Пантелеймон Кулиш - Отпадение Малороссии от Польши. Том 3
6. Религия греческая, которую исповедует войско его королевской милости Запорожское, также соборы, церкви, монастыри и коллегиум киевский должны оставаться при прежних вольностях по давним правам. Если бы кто-либо во время этого замешательства выпросил что-либо из церковных добр или под кем-нибудь из духовенства, это не может иметь никакого веса.
7. Всех шляхтичей римской и греческой религии, которые во время этого замешательства были при войске его королевской милости Запорожском, также и киевских мещан, покроет амнистия, и будут им сохранены жизнь, честь, положение и имущество. Если бы что под которым-либо было выпрошено, то должно быть уничтожено конституциею, дабы все пребывали в королевской милости со своими вольностями, женами и детками.
8. Жиды в добрах его королевской милости и шляхетских, как были жителями и арендаторами, так и теперь должны быть.
9. Орда, находящаяся в настоящее время в крае, должна быть тотчас отправлена и должна удалиться из края, не делая никакой шкоды в областях его королевской милости и не должна кочевать на землях Речи Посполитой. Так как запорожский гетман обещает привести ее к службе его королевской милости, то, если бы это не состоялось до будущего сейма, в таком случае Запорожское войско не должно иметь с нею никакого союза и дружбы, но должно считать ее неприятелем его королевской милости и Речи Посполитой, оборонять границы и против неё становиться с войском Речи Посполитой. Также и на будущие времена не вступать с нею и с иностранными государями ни в какие сношения и заговоры, должны оставаться в верном подданстве его королевской милости и Речи Посполитой вполне и ненарушимо, как нынешний гетман со всею старшиною и со всем Запорожским войском, так и все преемники его на будущие времена должны вполне верно и усердно состоять во всякой службе Речи Посполитой.
10. Как Запорожское войско, при составлении своего реестра, никогда не касалось границ Великого Княжества Литовского, так и теперь не должно касаться, но, как сказано выше, должно ограничиваться Киевским воеводством.
11. Так как Киев есть город столичный и судебный, то в нем как возможно меньше должно принимать реестровых казаков.
...Коронное войско должно тотчас двинуться на назначенные места и ждать составления реестра, равно и Орда тотчас должна выступить из края, а войско его королевской милости Запорожское тотчас должно быть распущено по домам».
Освецим пишет, что Белоцерковский договор был заключен с казаками на условиях, не соответствующих чести и достоинству Речи Посполитой, но вынужденных бедственным состоянием коронного войска. «Тем не менее» (продолжает он) «договор этот удовлетворил многих, особенно тех, которым надоела война и постоянный сбор налогов на содержание войска, и которые, вследствие того, желали как можно скорее заключить мир, полезный как для них, так и для отечества. Действительно, несмотря на нашу неурядицу, на малочисленность и страдания войска, договор принес Речи Посполитой многие выгоды, а именно»:
«1. Землевладельцы трех воеводств: Брацлавского, Киевского и Черниговского были освобождены от тяжелого бремени, возложенного на них Зборовским договором, разрешавшим записывать в реестр казаков, живших в частных имениях.
2. Расторгнут был опасный союз казаков с татарами, который должен был окончательно прекратиться в конце декабря.
3. Войска наши получили вновь право квартировать в трех украинных воеводствах, которого были лишены по Зборовскому договору.
4. Постыдная и позорная граница, признанная по статьям того договора, как будто отчуждавшая в пользу казаков три воеводства, теперь была уничтожена и предана забвению».
«Впрочем» (говорит характеристически Освецим) «большинству шляхты и самому королю договор не особенно понравился. Они были недовольны тем, что гетманская булава была оставлена Хмельницкому, что было признано законным слишком большое количество казаков, что обязанность уплаты жолду войску, возложенная в начале на Хмельницкого, потом не состоялась; особенно же недовольство происходило от того, что, в виду столь счастливого начала кампании, надеялись завершить ее крайне выгодными условиями договора. Впрочем, если результат не оправдал надежд, то на это были весьма важные и многочисленные причины, а именно»:
«1. Расстроенное здоровье краковского кастеляна, в следствие чего не только военные действия не могли быть ведены эпергично, но по временам войску угрожала серьезная опасность.
2. Несогласие вождей, вследствие которого в войске происходили крупные скандалы: ибо полевой гетман публично оскорблял друзей и доверенных лиц великого гетмана, из-за чего они — стыдно даже сказать — ругались взаимно матерными словами и хватались за сабли.
3. Войско наше страдало от голода, который и без битвы может привести в расстройство самые многочисленные армии.
4. Теряя постоянно людей от голода и болезней, войско наше не имело надежды на получение подкреплений, между тем как они беспрестанно прибывали к неприятелю.
5. Большая ошибка была сделана в выборе пути: войско наше попало в угол между реками Росью и Рутком и не могло оттуда ни возвратиться, ни двинуться вперед, не подвергаясь великой опасности.
6. В помощь казакам приближался многочисленный отряд Орды, под начальством нуреддина и находился уже под Корсунем.
7. Существовало постоянное опасение, что литовское войско, соскучась терпеть голод, недостаток и нашу неурядицу, оставит нас и возвратится домой.
8. Состояние погоды также принудило нас к уступчивости. Дождь и слякоть, продолжавшиеся беспрерывно в течение трех суток, до того были вредоносны для войска, что в одну ночь умерло 300 человек из иностранных наемных полков, остальные же иностранцы, не будучи в силах долее выносить нестерпимого голода и слякоти, стали перебегать к неприятелю.
9. Наконец, почти совершенное отсутствие управления, этой души военного дела, проявилось в такой же мере, как и в предшествовавших событиях, и войско действовало скорее наугад, по воле судьбы, чем по разумно обдуманному плану.
10. Вследствие всех перечисленных причин была сделана самая крупная ошибка: в субботу не последовало решительной битвы, которая могла бы увенчать и закончить кампанию полным успехом. Сами враги впоследствии сознавались, что, когда войско наше в этот день двинулось в атаку, построенное в таком же порядке, как у Берестечка, по совету и стараниями полевого писаря Пршиемского, то все хлопы, объятые страхом, бросились бежать; даже полковники стали отступать за Рось, и сам Хмельницкий сильно струсил. Его любимец, Выговсвий, говорил: мы хотели бежать, подобно тому, как бежали под Берестечком, но Господь отнял у вас разум».
«Итак» (заключает откровенно мемуарист), «приняв во внимание все перечисленные обстоятельства, мы должны возблагодарить Господа за то, что он дозволил нам заключить мир и охранить нас и Речь Посполитую от окончательной погибели, которая могла последовать от нашего неустройства».
Что Хмельницкий струсил под Белой Церковью, как и под Берестечком, это для нас не важно: важно то, что успехи его были возможны только в таком обществе, как польское, и в таком государстве, как Речь Посполитая. Мысль эту резко высказал в глаза правительствующим панам царский посол, Репнин Оболенский, как об этом будет речь в своем месте. Если вспомнить здесь, чем был Хмельницкий под Зборовом и чем сделался под Белою Церковью, то в его нравственной несостоятельности еще больше обнаружится несостоятельность польской общественности и государственности: ибо по плодам ценится дерево.
Добившись путем резни и пожога до 40.000 негербованной шляхты в Малороссии, казаки Хмельницкого разжаловали теперь в мужики половину реестровиков, лишь бы обеспечить за родовитыми представителями своего промысла полумужицкое панованье, а за миллионы земляков, погибших под саблею и в татарской неволе, вознаградили они свое русское отечество небывалым голодом и мором.
Двукратным изгнанием панов из наследия по предках и троекратным опустошением цветущего края — они приучили мужиков к разгульной жизни на счет людей трудолюбивых, и теперь, под Белой Церковью, возвратили озлобленным землевладельцам все их права над одичалым народом, не освободив родного края даже от жидовской эксплуатации, которой приписывали панские преступления против поспольства. Церквам, казаковавшим шляхтичам и мещанам вернули казаки то, чем они пользовались до Хмельнитчины; но многие церкви и школы сгорели, мещане от пожаров и военных грабежей обнищали, и широкие пространства недавно еще многолюдного, богатого, обильного даже в мужичьем быту края превратились в такие пустыни, как будто там никогда ничего не было.
Из-за чего же было пятнать русское имя столькими злодеяниями, проливать реки человеческой крови, причинять столько несчастий и страданий не только шляхетскому, но и казацкому народу? Беспутный, бесчестный и лишенный чувства своего достоинства народ не задавал себе подобных вопросов. Он, как и его казацкий батько, умел только пьянствовать и злиться. Злился на панов за то, что не дали ему истребить и самого имени ляшеского. Злился на татар за то, что эти, как и он сам, воры по ремеслу, бились отважно только в задоре, а потом трусили и вознаграждали себя за поход пленением своих союзников. Злился на москалей за то, что не хотели участвовать в его безбожных предприятиях.
