Анна Антоновская - Базалетский бой (Великий Моурави - 5)
Потирая руки, Баиндур захлебывался от радости: наконец он подстерег добычу! Наконец истекли дни его томления в Гулаби! Теперь к богатству! Аркан протянул дорогу от угрюмого окна в сверкающее будущее. Недаром он клялся скакунами, задыхающимися на бегу, скакунами, у которых искры брызжут из-под копыт, скакунами, нападающими по утрам на врагов. Арканом он проложил себе путь к благам мира! Во имя аллаха милосердного, милостивого пусть узнает Иран и его "лев", что такое удар Али-Баиндура! Удар, способный взметнуть горы, как клочья шерсти!..
Хан щелчком сбил с подоконника алый лепесток и обернулся, язвительный и насмешливый:
- Керим, если ученые, записывающие в большие книги поучительные притчи, спросят тебя, чего восхотел Али-Баиндур, знаменитый хан, тотчас после убиения им царя гурджи Луарсаба из династии Багратиони, ответь так: "Хану не терпелось проглотить кусок вареной баранины. Он проголодался".
Прислонившись к косяку, Керим шептал: "О всемогущий, заслони меня от ярости! Разве не в смертельной опасности сейчас царица Тэкле? А князь Баака?! А Датико, отец Арчила?.. Всех истерзает, уничтожит проклятый аллахом разбойник! О святой Хуссейн, наполни терпением мою душу! Пусть пламя ненависти разгорится вовремя!"
- Ты, сухой хик, почему белее хлопка? Или тебе жаль ослушника шах-ин-шаха? - Глаза Баиндура налились кровью, но тут же в них блеснул веселый огонек: "Шайтан послал случай избавиться от слишком много знающего". Хан потянулся к ханжалу: - Говори, помесь осла с собакой, повеление шах-ин-шаха не угодно тебе?
- Видит Мохаммет, я побелел от другого: ключа от ворот дома гречанки не оказалось за моим поясом. О аллах, не допусти...
- Ключ? Говори, где потерял, проклятый?! О пятихвостый шайтан! Как смел не сберечь мое богатство? Где ключ? Или забыл мой способ добывать признания?
Баиндур с помутившимся взором метался, как хищник в клети.
Керим смотрел в окно. Князь Баака! Губы беззвучно шептали: "О всесильный, освежи мою голову! Подскажи спасительную мысль!"
- Ключ! Где ключ? - наседая на Керима, неистовствовал Али-Баиндур. Или я...
- Успокойся, хан, сейчас вспомню: не засунул ли в каменную щель или в дупло дерева? Почему нигде не сказано, что делать с туманом, застлавшим память! - Керим напряженно изыскивал способ отвлечь мысли хана от сада: "Да вернет аллах жизнь князю!"
- Вспомнил, шайтан, в какой щели? Говори!
- О хан из ханов, я восхищен твоей ловкостью и подавлен меткостью, но почему ты не продолжил свою охоту? Разве князь Баака меньше надоел?
- Свидетель шайтан - больше! Но "лев Ирана" пожелал поохотиться сам на дикого осла: с цепью на шее, притороченный к моему седлу, этот князь до Исфахана будет бежать за моим конем. Говори, нелуженый котел, вспомнил? Баиндура точно трясла лихорадка, он даже перестал с наслаждением поглядывать в окно. Сейчас его интересовал только ключ от его богатства. - Не испытывай мое терпение, Керим!..
- Велик аллах! Наступил конец нашим мукам! - Керим метнул взгляд в окно: там князь Баака словно окаменел. "О черная судьба, отодвинь шипы от благородного князя!" - О хан, клянусь... Неджефом, я вспомнил!
- Вспом...
- Видит аллах, я опасался брать ключ с собою, разве известно, что ждет правоверного за каждым поворотом?
- Так говори, шайтан, где?
- Мне и самому дорог ключ, ибо и Кериму аллах ниспослал богатство. А обещанная мне тобою хасега да усладится браслетами и бархатом!
- Богатство? Да вытащит аллах из могилы твоего отца! - Баиндур побагровел. - О каком богатстве говоришь?!
- Как так о каком? Не ты ли мне обещал четвертую часть? Или не моя ловкость сделает тебя первым ханом Исфахана? О веселый див, ты прав, обещать все можно! Но... когда ключ спрятан догадливым...
- Еще неизвестно, может, ты уже взял? Может, твоя хасега уже любуется браслетами?
- О Мохаммет! О Аали! Не предвидел я такой награды за преданность! Или не тебе обязан своим благополучием? Так осмелился бы грабить своего покровителя?
Баиндур раздумывал: "Ключ у него... Значит, раньше..." Хан разжал кулак, сжимавший рукоятку отравленного ханжала.
Керим незаметно снял руку с пояса, за которым был укрыт ханжал, тоже отравленный "Еще не время..." И вдруг обеспокоился: "Не проследил ли кто из любопытных караван? Ведь десять и десять верблюдов не иголка, и скачущий шайтан может указать предприимчивому, где спрятан ключ".
