Сергей Соловьев - История России с древнейших времен. Книга X. 1725—1740
По-видимому, вопрос был решен еще в Москве удалением Ягужинского, торжеством Остермана — главного поборника австрийского союза. Но в Петербурге Остерман нашел себе другого соперника. Смерть фельдмаршала князя Михаила Михайловича Голицына и заключение в крепости фельдмаршала и президента Военной коллегии князя Василия Владимировича Долгорукого выдвигали на первый план даровитого иностранца; генерал-фельдцейгмейстер Миних сделан был фельдмаршалом, президентом Военной коллегии, губернатором петербургским. Русские стерты; иностранные министры пишут к своим дворам: «Нет более помина о партии старых русских (parti des vieux Russes): вожди удалены, и никто не посмеет внушать что-нибудь против настоящего порядка вещей». Но если русские не имеют никакого значения, то нельзя ли обратиться к могущественному немцу Миниху, противопоставить его Остерману? Франция так и сделала. В средине 1732 года у Маньяна с Минихом был разговор. Миних говорил: «Швеция дала нашей государыне императорский титул; мы не ждем с ее стороны никакого беспокойства как по причине превосходства наших сил, так и по форме ее правления. С Данией не может быть никакого столкновения, когда голштинское дело решено; с Англией и Голландией также; с Персией — мир. Остается Турция, которая связывает наши интересы с интересами императора: чего мы в этом отношении должны ожидать от Франции? Нам тяжело переносить, что Азов у турок; быть может, мы пойдем вырывать его у них с оружием в руках, если не удастся достигнуть этого мирным путем, если султан не согласится взять Дербент за Азов. Кроме Турции — Польша; поляки не дают нам удовлетворения: подле Киева находится пространство земли, которое по договорам должно оставаться пустым, но поляки его населяют и кем же? Беглыми из России, которые принимаются радушно и потому толпами переселяются в Польшу! Потом Польша не отказывается от своих притязаний на Ливонию. Далее, интерес России требует, чтоб Курляндия, отделяющая ее от Пруссии, была отдельным владением, чего поляки не хотят. В случае смерти короля у императрицы большая партия в Польше, и Россия будет действовать, чтоб не был избран человек, преданный императору. Будет ли Франция во всех этих вопросах поступать согласно желаниям России? Наконец, согласится ли французский король дать государыне императорский титул и платить субсидии, ибо здесь нет денег? Если да, то императрица согласится держать в распоряжении Людовика XV не только 30, но 40 и 50 тысяч войска, 12 или 15 хороших кораблей и 100 галер».
Когда Маньян дал знать об этом разговоре своему правительству, то оно отвечало ему: «Что вам сказал Миних о тождестве интересов императора и России относительно турок, справедливо в теории, но на практике это вещь чисто идеальная, и мы всегда удивлялись, что русские серьезно рассчитывают на исполнение своего договора с императором за помощь тридцатитысячным корпусом; тогда как мы можем сказать без хвастовства, что благодаря нашему влиянию в Константинополе мы оказали во времена Петра I такие услуги России, каких империя не могла бы оказать, хотя бы употребила все свои силы. Таким образом, благоразумная политика требует, чтоб Россия не вводила нас ни в какое обязательство, которое могло бы нас поссорить с Портою; но вы можете уверить именем королевским, что, как скоро у нас будет заключен союз с Россиею, мы будем поддерживать русские интересы в Константинополе так, что в уме царицы не останется ни малейшего сомнения насчет верности и пользы нашей дружбы, и потому достаточно, если в договоре будет заключаться взаимная гарантия всех европейских владений. Обратите внимание г. Миниха на то, что никогда Россия не получит существенной помощи от императора против турок и что никогда этот государь не станет поддерживать турок против России. Относительно Польши чрезвычайно трудно заключить какие-нибудь определенные условия, не повредивши делам царицы; дайте почувствовать фельдмаршалу Миниху, что Россия может быть покойна насчет сохранения Ливонии, если в договоре будет условлена общая гарантия европейских владений: что касается Курляндии, то мы будем очень рады видеть на ее престоле кого-нибудь угодного царице; но никак не следует прямо идти против последнего сеймового решения в Польше относительно Курляндии; это решение должно быть предметом переговоров, в которых мы будем