многозначительна — Арбузов не пользовался среди ротных командиров достаточным авторитетом, чтобы увлечь их за собой.
Командир Гвардейского экипажа, видя возбуждение офицеров и матросов, не решался начать присягу без старших начальников. Бистром оповестил его, что приедет в Экипаж позже всех остальных частей. И Качалов ждал командира бригады генерала Шипова.
ПОРАЖЕНИЕ МИЛОРАДОВИЧАПока Николай медленно вел преображенцев по Адмиралтейскому бульвару к Сенатской площади, Милорадович с Башуцким в отобранных у обер-полицмейстера санях торопились в казармы Конной гвардии, расположенные за Исаакиевской площадью. Но попасть туда оказалось совсем не просто. Башуцкий вспоминал: "На углу бульвара и Исаакиевской площади должно было остановиться. Быстрая рекогносцировка доказала нам, что не было никакой возможности ни пройти, ни проехать здесь на площадь эту… Вся она была сплошная масса народа, обращенного лицом к монументу". (Надо иметь в виду, что до окончания строительства Исаакиевского собора обе площади — Исаакиевская и Сенатская — представлялись современникам единым целым.) Военному генерал-губернатору Петербурга пришлось делать крюк через Поцелуев мост на Мойке, чтобы попасть к конногвардейским казармам. В это время к Сенату бежали жители столицы. Их влекло не просто любопытство, но и смутное понимание значительности происходящего. Гвардейский бунт в столице…
Было около двенадцати, когда Милорадович с адъютантом добрались до цели. Милорадович остался ждать на улице, а Башуцкого послал в казармы. "В конюшнях, когда я вошел, было чрезвычайное движение — седлали, мундштучили лошадей, люди одевались, суетились. Я побуждал их торопиться, переходя из конюшни в конюшню и встречая офицеров, я передавал им повеление, данное государем графу. Когда я вышел на улицу, граф все ходил так же быстро, по временам он нетерпеливо поглядывал на свои часы. Подняв голову, он спросил: "Где же полк?" — "Тотчас", — отвечал я. Он продолжал опять несколько минут свою судорожную и задумчивую ходьбу".
Нетрудно догадаться, о чем думал в эти минуты Милорадович, оказавшийся в совершенном тупике. Он должен был усмирять бунт, который сам же и спровоцировал, во всяком случае — сознательно допустил. Он должен был теперь силой сажать на трон Николая, чтобы затем расплатиться за события 25–27 ноября. Он понял уже, что массового мирного выступления гвардии не получается, а вооруженный бунт был для него неприемлем…
Быстрый выход Конной гвардии — не только из-за ее высокой боеспособности, но и потому, что ее шефом был цесаревич, — значил чрезвычайно много для нового императора. Недаром он послал за конногвардейцами немедленно по получении рокового известия.
Но с Конной гвардией происходило нечто странное.
Сам Орлов описал события в тонах вполне бравурных, но его мемуары дают тем не менее любопытную картину: "Первый, который известил меня о происшествиях в Московском полку, был адъютант графа Бенкендорфа, ротмистр Толстой, Павел Матвеевич, ныне в отставке. Он привез мне высочайшее повеление быть с лейб-гвардии Конным полком в готовности. Это было исполнено во всех эскадронах по собственноручному моему приказанию. Минут пять по отправлении приказания адъютант государя императора (ныне генерал-адъютант) Перовский привез мне повеление выводить полк и вести его на Адмиралтейскую площадь. Я немедленно сам пошел в казармы. Люди одевались. Идя мимо них, я громко повторял приказание: "Одеваться как можно скорее и бежать в конюшни седлать лошадей2. Далеко впереди меня шел только что сменившийся с внутреннего караула князь Одоевский. Мне рассказывали впоследствии, что он говорил одевавшимся людям:.Успеете, нечего торопиться". От этого, однако ж, не произошло и не могло произойти замедления, потому что я сам был в казармах и вышел из них, только когда большая половина людей была в конюшнях. Тут я сел на приведенную мне лошадь и поехал на Сенатский мост. Цель моя была осмотреть расположение мятежников и выбрать безопасную дорогу для проведения полка на площадь. Бунтовщики меня узнали и стали кричать: "Вот Орлов выезжает с медными лбами". (Имелись в виду металлические каски конногвардейцев. — Я. Г.) Стоявший в толпе сенатский обер-секретарь ухватился за мою ногу, умолял не ехать на площадь, где меня наверное убьют. Я поблагодарил его за добрый совет и сказал, что выеду на площадь не иначе, как с вверенным мне полком. Возвратясь к казармам, я нашел почти всех лошадей оседланными и приказал трубить тревогу. В эту минуту приехал граф Милорадович…"
Тут надо остановиться и заняться хронометрированием.
Николай, получив известие о мятеже московцев, сразу же через Нейдгардта послал приказание Конной гвардии быть готовой к выступлению. Было это около одиннадцати часов. Нейдгардт перепоручил эту миссию Толстому. Для того чтобы от Зимнего дворца верхом или в санях добраться до казарм Конной гвардии, нужно было не более пятнадцати минут. Толпа на Исаакиевской площади еще не собралась.
Корнет Ринкевич, отдавший около одиннадцати же часов свои сани Одоевскому возле самой Исаакиевской площади, пошел в казармы, где был в начале двенадцатого. Он показал: "Я, отдавши ему их, отправился в казармы; только что я взошел, услышаны были крики и велено полку седлать; я побежал на свою квартиру и хотел одеваться в колет и кирасы, дабы следовать за полком, но попадавшиеся мне навстречу люди, кричавшие: "Русские русских колют", так сильно потрясли меня, что я, забыв все, и долг, и службу, надел партикулярный сюртук и отправился на конец Гороховой…"
Стало быть, конногвардейцы стали седлать лошадей в самом начале двенадцатого. И даже если к приезду Милорадовича — к двенадцати часам — "почти все лошади были оседланы", то это нельзя считать большим достижением.
Однако если принять версию Орлова, то совершенно непонятно все дальнейшее.
Башуцкий рисует происходящее в начале первого часа совершенно иначе: "Между тем не было выведено ни одной лошади. Вскоре заслышался топот по звонкой ледяной коре улицы, и со стороны Сарептского переулка на больших рысях явился эскадрон или взвод, не знаю, того же полка, стоявший где-то в других казармах (на Звенигородской улице. — Я. Г.)… В то же время выехали А. Ф. Орлов, его адъютант Бахметев и несколько офицеров. Там-сям усатый кирасир, выведя свою лошадь, ставил ее в принадлежащий ряд и, застегнув за луку трензель, уходил. "Куда ты?" — "Забыл рукавицы, ваше благородие", — отвечал он, или что-нибудь подобное. Время бежало. Не было и 30–40 лошадей, выведенных подобным образом".
Кому верить — Орлову или Башуцкому? Орлов был заинтересован, чтобы в книге Корфа, для которого он писал свои мемуары, его действия и поведение полка выглядели образцово, и эта установка, естественно, формировала его версию. Эта черта Орлова-мемуариста была хорошо известна. Корф записал для себя: "Как скоро пришла ожиданная записка Орлова, содержащая в себе не только опровержение показаний Башуцкого, но и некоторые новые сведения, цесаревич (великий князь Александр Николаевич, будущий Александр II. — Я. Г.), смеясь, передал мне слова государя: "что Орлов уже столько раз рассказывал мне эту историю, что наконец и сам больше не знает, что осталось в его рассказах правды и что он в разные времена придумал для их прикрасы""[59].
