Евгений Акельев - Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина
Благодаря такого рода доношениям можно в деталях проследить путь партии колодников от Москвы до Казани. Например, 2 сентября 1739 года 100 ссыльнокаторжных и 48 охранявших их солдат при одном прапорщике и одном капрале отправились на струге из Москвы. 23 сентября струг был в Коломне, 2 октября — в Переяславле-Рязанском, 15-го — в Муроме. В каждом городе струг делал остановку, для того чтобы принять на борт подлежащих отправке в ссылку местных заключенных: в Коломне были посажены два человека, в Переяславле-Рязанском 13, в Муроме — трое. 22 октября корабль с преступниками пристал в Нижнем Новгороде. Но здесь пришлось остановиться, так как «на реке Оке стал лед». По всей видимости, арестантская партия была вынуждена продолжить свой путь пешком[620].
Как правило, офицеры и солдаты московского гарнизона конвоировали колодников до Казани. Казанской губернской канцелярии следовало принять у них подопечных, сверив их реальное количество с отпускной документацией, а затем препроводить в назначенные для ссылки места силами солдат Казанского гарнизона. Одних заключенных отправляли на каторжные работы в шахты и на заводы, других отсылали для определения на военную службу в гарнизоны глухих сибирских крепостей, третьих — на поселение и т. д.
В архиве Сыскного приказа сохранился документ, составленный в марте 1742 года и озаглавленный «Реестр ссылочным колодникам, присланным в Оренбург». В нем перечислены имена всех 132 преступников, этапированных из Москвы в Оренбург. Здесь мы находим многих героев этой книги — пойманных по «указыванию» Каина в конце 1741-го — начале 1742 года московских воров. По всей видимости, этот реестр представляет собой черновые заметки караульного офицера, сдававшего партию колодников в ведение Оренбургской экспедиции. Он написан небрежно, вкривь и вкось, а против каждого имени стоят непонятные значки — крестики и палочки. Интересно, что имена в этом списке перечислены попарно: как мы знаем, ссыльные еще в Москве сковывались по два человека и таким образом следовали на протяжении всего длинного пути в Сибирь. Именно так колодников и пересчитывал караульный офицер — по связкам.
Благодаря этому документу мы можем представить, в каком порядке шли бывшие друзья Ваньки Каина.
«Мошенник» Кондратий Безрукий был скован с торговкой краденым солдатской вдовой Ириной Федосеевой. Ночью 28 декабря 1741 года они были вместе схвачены в притоне слепого нищего Андрея Федулова в Зарядье. Рядом с ними шли воспитанники гарнизонной школы Леонтий Юдин и Иван Тареев, он же Зубарев, ночевавшие в притоне Марфы Дмитриевой на Москворецкой улице, когда той же ночью туда нагрянула команда солдат вместе с Ванькой Каином. Тут же была пара других «мошенников», также обитавших у Дмитриевой, — Петр Рябинин по кличке Ачка и Михайла Стульников, он же Киска, а за ними следовала и сама 44-летняя солдатская жена, содержательница притона Марфа Дмитриева. С ней на одной связке шел крестьянский сын Максим Боровков — известный московский вор и, возможно, ее ухажер, специализировавшийся на домовых кражах, взломавший своим буравом не одну крышу в Москве. Пятнадцатилетний «мошенник» Степан Копылов был скован с хорошо нам известным Матвеем Цыганом. Последний, возможно, уже в то время задумался о побеге и возвращении в Москву, что он и осуществил весной 1744 года. Парой шли московские «мошенники» Степан Жижин и Михайла Рубцов, он же Голован или Рубец. Их многое объединяло: им было по 20 лет, оба были сыновьями московских посадских людей (Жижин — Алексеевской слободы, Голован — Казенной), рано остались сиротами; ночью 28 декабря они были взяты в притоне слепого нищего Андрея Федулова в Зарядье. Вслед за ними шли на одной связке два других посетителя этого притона — Иван Дикой и Денис Криворот. Неподалеку, побрякивая цепями, плелся и сам содержатель притона Андрей Федулов, он же Кизяка, которого вел прикрепленный скованный с ним сорокалетний «мошенник» Михайла Жужла. Рядом шли два «фабричных»-«мошенника» — Тихон Белый и Матвей Тарыгин, вместе схваченные памятной ночью 28 декабря 1741 года в «палате», снимаемой крестьянином Федором Игнатьевым возле церкви Николая Чудотворца на Москворецкой улице. Взятая там же крестьянская вдова торговка краденым Татьяна Иванова теперь шла за ними в одной связке с другой скупщицей краденого, солдатской вдовой Прасковьей Васильевой. Беглый солдат Алексей Соловьев, пойманный тогда же в печуре Китайгородской стены близ Москворецких ворот, был скован цепью с шестнадцатилетним «мошенником» Максимом Клестом, он же Щегол. Торговка краденым купеческая вдова Марфа Семенова составила пару «коллеге», хорошо нам известной вдове заплечного мастера Анне Герасимовой. За ними на одной связке отправились к месту ссылки «фабричные» Григорий Рассадин и Иван Мотыль и т. д.[621]
Шла ли эта толпа с веселыми шутками или в грустном молчании, приободрившись или понурив головы, мы никогда не узнаем, как не узнаем и о дальнейшей судьбе большинства московских воров, торговок краденым, содержателей притонов, из-за доносов Ваньки Каина закованных в ручные и ножные кандалы, связанных попарно цепью и очутившихся в сибирской ссылке.