охотно помогать России. Мы достигнем здесь больших результатов, если со временем будет в Польше король, на которого мы могли бы вполне положиться; итак, мы думаем, что было бы опасно входить в подробности и что достаточно на словах согласиться в принципах, по которым будем действовать впоследствии. Мы с удовольствием дадим царице императорский титул. Мы уверены, что с русской стороны не будут настаивать на субсидии, так как мы не хотим быть в тягость России, заставляя ее держать наготове чрезвычайные силы. Когда мы будем находиться именно в обстоятельствах, обозначенных в договоре, то понятно, что мы сочтем своим долгом помочь России, и мы это сделаем без предварительных обязательств. Если Миних будет настаивать, то можно постановить вообще, что мы будем поддерживать интересы России при Порте, без означения, в чем именно, и не называя Азов. Относительно Курляндии никак нельзя составить никакого условия; если бы в Польше узнали о соглашениях России с Франциею, противных последнему сеймовому решению, то король Август воспользовался бы этим для соединения поляков в пользу своего сына, который охотно согласится поддерживать распоряжения республики относительно Курляндии, и царица тогда только достигнет своих целей, когда будет содействовать возведению на польский престол человека, который бы мог находиться совершенно под нашим влиянием. Подарки, которые мы сделаем участникам при составлении договора, будут более значительны, если мы не будем обязаны платить ежегодные субсидии».
Французские предложения должны были поставить Миниха в затруднительное положение: разрозненность русских и французских интересов по отношениям к Турции и Польше была очевидна, а при такой разрозненности союз мог ли быть возможен? Россия постоянно имела в виду войну с Турциею; война последней с Персиею давала возможность выгодного вмешательства для уничтожения тяжких условий договора 1711 года; а Франция продолжала твердить одно: не ссорьте меня с Турциею, я вам буду помогать в Константинополе, как помогла при Петре 1; но тогда Франция могла помочь, потому что Россия, имея на плечах персидскую войну, не хотела разрывать с Турциею; теперь же обстоятельства были совсем другие: Россия искала союзника в войне, а не помощника для избежания войны. В Польше Франция обещала также помогать, но твердила, что Россия прежде всего должна была помочь ей возвести на польский престол человека, вполне подчиненного французскому влиянию, т.е. Станислава Лещинского; кто же мог поверить, что Франция в угоду России будет ослаблять значение преданного ей короля и свое собственное влияние, заставляя Речь Посполитую уступать русским требованиям? Неискренность, явное желание употреблять Россию только орудием для достижения своих целей просвечивали в каждом слове французских предложений, и в таком виде Миних, разумеется, не мог настаивать на их принятии, должен был требовать от Маньяна большей определенности и широты в предложениях. 23 сентября он объявил ему, что очень доволен вчерашним вечером: вместе с Бироном он объяснял императрице пользу союза с Франциею; Анна и Бирон убеждены в этой пользе: императрица непременно хочет отделаться от связей с Австриею, ибо прагматическая санкция до нее вовсе не касается, тем более что сама она ни у кого не просит гарантировать ее наследство. Но при этом Миних внушал Маньяну, что со стороны Остермана сильное сопротивление, и особенно вице-канцлер возражает на предложения о Польше, следовательно, чтоб уладить дело, несмотря на сопротивление Остермана, Франция должна еще более приблизиться к требованиям России. Маньян отвечал, что Франция не может выйти по этому предмету из своих принципов и что если дело поступило на рассмотрение Остермана, то напрасно будет с ним спорить. «Я этим очень огорчен, — говорил Маньян. — Остерман непременно даст знать в Вену обо всем». «Не посмеет, отвечал Миних. — Во всяком случае если союз с Франциею не состоится, то и союза с императором не будет: он никогда не получит тридцатитысячного корпуса на помощь, Россия останется нейтральною; императрица объявила решительно, что она непременно хочет освободиться от венских трактатов, что Екатерина заключила; их единственно в интересах герцога голштинского, а теперь этих интересов не существует для русского двора». При этом Миних внушал, что Франция должна подарить Бирону 100000 экю, а самой императрице прислать гобелинов.