Тревога, охватившая Баиндура, сменилась безудержной злостью. "Бисмиллах! Я отделаю медью череп Керима и прибью над дверью собачника! Но раньше..."
И хан, осклабившись, слащаво посулил Кериму с точностью менялы отделить его часть, посулил и хасегу и еще многое, что ему неизвестно, но при одном условии: ключ должен быть у главного владетеля, и тотчас.
Оказывается, и Керим не торопился, но... он быстро взглянул в окно: "Князь Баака оживает! Пора оборвать ишачью беседу", - и принялся уверять Али-Баиндура, что до темноты опасно предпринимать поездку даже за луной. Потом, не следует ли немедля известить шах-ин-шаха о том, что его справедливое повеление выполнено? Или хан ждет, чтобы один из предприимчивых, подталкиваемый развеселившимся шайтаном, опередил хана и приобрел благосклонность шах-ин-шаха, а заодно набросил бы тень на Али-Баиндура, занятого своим гаремом? Хан задрожал: как мог он так опрометчиво забыться? Поистине богатство отняло у него разум. Почему не вспомнил, как в Картли он попал в опалу тоже из-за гяура Луарсаба? Ведь о приезде царя из Имерети известил не он, а "барсы". Но этот Керим способен до темноты присвоить и луну, ведь ключ от "пещеры Али-Бабы" у него! Осторожность подсказывает задержать собаку до сумерек в башне.
И хан с нарочитой игривостью спросил: не раздумал ли Керим получить в счет уплаты наложницу? Тогда он повелит евнуху сейчас же отвести в дом Керима ту, которая обкормила его, хана, дыней! Оказалось, Керим не раздумал.
Трудно сказать, помнил ли Баака, как он очутился здесь и сколько времени простоял. Глаза его словно застыли, и он не в силах был отвести их от уже безжизненного лица царя-мученика, по бледному лбу которого безучастно скользили солнечные блики.
Печально падали один за другим алые лепестки с поникшей розы. Неслышно, словно изнемогая, пригнулась ветка миндаля. Где-то жалобно чирикнула обиженная птичка. "Наверно, розовая", - бессознательно вслух сказал Баака. Он провел рукой по глазам, посмотрел на равнодушно сияющее синевой небо, на в истоме дремлющий сад... и почудился ему звон колоколов. Князь пошатнулся и, упав на колени, полный немого отчаяния, склонился к плечу царя.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Кто сказал, что все дни одинаковы? Есть дни радости, есть дни печали. Но есть дни, которым нет названия.
Такой день у Керима сегодня.
Куда раньше бежать? Кого раньше утешить?
Двор крепости наполнен злорадным смехом, грубыми шутками. Исфахан! Где-то совсем близко маячит Давлет-ханэ.
Нарочито медленно Керим поднялся в башню, прошел в полумглу мимо стражи, безмолвно пропустившей всесильного агу.
Тихо открылись двери - одна, другая. С острой болью в сердце замер на пороге. Князь Баака погружен в молчание, а глаза по-прежнему застывшие, как стекло; уронив голову на руки, не перестает всхлипывать, подобно младенцу, Датико.
- А где тело царя?
- Князь и я... сами хотели а... а... похоронить, а потом церковь выкупила бы и... и... перевезли в Картли, но едва донесли до дверей - шум, лязг... налетели ханские волки, отняли; красноволосый свистнул, закутали в толстую ткань и на конях умчали из крепости... Верно, замыслили скрыть место упокоения святого Луарсаба... О-о! - Датико смахнул слезу. - Живым был в неволе, и мертвый - в плену!
- Слава аллаху, не изрубили вас! А сердце не камень, не разобьется от ударов тяжелого молота судьбы! Сегодня, иншаллах, будете свободны. Арчил здоров, укрыт мною, вечером встретишь.
Сурово приказав страже стеречь князя гурджи, Керим рванулся вниз: "Куда бежать раньше? Кого утешить?" Вдруг он остановился: вблизи, за толстыми стенами, раздался протяжный стон. Не раненая ли газель страдала там?
Лазутчик хана, рябой сарбаз, самодовольно хихикая, похвастал, что это он ради забавы посоветовал нищенке впредь не сверлить глазами окно башни, ибо царь гурджи больше не кинет ей ни одного бисти, как расточительно делал каждое утро.
- О Мохаммет, если бы ага Керим видел...
Не дослушав, Керим бросился к воротам. Губы его были крепко сжаты, но ему слышался собственный вопль.
"Напрасно, Тэкле, ищешь у холодного камня сочувствия.
Напрасно в мольбе простираешь руки.
Напрасно с надеждой устремляешь взор в темную пропасть.
Не так ли смертельно раненная в сердце газель силится высказать жалобу?
Не так ли разбитая амфора роняет по капле вино, подобное застывающей крови?
Не так ли струна, обрываясь, издает жалобный стон?
О неумолимая жизнь, в каком сосуде хранишь ты сострадание?"
Лихорадочный озноб охватил Керима. С ужасом взирал он на Тэкле, распростершуюся у башни. Он силился отогнать нахлынувший страх и с мнимым спокойствием, прервав гогот сарбазов, строго распорядился:
