Юрий Победоносцев - Гибель империи. Тайные страницы большой геополитики (1830–1918)
Наиболее же сильно перебои с хлебом ударили по рабочим мелких предприятий, служащим различных контор, студентам и интеллигенции. Кроме того, заметим, что за неделю до начала массовых беспорядков, во время демонстраций и забастовок 14 февраля никаких особых требований «Хлеба!» в лозунгах и призывах демонстрантов не звучало!
Столь быстро подготовить соответствующее общественное мнение скорее всего могли те силы, которые намеренно планировали дезорганизовать ситуацию в столице. Во всяком случае, именно хлебный бунт был наилучшим поводом к Февральской революции: хлебные перебои дискредитировали власть в самой гуще населения, а любое вооруженное подавление массовых беспорядков ставило войска в чрезвычайно неудобное психологическое положение: как стрелять в голодных и безоружных баб?
В связи с перебоями хлеба в Петрограде возникает и еще один вопрос: а что происходило со снабжением хлебом Питера после Февральской революции? Ведь во время всеобщей стачки снабжение города могло только ухудшиться. Так оно и было в реальности. Вот как сложившуюся ситуацию описывает в своих мемуарах генерал Деникин:
«С начала весны 1917 г. усилился значительно недостаток продовольствия в армии и в городах. Теперь, после опытов советского режима, когда безграничным терпением и выносливостью русского человека превзойдены как будто все минимумы, когда-либо существовавшие для человеческого питания, кажутся не слишком тягостными те официальные нормы, которые были установлены к лету 1917 г. — 11/2 фунта хлеба для армии и 3/4 фунта для населения. Эти теоретические цифры, впрочем, далеко не выполнялись. Города голодали».
Так что после Февраля города стали голодать в еще большей степени, чем при царе, но никем не провоцируемые бабы больше уже не выходили на улицы с требованиями «Хлеба!»
Только 25 марта Временное правительство опомнилось и ввело хлебную монополию, при этом цены на зерно были увеличены по сравнению с осенью 1916 г. на 70 %. Впрочем, эта мера уже не могла спасти ситуацию. Россия начала свое падение в пропасть Октября и Гражданской войны.
Теперь вернемся к выдвинутой Шляпниковым весьма сомнительной версии, согласно которой разгул стихии начался с демонстраций, посвященных Международному женскому дну 8 марта (по старому стилю 23 февраля).
Впервые в России Международный женский день отмечался в 1913 г. в Петербурге. В соответствующем прошении, поданном на имя градоначальника, было заявлено об организации «научного утра по женскому вопросу». Власти дали разрешение и 2 (!) марта 1913 г. в здании Калашниковской хлебной биржи на Полтавской улице собралось 1,5 тыс. чел. Повестка дня научных чтений включала вопросы: право голоса для женщин; государственное обеспечение материнства; о дороговизне жизни.
И только в 1914 г. — в первый раз! — женский день начал отмечаться именно 8 марта (23 февраля), причем на этот раз проводился он одновременно в шести странах: Австрии, Дании, Германии, Нидерландах, России и Швейцарии. Однако ни в 1915 г, ни в 1916 г. Международный женский день вообще не отмечался ни в России, ни в других воюющих странах. И вдруг об этом «празднике» вспомнили десятки тысяч петроградских работниц и никем не организуемые (!) сами вышли на улицы столицы. При этом ни в Москве, ни в других городах Российской империи никаких специфически женских демонстраций не наблюдалось.
Так что версия начала Февральской революции со стихийных митингов и демонстраций работниц по случаю Международного женского дня явно шита белыми нитками, и ее надо забыть раз и навсегда. Ничего подобного в Питере не было, да и быть не могло!
Следовательно, с большой долей вероятности можно утверждать, что начальная стадия массовых беспорядков в столице была инспирирована Гучковым через структуры РГ ЦВПК. Собственно говоря, иного выхода у либералов, как вызвать массовые беспорядки в столице, просто уже и не оставалось. Ведь целый ряд предпринятых ими действий подпадал под уголовный кодекс. И если во время войны Николай II не шел на крайние меры по отношению к заговорщикам, то после победы их могла ждать незавидная участь.
Впрочем, до 26 февраля движение протеста еще не достигло критического уровня. Скажем, в стачке, приуроченной к годовщине Кровавого воскресенья в 1917 г., тоже участвовало более 200 тыс. рабочих. Однако это не привело к каким-либо серьезным политическим последствиям. Так что сама по себе даже очень крупная стачка еще не могла спровоцировать отречение Николая II. Революционная ситуация в столице возникла лишь после того, как антиправительственные митинги и демонстрации были поддержаны значительной частью солдат петроградского гарнизона.
