Феликс Лурье - Полицейские и провокаторы
На запросы депутатов отвечал министр внутренних дел П. А. Столыпин. Ему многое пришлось признать. Даже крайне правые депутаты не смогли и не пожелали его поддержать. Главный оправдательный мотив властей основывался на том, что они не знали о роли Азефа в партии социалистов-революционеров, не предполагали, что их агент член ЦК и руководитель Боевой организации, душа всех террористических актов. Прямое начальство Азефа считало его талантливым, но обычным секретным агентом внутреннего наблюдения, не более, и уж никак не провокатором. В противном случае Департамент полиции еще в 1903 году отказался бы от его услуг. Интересно, что об этом говорил не только Столыпин, но и находившийся в отставке Ратаев. Им вторили все остальные. Многие следившие за ходом дебатов в Думе поверили представителям властей.
Конечно же, в Министерстве внутренних дел знали об Азефе почти все, знали, какое положение он занимал в партии, знали все, кто был с ним связан, знали Столыпин, Рачковский, Ратаев, Лопухин, Герасимов и другие. Если бы Азеф сумел скрыть это, что почти невероятно, то все бы донес Татаров или 3. Ф. Жученко, давняя сотрудница Департамента полиции, разоблаченная Бурцевым и признавшаяся ему, что истинные роли Азефа в партии и полиции были ей хорошо известны[658]. Внутренняя агентура Департамента полиции, наблюдавшая за социалистами-револю-ционерами, тремя перечисленными провокаторами не исчерпывалась. Департамент полиции не довольствовался информацией, поступавшей из одного источника. Взаимная слежка секретных агентов друг за другом — главнейшее правило политической полиции. Бурцев, давая 1 апреля 1917 года показания Чрезвычайной следственной комиссии, сказал: «Но по словам Азефа (при свидании во Франкфурте,— Ф. Л.), он не мог допустить, чтобы Герасимов не догадывался и не знал о его роли, как участника террористических актов»[659].
Мы не располагаем позднейшими признаниями руководителей политического сыска о том, что они, при рассмотрении запроса об Азефе, обманули депутатов Думы в феврале 1909 года, но нам хорошо известно об отношении Департамента полиции к другому провокатору, к Р. В. Малиновскому. Директор Департамента полиции С. П. Белецкий и его заместитель С. Е. Виссарионов превосходно знали, что Малиновского трижды судили за кражи, но он дал согласие сотрудничать, и полицейские забыли о грехах его молодости. Когда Малиновский вошел в состав ЦК РСДРП, ему в охранке увеличили жалованье, когда же его избрали в IV Государственную думу, полиция начала ему платить по 700 рублей в месяц плюс наградные (оклад губернатора составлял 500 рублей в месяц)[660]. В 1917 году и Белецкий, и Виссарионов признались на допросах в Чрезвычайной следственной комиссии по расследованию преступлений бывшей царской администрации, что увеличение оклада Малиновскому находилось в прямой зависимости от того положения, какое он занимал в партии[661]. Это и естественно — платили за ценность информации и возможность влияния на различные события. Член ЦК поставлял первостепенную информацию и мог оказать на предпринимаемые партией действия определенное влияние, нужное Департаменту полиции. Когда же Малиновский попал в Думу, он приобрел еще большую ценность для своих хозяев. Следует ли жалеть денег на агента, который может выкрасть архив социал-демократической фракции IV Государственной думы для его просмотра директором Департамента полиции? Если бы в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства удалось допросить Столыпина, Рачковского и Ратаева, мы знали бы об Азефе значительно больше. Если бы следователи комиссии, допрашивая Герасимова, потребовали от него подробнее рассказать о своем секретном агенте, нам не пришлось бы о многом гадать. Мы узнали бы, с какой целью Департамент полиции по требованию Герасимова выдал Азефу русский паспорт на имя А. А. Неймейера, по которому он жил с 1910 по 1915 год, и устроил его на работу в одну из берлинских электротехнических фирм. Зная, по какому паспорту проживает секретный агент, легко отыскать его владельца. Политические полиции дружественных государств всегда помогали друг другу. Однако сотрудники русского политического сыска провокатора не прикончили, они понадеялись на эсеров.