Впрочем, очень скоро Ванька Каин разделил судьбу своих бывших «товарищей».
Падение доносителя
В феврале 1745 года Иван Каин обнаружил общину, приверженцев христовщины, и донес о ней в Московскую тайную контору. Начались массовые аресты сектантов, которые привели к крупному расследованию. Арестованных оказалось так много (к следствию было привлечено около 450 человек), что в марте 1745 года была создана специальная следственная комиссия, просуществовавшая до 1756-го[622].
В то время, когда начались первые массовые аресты по делу о христовщине, объявились люди, которые стали спекулировать на страхе, объявшем определенные круги московских жителей. Крепостные оброчные крестьяне Федор Парыгин и Тарас Федоров стали ходить по домам обывателей (возможно, старообрядцев) и, объявив себя сыщиками, вымогали у них крупные суммы денег, запугивая: «Коли денег нам не дадите, ждите к себе ночью из Тайной канторы!» Так продолжалось до тех пор, пока много претерпевший от них оброчный крестьянин Еремей Иванов не подал в означенную контору доношение. Началось следствие, в ходе которого выявилась связь преступников с Иваном Каином. Следствие подробно восстановило один эпизод взаимодействия преступной группы с доносителем Сыскного приказа. Парыгин, не получив от Еремея Иванова требуемой суммы, ночью вернулся в его дом вместе с Каином и командой солдат. Иванов был избит, его жилье и торговая лавка разграблены, возле дома поставлен караул, а его племянница Афросинья арестована по подозрению в «расколе». Но отвел ее Каин не в присутственное место, а в свой дом, где «с согласниками своими мучил, бил плетьми чрез всю ночь и доспрашивал, не знает ли она за оным дядею своим Еремеем Ивановым какова расколу, и сама не раскольщица ль?». При этом жена Каина Ирина Иванова приговаривала: «Бейте ее гораздо!» — а затем увещевала несчастную словами: «Если повинишься или на дядю своего что-нибудь скажешь, то лехче будет и бить тебя не станут». Но девушка мужественно выдержала все побои. Наутро Каин поехал к Еремею Иванову, снял караул, а хозяину сказал: «Молись де ты Богу, я племянницу твою, Афросинью, свобожу». Тот понял намек и прислал к Каину солдата Карпа Макарова, через которого доноситель передал, что хочет получить за освобождение племянницы 20 рублей. Их встреча состоялась в харчевне в Зарядье. Каин вел себя слишком самоуверенно: «приказал» харчевнику Петру Веснину счесть принесенные Ивановым деньги, «и говоря при том весьма продерско, чтоб он, Иванов, молил Богу за помянутого салдата Макарова, а то бы де оную девку Афросинью и с ним, Ивановым, отвел он, Каин, в Тайную кантору». Получив означенную сумму, Каин отпустил ни в чем не повинную девушку.
Доношение Еремея Иванова послужило основанием для ареста Каина Тайной конторой. На допросе он признался, что действительно «взял» Афросинью на основании доноса Парыгина и держал ее в своем доме в течение трех дней под караулом, а затем отпустил, не объявляя ее ни в каком судебном месте, поскольку «она ни в чем не винилась». Но при этом доноситель отрицал, что разграбил дом и лавку Еремея Иванова и мучил Афросинью.
Однако эти отговорки, конечно, не могли убедить следствие в его невиновности. В обвинительном протоколе отмечалось: «…ему, Каину, как оную девку Афросинью, так и других никого самому, и особливо в доме своем, не токмо по извету о деле спрашивать, но и под караулом держать, паче же свобождать, ежели б в том ко взяткам воровства ево не были, не надлежало, а должно в то же время, где о ком подозрительном проведает, доносить в судебных местах». «Ис чего явное ево, Каина, в противность ево должности воровство и народное разорение оказалось», — заключили судьи Московской тайной конторы.
