Революция и семья Романовых - Иоффе Генрих Зиновьевич
Редактор «Уральского рабочего» В. Воробьев (он находился в числе членов президиума Уралоблсовета) вспоминал, что им «было очень не по себе, когда они подошли к аппарату: бывший царь был расстрелян постановлением президиума Облсовета и было неизвестно, как на это «самоуправство» будет реагировать центральная власть, Я. М. Свердлов, сам Ильич…
К аппарату сел сам комиссар телеграфа… Затаив дыхание, мы все качнулись к выползавшей из аппарата ленте, на которой точками и черточками замаскировались чеканные, почти металлические звуки свердловского голоса:
– Сегодня же доложу о вашем решении Президиуму ВЦИК. Нет сомнения, что оно будет одобрено» [760].
Позднее белогвардейский следователь Н. Соколов утверждал, что он обнаружил шифрованную телеграмму председателя исполкома Уралоблсовета А. Белобородова в Москву, датированную 21 часом вечера 17 июля. Расшифровать ее не удалось ни в штабе «верховного правителя» Колчака, ни в колчаковском МИД, ни в штабе командующего союзными войсками в Сибири генерала М. Жанена. Лишь в сентябре 1920 г., уже в эмиграции, она якобы, наконец, поддалась расшифровку. Текст ее, по уверению Соколова, был сенсационным: телеграмма сообщала, что всю «семью постигла та же участь, что и главу» [761]. Соколов ликовал: условный язык телеграммы, по его заключению, был «коронным» доводом в пользу того, что в центре заранее знали о том, что должно было произойти в доме Ипатьева. Но если даже признать, что в руках Соколова действительно оказалась подлинная телеграмма (а по многим данным она являлась фальшивкой [762]), то и в этом случае из нее следует только одно: о расстреле семьи бывшего царя в Москве стало известно позже, чем о расстреле самого Николая II (поздно вечером 17 июля). Это с несомненностью подтверждает подлинное сообщение Уралоблсовета (в 12 ч. 17 июля), которое мы привели выше и которое Соколов не знал (хотя, по его словам, у него в руках находились копии всех телеграфных сношений Екатеринбурга с Москвой)…
Вернемся, однако, к последовательному изложению событий.
18 июля состоялось заседание Президиума ВЦИК. В протоколе № 1 записано: «Слушали – сообщение о расстреле Николая Романова (телеграмма из Екатеринбурга). Постановили – по обсуждении принимается следующая резолюция: Президиум признает решение Уралоблсовета правильным. Поручить т. т. Свердлову, Сосновскому и Аванесову составить соответствующее извещение для печати» [763]. В тот же день на заседании Совнаркома (протокол № 159) это постановление Президиума ВЦИК было «принято к сведению» [764].
На другой день бюро печати при ВЦИК распространило сообщение о расстреле 16 июля в Екатеринбурге Николая Романова [765] (в полном соответствии с тем, как это было передано в Москву членами президиума Уралоблсовета в процитированном выше разговоре по прямому проводу).
20 июля Я. М. Свердлов в разговоре с Екатеринбургом по прямому проводу сообщил о постановлении Президиума ВЦИК, признавшем решение о расстреле Николая Романова правильным, и ответил согласием на просьбу уральцев санкционировать переданный ими текст извещения. 21 июля он был опубликован в Екатеринбурге…
По свидетельству многих современников (в том числе и из враждебной Советской власти среды), известие о казни бывшего царя прошло малозамеченным [766]. Пламя гражданской войны и интервенции летом 1918 г. разгорелось все сильнее, и Романовы были лишь горсткой среди тысяч и тысяч их жертв. Но то, что тогда об их трагическом конце была сказана не вся суровая правда (как писал первый советский историк Екатеринбургских событий П. Быков, расстреляв Романовых «на свой страх и риск», уральцы «пытались отнести на второй план расстрел семьи…» [767]), впоследствии обернулось многочисленными антисоветскими спекуляциями, возникновением и циркулированием мифов и легенд.