Дебаты в III Государственной думе по поводу Азефа продолжались, а он устраивал свою новую жизнь. Бывший провокатор нанял в Берлине шестикомнатную квартиру и поселился в ней со своей любовницей, певицей одного из петербургских кафе-шантанов. Он легко превратился в преуспевающего мещанина, обеспеченного капиталом до конца своих дней. Его благополучие объясняется очень просто — не считая сумм, полученных им из кассы партии, тридцать сребреников Азефа равнялись жалованью царского министра — четырнадцать тысяч рублей в год. К тому же он успешно играл на бирже и проделывал мелкие коммерческие операции. На имя своей подруги Азеф открыл модную мастерскую в центре Берлина. Потекла сытая счастливая жизнь с пухленькой, розовень-кой, в кружевах и воланчиках сентиментальной возлюбленной из мелкобуржуазной немецкой семьи. В лексиконе бывшего террориста замелькали новые для него слова: «птичка», «гнездышко», «папочка»... Его энергия и темперамент находили разрядку в азартной карточной игре и биржевых операциях. Все выигранное на бирже Азеф просаживал за ломберным столом. Жажда риска, расчетливость и трусость странным образом уживались в этом чудовище.
Встретиться с женой Азеф попытался лишь однажды. Ночью он прокрался по парижским улицам и явился неожиданно в свою бывшую квартиру, но при его виде жена схватила револьвер. О жене Азефа Ратаев сообщал: «Переехав в 1902 году по обязанностям службы в Париж, я застал Любовь Азеф близко стоящей к лицам, занимавшим центральное положение в партии, как-то: Брешко-Брешковская и др. Вскоре мне стало совершенно определенно известно, что она состоит членом парижской группы заграничной организации партии социалистов-революционеров и очень хорошо осведомлена о делах этой организации. Она никогда секретным агентом русской государственной полиции не состояла, и я имею некоторое основание полагать, что она не догадывалась о службе мужа в полиции»[662]. Азеф больше не предпринимал попыток увидеться с семьей.
Решение об убийстве Азефа было все же вынесено руководством партии социалистов-революционеров, но при условии его реализации не на территории Франции. Эсеры организовывали поиск провокатора по всей Европе и почти выследили, но только почти. Искренность эсеров, по крайней мере их лидеров, вызывает обоснованные сомнения. Так из статьи А. М. Горького «К ответу Азефа?», опубликованной в 1911 году в бурцевском журнале «Будущее», мы узнаем:
«До какой степени стал невозможен в настоящее время Азеф для Герасимовых и Гартингов и так далее — можно видеть из того, что из Брюссельского посольства год тому назад одному видному террористу дали возможность добраться до Азефа... Надо ли говорить, для чего столыпинцы дали террористам адрес Азефа... Террористы отказались войти в переговоры с представителем посольства, и Азеф благополучно уехал из Бельгии»[663].
«Дипломаты» выполняли задание «столыпинцев» из Департамента полиции, решивших покончить с бывшим секретным агентом руками эсеров. Отказ эсеров мог быть связан с желанием не поднимать шума вокруг Азефа и скорее предать забвению его имя, возможно, они не захотели служить исполнителями воли политической полиции или опасались провокации. Террористы могли проследить за Азефом и убить его позже на территории Германии, но не сделали этого.
Летом 1912 года Бурцеву стал известен берлинский адрес Азефа. Владимир Львович послал ему письмо с предложением встретиться, гарантируя при этом сохранение тайны. Встревоженный Азеф тотчас съехал с квартиры, сдал обстановку на хранение в мебельное депо, написал завещание на имя любовницы и отправил ее к родителям в провинцию. Эти его действия свидетельствуют о желаний принять доступные ему меры предосторожности. По собственному опыту зная цену обещаниям Бурцева, он мог думать, что тот не сохранит в тайне от эсеров его адрес. Азеф не предполагал, что боевики давно могли найти его с помощью «дипломатов» из русского политического сыска. Отказ от свидания с Бурцевым никак не улучшал его положения — за ним могли уже следить. Поэтому Азеф решил не уклоняться от встречи.
Двадцать лет спустя известный русский писатель-эмигрант Я. М. Цвибак (Седых) показал Бурцеву номер французской газеты «Матен» от 18 августа 1912 года. Когда Владимир Львович увидел в газете заголовок: «В четверг 15 августа во Франкфурте встретились Бурцев и Азеф. Предатель исповедовался перед революционером», он пришел в сильнейшее нервное возбуждение, вытащил Цвибака из читальни и принялся, взволнованно жестикулируя, вспоминать о конфиденциальном свидании с провокатором:
