Евгений Анисимов - Императорская Россия
Как бы то ни было, свершилось дело темное и нечистое. Есть основания подозревать Екатерину II и ее окружение в стремлении уничтожить Ивана Антоновича, который, при всей его беззащитности, оставался для царствующей императрицы опасным соперником, ибо был законным государем, в 1741 году беззаконно свергнутым Елизаветой. В обществе ходили благожелательные слухи об Иване Антоновиче. В 1763 году был вскрыт заговор, участники которого предполагали убить Григория Орлова, фаворита императрицы, и поженить Ивана Антоновича и Екатерину, чтобы тем самым закрыть долгий династический спор. Такие планы заговорщиков явно не нравились ни Орлову, ни самой Екатерине. В общем, был человек, и была проблема…
Развязка в Шлиссельбурге, несомненно, обрадовала Екатерину II и ее окружение. Никита Панин писал императрице, которая в это время была в Лифляндии: «Дело было произведено отчаянною ухваткою, которое несказанно похвальною резолюциею капитана Власьева и поручика Чекина пресечено». Екатерина II отвечала с откровенной радостью: «Я с великим удивлением читала ваши рапорты и все дивы, происшедшия в Шлиссельбурге: руководство Божие чудное и неиспытанное есть!». Получается, что государыня была довольна… Зная Екатерину II как человека гуманного и либерального, даже соглашаясь с тем, что она не была причастна к драме на острове, все-таки согласимся, что объективно смерть Ивана была выгодна ей – нет человека, нет проблемы! Ведь совсем недавно, летом 1762 года в Петербурге передавали друг другу шутку фельдмаршала Миниха, сказавшего, что никогда не жил при трех императорах одновременно: один сидит в Шлиссельбурге, другой в Ропше, а третья в Зимнем. Теперь, после смерти Петра III «от геморроидальных колик» и гибели Иванушки, шутить об этом уже никто не будет.
Легенды и слухи
Миссия Василия Мировича
Тут-то и появился подпоручик Василий Мирович – бедный, нервный, обиженный, честолюбивый молодой человек. Когда-то его предка, сподвижника Мазепы, сослали в Сибирь, и он хотел восстановить справедливость и вернуть прежние богатства семьи. Когда Мирович обратился за помощью к своему влиятельному земляку, гетману Кириллу Разумовскому, то получил от него не деньги, а совет – сам прокладывай себе дорогу, подражай другим, старайся схватить Фортуну за чуб и станешь таким же паном, как и другие! После этого Мирович и задумал освободить Ивана Антоновича, отвезти его в Петербург и поднять мятеж. Однако дело сорвалось, что некоторым историкам кажется вполне естественным, так как они считают, что Мирович пал жертвой провокации, в результате которой погиб опасный для Екатерины соперник. Поняв, что дело проиграно, Мирович сдался коменданту крепости.
Когда судили Мировича, то среди судей неожиданно вспыхнул спор: как могли офицеры охраны поднять руку на царственного узника, пролить царскую кровь? Но тут оказалось, что от судей была утаена инструкция 3 августа 1762 года, данная Власьеву и чекину и предписывавшая умертвить узника при попытке его освобождения. Однако судьи, не зная об инструкции, были убеждены, что Власьев и чекин поступили столь жестоко по собственной инициативе, а не выполняли приказ. Спрашивается, зачем властям нужно было утаивать эту инструкцию от суда?
Заметки на полях
Произошедшее в Шлиссельбурге вновь ставит извечную проблему соответствия морали и политики. Две правды – божеская и государственная – сталкиваются тут в неразрешимом, страшном конфликте. Получается так, что смертный грех убийства невинного человека может быть оправдан, если это предусматривает инструкция, если грех этот совершается во имя государственной безопасности. И этому люди, вполне гуманные и порядочные, радуются. (Не говорим уж о радости и поздравлениях по поводу тайного убийства преступника.) Но, справедливости ради, мы не можем игнорировать и слова Екатерины, которая писала, что Власьев и чекин сумели «пресечь пресечением жизни одного, к несчастью рожденного», неизбежные бесчисленные жертвы, которые несомненно воспоследовали бы в случае удачи мятежа Мировича. Действительно, трудно представить, какие реки крови потекли бы по улицам Петербурга, если бы Мирович привез Ивана Антоновича (как он предполагал) в Литейную слободу и захватил бы там пушки, поднял бы на мятеж солдат, мастеровых… И это в центре огромного, густонаселенного города.
