Казимир Валишевский - Роман императрицы. Екатерина II
Правда, — по свидетельству французского посольства и самого Лонпре, — поведение французов в Петербурге было далеко не безупречным. В 1776 году некто Шампаньоль, французский подданный, был «почти уличен» в том, что фабриковал фальшивые билеты русского императорского банка. А во время пребывания в Петербурге Лонпре случилось два других печальных события. Молодой человек, называвший себя кавалером де-Перрьер (дядя его, врач короля, носил, впрочем, более буржуазное имя Пуассонье-Деперрьера), приехал незадолго перед тем в Россию. Он имел офицерский чин и был прикомандирован к французскому министерству иностранных дел. Благодаря связям, ему удалось выхлопотать пособие в 10.000 ливров и командировку в Петербург для изучения русского языка. Французский полномочный министр маркиз Верак представил его официально Екатерине, как члена посольства. Де-Перрьер знакомился с русским языком, посещая великосветские гостиные. Но, — вероятно, для того, чтобы еще больше усовершенствоваться в местном наречии, — он открыл у себя на квартире игру в банк, а золотая молодежь Петербурга охотно его посещала. Раз, отправившись на охоту, он имел несчастье проехать через деревню графа Шувалова, где дворняжки набросились на его охотничьего пса. Чтоб защитить своего пойнтера, де-Перрьер выстрелил из ружья и ранил дробью какую-то старуху, стоявшую в соседнем поле. Вернувшись в Петербург, он написал графу Шувалову письмо, которое в Париже показалось бы, может быть, очень остроумным, но в России произвело впечатление дерзкого. По словам маркиза Верака, тон его был несколько фамильярен, но приличен. Граф Шувалов счел себя оскорбленным, и, чтобы отомстить за обиду, подал на виновного жалобу в суд, не предупредив даже о том французского посла. Маркиз Верак доложил о случившемся императрице. Но Екатерина выслушала его очень неблагосклонно. Она предложила, чтобы кавалер де-Перрьер выехал немедленно из Петербурга, так как иначе делу его будет дан законный ход. Посол должен был согласиться на первое, но написал в самых резких выражениях донесение в Версаль, жалуясь на несправедливость императрицы. А через несколько дней его ждала еще худшая неприятность. Его собственный сын, гулявший вместе со своим секретарем Роза и двумя русскими, князем Трубецким и Гарновским, доверенным лицом Потемкина, увидел в окне крестьянскую девушку, которая, как им показалось, улыбнулась им. Они всей компанией вошли в дом и несколько вольно стали ухаживать за красавицей. Отцу ее это не понравилось. Но, не обращая на него внимания, они начали расстегивать на девушке платье. Мужик поднял крик; сбежались соседи, и сына полномочного министра Франции больно отколотили палками. Дело дошло до императрицы. Но она не выразила маркизу Вераку никакого сочувствия: она-де не могла помешать бить тех, кто заслуживает быть битым, и если бы двум русским, сопровождавшим француза, переломали в схватке руки и ноги, то она была бы очень рада.
Но около того же времени в отношениях обоих государств и даже в личных чувствах Екатерины к Франции произошел большой переворот. Еще в 1776 году предшественнику Верака, маркизу Жюинье, казалось, что он видит в настроении императрицы перемену. «Я вовсе не нахожу, — писал он: — чтобы предубеждение Екатерины против Франции было чем-то непреклонным. Я думаю даже, что оно стало теперь слабее по отношению к нашему правительству и по другим. важным пунктам. Она по-прежнему любит, положим, смеяться над нашим народом, но ей дает повод к этому поведение французов в России и неуместный тон, которым они говорили с нею в Петербурге». Он прибавлял при этом: «Но я должен отдать справедливость тем, которые приезжали в нынешнем году: они держали себя выше всякой похвалы… Виконт Лаваль и принц Шиме завоевали общие симпатии общества и милость самой императрицы».
Новый французский король имел на эту перемену большое влияние. Екатерина глубоко презирала Людовика XV, но к его преемнику относилась с искренним уважением. Она писала в 1779 году: «Я считаю настолько хорошим все. что делается в царствование Людовика XVI, что мне хочется бранить тех, кто порицает его». В то же время и двадцатилетняя усиленная пропаганда горячих поклонников Екатерины, и бескорыстных и корыстных, которых у нее было так много во всех концах Европы, но особенно в Париже, — Вольтера, Дидро, Гримма, аббата Галиани и сотни других, — эта колоссальная реклама, созданная ими вокруг ее имени, сделала наконец свое дело. В общественном мнении французов неожиданно проявилось течение, — то же повторилось во Франции еще недавно, на наших глазах, — и неудержимо увлекло за собою все и всех: Россия, русские и Екатерина стали необыкновенно популярны на берегах Сены. Портной Фаго нажил состояние костюмом для детей, образец которого взял из письма Екатерины к Гримму: она набросала там пером свободную блузку изобретенного ею фасона, которую носил ее маленький внук, будущий император Александр I. Русскую аристократию встречали в Париже с распростертыми объятиями. На охоте в Булонском лесу, заметив экипаж графини Салтыковой. королева предложила ей следовать за собой, чтобы лучше видеть охотников. Граф Сергей Румянцов был кумиром версальских дам. Весною 1782 года в Париж приехал и великий князь Павел вместе с женой, урожденной принцессой Вюртембергской: они путешествовали под именем графа и графини Северных. Мария-Антуанетта подавила в себе неприязнь к Екатерине и приняла их с чарующей любезностью. На Севрской фабрике внимание великой княгини обратили на чудный туалетный прибор темно-синего фарфора, отделанного золотом; это было настоящее произведение искусства: играющие амуры служили рамой для зеркала, которое поддерживали фигуры трех граций. «Вероятно, это для королевы!» — воскликнула великая княгиня в восхищении, но когда она подошла ближе, то увидела свой герб на каждой из вещей: это был подарок ей от Марии-Антуанетты. Пример, особенно тот, что исходит сверху, всегда заразителен, и можно представить себе, какой прием оказало великому князю и великой княгине население Парижа, тем более, что оно руководилось искренним увлечением, а не соображениями высшей политики. Только такой грубый самородок, как Клериссо, мог пойти наперекор общему настроению.
Популярность самой Екатерины среди парижан Гримм называл эпидемической болезнью «Catharinen Sucht, oder nach Andern die Minerven Krankheit». Одними из наиболее интересных жертв ее были Монтин и маршал Ноайль. На сцене ставились пьесы с сюжетом из истории России или из современных русских нравов: «Scythes» Вольтера, «Pierre Ie Grand» Дора, «Menzikof» Лагарпа; позже «Feodor et Lesinka» Дефоржа. В Париже появились вывески: «A l'imperatrice de Russie», гостиницы Hotels de Russie, рестораны Cafes du Nord и т.д. Одна модистка посвятила даже свой магазин «русским щеголям» — «Au Russe galant».
Сначала Екатерина относилась к этим демонстрациям очень сдержанно. «Французы увлекаются теперь мною, — писала она, — как новою прическою с пером; но подождем немного, это пройдет у них скоро, как всякая другая мода… Русские дамы должны быть очень польщены почестями и вниманием, которые им оказывают в Версале; их мне испортят, и когда они вернутся, то будут дамами с претензиями… Что касается г. Фаго, я нахожу, что он ловкий делец, но любопытно, что мода приходит с Севера, и еще любопытнее, что Север и особенно Россия теперь в почете в Париже. Как! и это после всего, что о ней думали, говорили и писали дурного!.. По крайней мере надо признать, что все это не отличается последовательностью… Надеюсь, что при получении моего письма vertigo уже пройдет». Мы говорили, какой прием приготовила императрица французским модам, привезенным в Петербург великой княгиней Марией Федоровной. Получив известие об этом несчастии в ту минуту, как она выходила из апартаментов Марии-Антуанетты, mademoiselle Бертэн не могла сдержать крика гнева.
«Она горячо защищала свои оборки», — рассказывал Екатерине Гримм. Но она выбрала, к сожалению, неудачную минуту: было как раз то время года. когда она представляла парижанкам свои счета, и те естественно нашли, что оборки вещь совершенно лишняя, и приняли сторону великой Екатерины против маленькой Бертэн.
Графу Сегюру было суждено произвести окончательный поворот в чувствах Екатерины к Франции и французам. Французская дипломатия наконец напала на человека, подходившего для роли представителя короля в Петербурге. Прибыв на место своего нового назначения 12 марта 1785 года, граф Сегюр уже 3 июня того же года писал: «Сегодня я ночую в Царском Селе, а завтра выезжаю вместе с императрицей. Дипломатический корпус столько же удивляется, как и завидует этой милости, и это путешествие, которое предпринимается только из любопытства и для развлечения, дает повод к бесполезным и безумным политическим спекуляциям». Но политические спекуляторы, о которых говорит Сегюр, не были совершенно неправы: путешествие Екатерины в обществе французского посланника было началом новой главы в истории Европы. Два года спустя, в ноябре 1787 года, первым министром Екатерины Безбородко было сделано графу Сегюру предложение о союзе с Россией, т.е. вернее о тройственном союзе, так как в него должны были войти Франция, Австрия и Россия. К несчастью, дело шло о том, чтобы напасть общими силами на Турцию, старинную союзницу Франции. В следующем году Петербургский двор еще настойчивее предлагал уже не тройственный, а четверной союз: кроме названных выше держав, в него хотели включить и Испанию, и на этот раз он был направлен против Англии.