Ни для одного поколения российских революционеров, даже для тех, кто исповедовал террор, смерть, казнь царя и его преемников никогда не были жестокой самоцелью, воплощением суровой классовой мести. Никто не жаждал крови… Так складывались политические условия борьбы с самодержавием, что на пути к освобождению они практически не оставляли места для мирных средств. В конце концов, степень суровости революции определяется тем, сколько ее было «вложено» в угнетенные массы «верхами» за время их господства, за время безжалостного подавления народа. Так было в английской революции, казнившей Карла I; так было во французской революции, обезглавившей Людовика XVI и Марию-Антуанетту. Так произошло и в Октябре.
Но, по словам великого революционера Герцена, «какая бы кровь ни текла, где-нибудь текут слезы, и если иногда следует перешагнуть их, то без кровожадного глумления, а с печальным трепетным чувством страшного долга и трагической необходимости…» [768]
Послесловие
В середине августа 1918 г. в Екатеринбурге (белые захватили его 25 июля) было сформировано так называемое Временное областное правительство Урала. В него вошли кадеты, энесы, эсеры, меньшевики и «беспартийные», но ведущую роль играли кадеты [769]. Самостоятельность этого правительства с самого начала являлась проблематичной. За него шла борьба между двумя значительно более «сильными» правительствами: Комитетом членов Учредительного собрания (Комуч) с центром в Самаре и Временным Сибирским правительством с центром в Омске. Поскольку с середины августа военное положение Комуча значительно ухудшилось (пик побед его «Народной армии» уже прошел), политические шансы Временного Сибирского правительства возрастали, и Уральское правительство оказалось в его орбите.
Первым белогвардейским следователем, начавшим расследование дела о Романовых, был М. А. Наметкин. Очень скоро его сменил Н. А. Сергеев, но в феврале 1919 г. и он был отстранен от должности. «Верховный правитель» передал наблюдение за ходом следствия черносотенцу генералу М. К. Дидерихсу, а само «следственное производство» вручил следователю по особо важным делам Н. А. Соколову. Почему был устранен Сергеев? В основе этого решения лежали, прежде всего, политические причины. Сергеев был назначен еще летом 1918 г., при Уральском областном и Временном Сибирском правительствах, в конце сентября 1918 г. смененных «всероссийской» Директорией. Но все они в глазах Колчака и его окружения были заражены «эсерством», что не могло, как они считали, не сказываться на ходе и характере следствия. Главное, что, по мнению колчаковцев, должно было раскрыть и показать следствие, – это существование некоей «московской директивы», в соответствии с которой все Романовы и были расстреляны на Урале. С наличием такой «директивы» белогвардейские генералы и политики связывали расчеты на развертывание широкомасштабной пропагандистской кампании, которая, с одной стороны, должна была надеть на последних Романовых «мученический венец», а с другой – идеологически очернить большевизм. Но Сергеев не мог доказать наличие «московской директивы» и по всей совокупности имевшихся у него данных вообще не склонен был верить в ее существование. Его судьба (как и судьба Наметкина) оказалась трагической. По некоторым сведениям, оба они были убиты «при неизвестных обстоятельствах».
Новый следователь, Н. Соколов, с маниакальной одержимостью принялся за розыск «московской директивы»; она стала его «идеей фикс» на многие годы, до конца жизни в эмиграции.
Розыск, который он вел под наблюдением генерала Дидерихса, сопровождался массовыми арестами и убийствами. «Причастных» к делу Романовых разыскивали повсюду: на Урале, в Сибири, на Дальнем Востоке. Строго засекречивали следственные материалы, просеивали сведения, могущие попасть в газеты, чтобы не «спугнуть» и не дать возможность скрыться тем, кого еще можно было привлечь к следствию. Колчаковские агенты старались разыскивать причастных к «дому особого назначения» даже на советской территории.