Следствие по делу Мировича было недолгим, а главное – необыкновенно гуманным, что для дел подобного рода того времени кажется странным. Екатерина II запретила пытать Мировича, не позволила допросить многих его знакомых и даже брата арестанта, отделавшись шуткой: «Брат мой, а ум свой». Обычно же на следствии в политической полиции родственники становились первыми из подозреваемых в пособничестве преступнику. Мирович держался необыкновенно спокойно и даже весело. Складывалось впечатление, что он получил какие-то заверения относительно своей безопасности. Он был спокоен, когда его вывели на эшафот, построенный на Обжорке – грязной площади у нынешнего Сытного рынка в Петербурге. Собравшиеся на казнь несметные толпы народа были убеждены, что преступника помилуют. Ведь уже больше двадцати лет людей в России не казнили. Палач поднял топор, толпа замерла…
Принято, что в этот момент секретарь на эшафоте останавливал экзекуцию и оглашал указ о помиловании, жалуя, как тогда говорили, «вместо смерти живот». Но этого не произошло, секретарь молчал, топор обрушился на шею Мировича, и голова его тотчас была поднята палачом за волосы. Теперь известно, что казнь должна была непременно состояться. Накануне экзекуции палачи долго тренировались на бойне – вострили навык на баранах и телятах. Народ же, как писал Г. Р. Державин, бывший очевидцем казни, «ждавший почему-то милосердия государыни, когда увидел голову в руках палача, единогласно ахнул и так содрогся, что от сильного движения мост поколебался и перила обвалились». Люди попадали в Кронверский крепостной ров. Истинно, концы были схоронены в воду… а также в землю. Ведь еще раньше казни Мировича Екатерина распорядилась закопать тело Иванушки тайно, где-нибудь в крепости.
Заглянем в источник
Осенью 1764 года Н. И. Панин разослал русским послам особый циркуляр с информацией о случившемся в Шлиссельбурге. Если наш читатель не ознакомился с предыдущим этой врезке текстом, то содержание циркуляра может вызывать у него только недоумение.
В преамбуле документа указана его цель – опровергать тех, кто поливает Россию грязью:
«Случившееся в ночи с 4-го на 5-е число в Шлиссельбургской крепости происшествие, хотя и не имеет по себе никаких следствий, но в самом существе своем столько странно, что по неизвестности в публике прямых дела обстоятельств, без сомнения, должно из оного ожидать многих пустых, а может быть и ненавистнейших еще толков между теми, кои благополучию Российскому завидуют. Для предупреждения сего неудобства и отвращения по тому всех худых действий, кои могли бы иногда противники клеветами своими по крайней мере на первое время воспричинствовать, не хотел я оставить, чтобы не уведомить вас предварительно об истинности происшедствия и о его причине, что и будет уже служить вам основанием и руководством к испровержению всяких затеваемых лжей».
Далее Панин пишет о некоем узнике:
Содержался от некотораго времени в той крепости один арестант под имянем Безымяннаго, которой в причине такого своего ареста соединял со штатским резоном резон и совершеннаго юродства в своем уме, и потому был поручен особливому хранению двух состарившихся в службе обер-офицеров, при которых под их командою был малый от гарнизона пикет.
Можно представить себе задумчивость русских посланников, никогда не слышавших о каком-то особо охраняемом узнике «Безымянном», и вообще, как понять, что это за «штатский резон» в сочетании с «резоном совершенного юродства»?
Теперь – о сути произошедшего:
Стоящий же в крепости на недельном карауле подпорутчик, узнав то место, где арестант содержится, принял бесполезное, но отчаянное намерение освободить его и для того, втревожа ночью весь свой караул и объявя солдатам им самим сочиненный подложный Его императорского величества именной указ, который будто скорейшаго требовал исполнения, повел их к квартире коменданта и его арестовал, а потом атаковал оружием и место арестантово, но, получа такое супротивление своему изменческому предприятию, какова только от верных и заслуженных офицеров ожидать было должно, наконец, взят и арестован тою своею собственною командою, коя тогда из супротивления ясно увидала, что командир их начинал своевольно дело безответственное и противное должности и присяге его.
Как видит читатель, об убийстве секретного узника в циркуляре ничего не сказано.
