Владимир Николаев - Сталин, Гитлер и мы
Уже в начале XXI века Ж. Медведев как бы подводит итоги нашей атомной эпопеи и пишет:
«…Если снова ставить вопрос, вокруг которого уже давно идет множество споров, — кому принадлежит главный приоритет в создании в СССР всех отраслей атомной промышленности в столь необыкновенно короткие сроки: разведчикам, ученым или руководителям страны, организационные способности которых также следует оценить достаточно высоко, — то четкого ответа на него нет и не может быть. Главную роль в быстроте практического решения всех проблем в форме реакторов, заводов, полигонов и всей инфраструктуры играл безусловно ГУЛАГ, уникальный гигантский резерв высокомобильной и, по существу, рабской, но квалифицированной рабочей силы. Но оправдывает ли это существование ГУЛАГа? Конечно, нет! Если бы сталинская политическая и экономическая модель государства могла бы обходиться без ГУЛАГа и других систем принудительного труда, то Советскому Союзу не были б столь срочно нужны атомные и водородные бомбы. Сталинский террор и сталинский ГУЛАГ сами по себе рождали страх и были угрозой всему остальному миру».
Успешные испытания атомной бомбы в СССР в 1949 году помимо всяких других последствий имели еще одно, можно сказать, типично советское. Создатели бомбы спасли нашу науку, в первую очередь, физику. Именно в 1949 году в Москве должно было состояться всесоюзное совещание физиков. Власти планировали провести его по образцу печально известной кампании по разгрому генетиков, то есть за всем этим замыслом стоял сам Сталин. Мракобесы от науки собирались искоренить у нас «физический идеализм» и «космополитизм», опорочить и запретить теорию относительности и квантовую механику. То есть имелись вполне реальные планы отбросить нашу физику лет на тридцать назад, как это удалось сделать с генетикой и кибернетикой. К счастью, у советских физиков не нашлось своего Лысенко. Как-то Берия спросил у Курчатова, правда ли, что теория относительности и квантовая механика — идеализм, от которого надо отказаться. Курчатов на это ответил: «Мы делаем бомбу, действие которой основывается на теории относительности и квантовой механике. Если от них отказаться, придется отказаться от бомбы». Откуда у невежественного палача Берии появились мысли по поводу идеализма в физике? Конечно же, от Сталина, около которого он постоянно ошивался. Как тут не вспомнить, что Гитлер в свое время считал электронику и связанные с ней проблемы «еврейскими штучками»! Кстати, в ходе работ по созданию у нас атомной бомбы власти обратили внимание на то, что среди наших атомщиков немало евреев. Известно, что эта «проблема» не раз наверху всерьез обсуждалась. Но, похоже, Сталин при этом не мог не вспомнить, как Гитлер из-за своего антисемитизма лишился своей бомбы.
Что же касается вообще наших атомщиков (ученых, конструкторов и инженеров), то им не позавидуешь. Все они долгие годы были под «колпаком» НКВД, их жизнь буквально просвечивалась карательными органами. Их телефонные разговоры записывались, почта просматривалась, стукачи непрерывно писали на них свои доносы, они были лишены свободы передвижения, каждый был строго засекречен. О Курчатове, Сахарове и многих других наш народ узнал с большим опозданием. Мало этого! Все они были заложниками Сталина и Берии. Так, всемирно известный академик А. Александров вспоминал об атмосфере тех лет: «Времена были сталинские. Взяться за работу такого значения, а потом провалить — значило остаться без головы». Известный атомщик Е. Славский вспоминал, что шеф атомного проекта Берия заготовил несколько «черных воронков» на случай, если испытания атомной бомбы сорвутся. У него уже были намечены на этот вариант дублеры Курчатову и другим специалистам. Был также заготовлен список участников испытаний бомбы, в нем против каждой фамилии был проставлен предполагавшийся приговор: кому расстрел, кому — тюрьма или концлагерь и на какой срок. Впрочем, если бы испытания атомной бомбы сорвались, то Сталин, надо думать, вставил бы в этот список первым номером самого Берия, который, вероятно, вполне мог догадываться о таком исходе. Недаром очевидцы вспоминают, как он волновался перед началом испытаний и как был безмерно счастлив, когда они прошли успешно.