Чем затруднительнее было положение Миниха, тем легче было положение Остермана, которому немного труда стоило показать несостоятельность французских предложений и пользу старого союза с Австриею. Относительно предложения французской гарантии европейских владений России он замечал: «Надобно зрело подумать о том, можно ли для французской гарантии пренебречь всеми другими, и надобно еще знать, как Франция при таком дальнем расстоянии может на самом деле исполнить свое обязательство относительно гарантии, чтобы Россия могла быть вполне безопасна; также, естественно, можно ожидать, что те державы, с которыми вследствие французского союза разойдемся, могут против России принимать всевозможные меры». Относительно Курляндии: «Подлинное намерение всего предложения не очень ясно; нельзя понять, как согласить два дела: герцог должен быть выбран, а между тем нельзя действовать против последнего сеймового решения, по которому герцога быть не должно, Курляндия должна быть присоединена к Польше. Ясно, что пока сеймовое определение не будет уничтожено, то и герцог не может быть выбран. Вести дело переговорами, особенно при французском посредничестве, — это значит связать у России руки, поступать согласно с своими интересами и в нужном случае употребить силу. Так как поляки на основании французского договора не будут ничего опасаться от России, то тем меньше будут склонны к уничтожению своего сеймового решения, разве в другом месте получат какие-нибудь выгоды и удобства; но так как Франция за великою отдаленностию ничего такого доставить им не может, то вся тяжесть и падет на одну Россию». Относительно Турции: «Зрелейшего рассуждения требует то, можно ли русские интересы отдать в руки одной Франции, а Франция прямо объявляет, что она не сделает никакого поступка, которым бы могла возбудить нерасположение к себе Порты, что и естественно по ее интересам. Что римский цесарь туркам против России никогда помогать не будет — это естественно; но чтоб он также России против турок никогда помогать не захотел — об этом, как о будущем, подлинно узнать нельзя, а по человеческому рассуждению и по естественным цесарским интересам надобно ожидать, что он помогать будет, ибо цесарь, отступив от договоров с Россиею, нанесет вред только самому себе: Россия будет тогда в состоянии чувствительно отомстить ему за неисполнение договоров». Относительно выборов польского короля: «Франция требует согласного действия; но так как она об этом ничего подлинного постановить и, следовательно, ни в какие обязательства насчет одного какого-нибудь кандидата вступить не хочет, то и не видно, как можно поступать согласно с нею. Французский интерес требует быть с Швециею и Портою в тесной дружбе, следовательно, и на польский престол возвести такого кандидата, который одинакие с нею склонности и намерения имеет; во сколько это согласно с русскими интересами, не видно. Предложенным обязательством с Франциею у России будут связаны руки поступать по своим прямым интересам, не говоря уже о том, что другие, особенно ближайшие соседи, не замедлят воспрепятствовать согласному действию России с Франциею. Франция обещает признание императорского титула и субсидии, если по поводу союза с нею у России произойдет разрыв с другими державами. Определение субсидий, по-видимому, предоставляется великодушию Франции, и за это она требует, чтоб Россия отступила от всех своих союзников, и хочет платить субсидии, когда за это у России начнется с ними война; но стоят ли такие субсидии опасности войны и разрыва с союзниками? Франция требует, чтоб Россия не гарантировала австрийскому дому прагматическую санкцию и не вступала ни с кем ни в какие обязательства насчет этой санкции без согласия с Франциею. Это требование предосудительно, ибо Россия за то ничего, кроме признания императорского титула и до действительного разрыва отлагаемых и числом не определенных субсидий, не получает, потому что прочие все французские предложения прямым русским интересам более вредны, чем полезны».