И здесь опять-таки возникает вопрос, кто же мог обеспечить переход части петроградского гарнизона на сторону революции? Варианта по-прежнему три: это был стихийный процесс, это было делом рук большевиков или же результатом подготовки дворцового переворота.
От версии причастности к этому процессу большевиков придется отказаться. У партии Ленина были достаточно крепкие связи с флотом, но, как пишет Шляпников, связи с петроградским гарнизоном были весьма слабые.
«Революционная работа среди солдат Петербургского гарнизона велась во все время войны. Однако в силу переменного состава солдат, прочного организационного закрепления связей с организацией было все же мало. Значительно лучше было дело во флоте. Там наша партия имела крепко организованное ядро. Центром флотской организации был Кронштадт. Работу среди моряков не нарушили и последние провалы Военной организации, имевшие место в 1916 г. Связи Военной организации (или "Военки", как тогда называли ее) среди моряков и крепостных артиллеристов были обширны. Они обнимали не только Кронштадт, со стоявшими там судами и учреждениями, но имелись и в Ораниенбауме, на Красной Горке, в Сестрорецке, на форте Ино, в Гельсингфорсе, Свеаборге. Всей деятельностью "Военки" руководил Петербургский Комитет».
Так что военные волнения матросов в Кронштадте и Гельсингфорсе во время февральских событий, возможно, и были инициированы большевиками, однако мало вероятно, что они были причастны к неповиновению казаков или солдат Павловского полка. Ведь в то время большевики были убеждены, что выступления питерских рабочих неизбежно будут задавлены частями регулярной армии, поэтому в начале февральских событий они даже несколько сдерживали революционные порывы народных масс.
Скорее уж к этим события мог иметь отношение Гучков. Ведь не случайно французский посол М. Палеолог в своих воспоминаниях описывает, как он присутствовал на приемах, где представители и финансовой и земельной знати и даже великие князья совершенно открыто говорили о свержении государя и о том, как они уже ведут пропаганду в частях гвардии — в первую очередь в Павловском полку, который и в самом деле первым поддержал февральские беспорядки в Петрограде. Хотя участие Гучкова в этих событиях могло быть скорее косвенным, через пропаганду в армейских частях нетерпимости к правительству Николая II, чем непосредственным руководством структур ЦВПК в противодействии царской полиции.
Главную же роль в присоединении части столичного гарнизона к восставшим, по-видимому, все же сыграла революционная стихия, сознательно развязанная действиями заговорщиков. После чего ситуация окончательно вышла из-под контроля как властей, так и заговорщиков, и стала неуправляемой. Император, пытавшийся в это время вернуться в столицу, фактически был захвачен и изолирован в Пскове союзником Гучкова генералом Рузским. После чего Гучкову оставалось лишь поставить точку в его поистине сатанинском плане.
2 марта Николай II «добровольно» подписал свое отречение. Так Гучков победил, но, победив, вскоре все проиграл. Выпущенные им на свободу бесы революции решили, что они сражались вовсе не для того, чтобы ими управляли бы бывшие царские сатрапы. И Гучков со товарищи довольно быстро оказались лишними.
Правда, некоторые из либералов после потери власти осознали, что же они натворили с Россией. В этой связи нельзя пройти мимо покаяния одного из лидеров февральского государственного переворота Милюкова, которое он в порыве отчаяния высказал в своем письме князю Петру Долгорукову, написанному в конце 1917 г.:
«Мы должны признать, что нравственная ответственность за совершившееся лежит на нас, т. е. на блоке Государственной Думы. Вы знаете, что твердое решение воспользоваться войной для производства переворота было принято нами после начала войны. Вы знаете также, что наша Армия должна была перейти в наступление, результаты коего сразу в корне прекратили бы всякие намеки на неудовольствие и вызвали бы в стране взрыв патриотизма и ликования. Вы понимаете теперь, почему в последнюю минуту я колебался дать свое согласие на производство переворота, понимаете также, каково должно быть мое внутреннее состояние в настоящее время. История проклянет вождей так называемых пролетариев, но проклянет и нас, вызвавших бурю. "Что же теперь делать?" — спросите Вы. Не знаю, т. е. внутри мы знаем оба, что спасение России в возвращении к Монархии…