Тут самое время сделать небольшое отступление и вспомнить о том, что помимо общеизвестного ГУЛАГа существовал еще один, который можно смело назвать интеллектуальным. Последний сыграл большую роль в создании нашего атомного оружия. С началом индустриализации (и резким ростом ее основы — военно-промышленного комплекса) возрос спрос не только на грубую рабскую силу, но и на рабочих высокой квалификации, техников, инженеров, конструкторов, ученых. Без них ГУЛАГ, состоявший из миллионов бессловесных рабов, был как бы без головы, ему было мало охранников, нужны были специалисты, не вольнонаемные, приходящие, а свои собственные. Вот почему появились так называемые шарашки — сотни засекреченных научно-исследовательских центров, в которых за решеткой подневольно трудились зеки-интеллектуалы. Великий автор «Архипелага ГУЛАГа» Солженицын увековечил эту преступную сталинскую затею в своем романе «В круге первом», поскольку сам успел побывать не только в концлагере, но и на шарашке. Поэтому его роман можно считать и выдающимся историческим документом. Мало этого. Случилось так, что в той же самой шарашке вместе с Солженицыным оказался талантливый лингвист и литературовед Лев Копелев. Он написал об этом тюремно-научном центре документальную книгу, блестящий публицистический отчет. Копелев потребовался там для того, чтобы переводить техническую литературу с нескольких языков, которые он знал. А Солженицын — в качестве математика. Вот как он описывает свое знакомство с Копелевым в этой шарашке:
«— Вы сами тоже инженер?
— Нет, я филолог.
— Филолог? Здесь держат даже филологов?
— Вы спросите, кого здесь не держат? Здесь математики, физики, химики, инженеры-радисты, инженеры по телефонии, конструкторы, художники, переводчики, переплетчики…»
В другом месте своего романа Солженицын пишет:
«Все эти шарашки появились с девятьсот тридцатого года, как стали инженеров косяками гнать. Первая была на Фуркасовском, проект Беломора составляли. Потом — рамзинская. Опыт понравился. На воле невозможно собрать в одной конструкторской группе двух больших инженеров или двух больших ученых: начинают бороться за имя, за славу, за сталинскую премию, обязательно один другого выживет. Поэтому все конструкторские бюро на воле — это бледный кружок вокруг одной яркой головы. А на шарашке? Ни слава, ни деньги никому не грозят. Николаю Николаичу полстакана сметаны и Петру Петровичу полстакана сметаны. Дюжина медведей мирно живет в одной берлоге, потому что деться некуда. Поиграют в шахматишки, покурят — скучно. Может, изобретём что-нибудь? Давайте! Так создано многое в нашей науке! И в этом — основная идея шарашек».
Лев Копелев попал в шарашку в 1947 году. Вот как он пишет об этом феномене:
«…Образованные люди теперь вот как нужны. Из Германии понавезли целые заводы и лаборатории, горы технических документов. И сейчас изо всех лагерей сюда гонят специалистов для шарашек. Это особые КБ или институты, в которых главная рабсила — зеки. Рамзин и Туполев командовали шарашками.
…Все придумано очень просто. Профессора, инженеры высших разрядов, изобретатели — народ балованный. Им большие деньги положены, персональные ставки, академические пайки. В таких условиях иногда и погулять захочется в ресторане с девицами или на даче с законной супругой. И в отпуск ехать не раньше августа, не позже сентября, да чтобы на Южный берег или в Сочи-Мацес- ту. На воле голова редко бывает занята одной работой. Там всякие посторонние мысли лезут, и заботы, и мечты. О бабах, о карьере, о квартире, о даче, о склоке с коллегой, о детях, родственниках, друзьях, знакомых…
Значит, на воле инженер не может работать в полную силу и через силу. Работяга, тот с помощью парткома-завкома еще вытягивает на стахановца, — за него думают другие; его дело только рогами упираться и не мешать другим чернуху раскидывать. Он и даст сколько велят, хоть сто, хоть двести, хоть тысячу процентов. Для этого ни ума, ни совести не надо. А вот с тем, кто мозгами шевелит, у кого душа живая и даже может быть что-то вроде совести, — дело сложнее. Да еще если он много о себе понимает, думает, что он умнее своих начальников.
Такому уже могут помочь только родные органы. Берут его за шкирку, волокут на Лубянку, в Лефортово или Сухановку — признавайся, блядь, на кого шпионил, как вредительствовал, где саботировал… Спустят раз-другой в кандей с морозцем, с водой. Надают по морде, по заднице, по ребрам, но так, чтобы не убить, не искалечить, но чтобы ему и боль, и стыд, чтобы почувствовал, что он уже не человек, а никто и они могут делать с ним все, что хотят. Прокурор ему объяснит статьи, пообещает вышку. Следователь грозит, если не признается, посадят жену.
