Трафальгар. Люди, сражение, шторм (ЛП) - Клейтон Тим
Таким образом, Коллингвуд мог отправиться на север, только бросив несколько кораблей. Он не мог идти на юг из-за сильного встречного ветра. Так что он застрял, находясь всего в двадцати милях от Кадиса, а большинство его кораблей находилось в пределах видимости кадисской сторожевой башни. Пока продолжался шторм, у него не было другого выбора, как встать на якорь или штормовать под парусами.
Такое затруднительное положение его сильно тревожило. Получив так много в сражении, можно было теперь все потерять из-за гнева стихий. Только во время коротких промежутков между шквалами юго-западного шторма можно было что-либо разглядеть, но к этому времени корабли настолько разбросало, что трудно было понять смысл того, что он видел.
Измученный разум Коллингвуда, должно быть, был полон сомнений и страхов, а не суровой реальности. Французы и испанцы удивили его, атаковав тогда, когда они должны были быть разгромлены. Он не мог знать, что они так сильно пострадали за ночь, что уже не могли вновь атаковать. Но даже без той вылазки из Кадиса призам, чтобы сбежать, не пришлось бы далеко идти — для этого ветру нужно было лишь немного сдвинуться к западу. Вечером 23 октября Коллингвуд приказал капитанам Бейнтану («Левиафан») и Маккею («Скаут») занять позицию поближе к Кадису и вести наблюдение.
Он провел беспокойную, одинокую ночь. Он хотел бы посоветоваться с Джеймсом Клавеллом, но его доверенный лейтенант находился в бессознательном состоянии на «Ройал-Суверене». К утру он принял решение и в восемь десять подал общий сигнал, приказывая всем кораблям подготовиться к эвакуации с призов, и затем к их уничтожению. Первый приказ был предварительным, и Бейнтан, похоже, поставил его под сомнение в восемь пятнадцать семафорным сообщением на флагман. Но в девять двенадцать приказ был подтвержден. Призы, за которые флот упорно боролся, чтобы удержать их на плаву, не в последнюю очередь потому, что они приносили солидное денежное вознаграждение, должны были быть уничтожены, чтобы они не попали в руки врага.
Когда Коллингвуд подтвердил этот приказ, Бейнтан и Палтни Малкольм, капитан «Донегала», приблизились к «Монарке» и «Райо» и начали снимать с них экипажи; Генри Уокер с огромным облегчением оказался на борту «Левиафана». По его словам, с «Монарки» сняли "всех, кроме примерно 150 пленных, которые боялись садиться в шлюпки". Коллингвуд дал сигнал Бейнтану взять на себя руководство эвакуацией и уничтожением призов, стоявших на якоре. Малкольм отправил команду из восьмидесяти человек на борт «Райо». Чуть севернее «Эвридика» сэра Уильяма Болтона встала на якорь у Санлукара и начала снимать экипаж с французского «Бервика», забрав 189 человек, четырнадцать из которых были тяжело ранены.
Милях в шести южнее «Донегала» «Дефенс» поставил «Сан-Ильдефонсо» на якорь, снял призовую команду и затем встал на якорь в полумиле к юго-востоку. "Мы стояли на двух становых якорях близко к берегу, заведя по три каната на каждый якорь. Все наши паруса были разорваны в клочья, то же самое с пером руля и кормой, грот-мачтой и всем остальным", — писал семнадцатилетний мичман Чарльз Рид своей сестре Бетти в Эдинбург.
Пока длилось затишье, приказ Коллингвуда был выполним, хотя из-за сильной зыби это было и трудно, и опасно. «Свифтшур», «Спартиат», «Дефайенс», «Британия», «Конкерор» и «Орион» отправили свои шлюпки к «Энтрепиду», а «Нептун», «Принц» и «Аякс» начали эвакуировать «Сантисима-Тринидад». Моряков с «Ревенджа», «Дефайенса» и «Мельпомены» направили на «Аргонауту», а «Дредноут» снял 149 человек с «Сан-Августина». У «Фебы» на буксире был французский «Свифтсюр», и предыдущим вечером она отправила на борт француза своих плотников, чтобы помочь заделать течи. Теперь они со «Спартиатом» сняли с него людей. Корабли находились в нескольких милях от берега, юго-западнее Чипионы. В дневные часы ветер ослабел до просто "свежего бриза со шквалами" (пять баллов с более сильными порывами), но волнение на море все еще оставалось сильным.
В общей сложности три корабля приняли с «Аргонауты» 387 человек, включая призовую команду «Полифема», но ухудшение погоды помешало им завершить работу. Филип Дарем, капитан «Дефайенса», разгрузил свои шлюпки в пятнадцать часов, когда его марсовые уже брали третий риф. Он отправил шлюпки обратно с тросами, "чтобы взять «Аргонауту» на буксир, но из-за того, что волнение слишком усилилось, счел это неосуществимым". Вместо этого он послал две шлюпки с лейтенантом Харгрейвом, тремя мичманами и двадцатью тремя матросами, чтобы поставить испанский корабль на якорь, что они и сделали. К ним присоединились люди с «Ревенджа», "чтобы помочь с насосами, поскольку корпус судна был сильно разрушен в районе ватерлинии".
«Энтрепид» тонул, и шансов на его спасение было мало. Судно буксировалось «Аяксом», но имело сильную течь: его команда и британцы на борту постоянно находились у насосов. В ту ночь, после того как лопнул буксир, эта команда пришла в отчаяние. Огюст Жикель заметил, что работа помп замедляется, и ему доложили, что двери кладовой припасов взломаны. Смешанная толпа французов и британцев забралась внутрь, чтобы напиться. Когда Жикель прибыл, бочка с eau-de-vie была только что вскрыта, и лужица алкоголя растекалась вокруг основания свечи, которая была поставлена на палубу. Жикель вовремя успел погасить пламя ногой, но, когда все погрузилось в темноту, раздались угрожающие голоса, обращенные к нему. Он ожидал удара ножом в любую секунду, но тут один француз крикнул: "Это же Огюст! Тот, кто спас Гревийо»", имея в виду спасение Жикелем моряка, упавшего летом за борт. Во время кратковременной паузы Жикель и находившийся рядом с ним английский офицер обратились к тем, с кем еще можно было договориться, затем очистили помещение и забаррикадировали двери.
Утром начали прибывать шлюпки, чтобы снять всех людей. Лейтенант Чарльз Энтони с «Британии» доложил Нортеску о поведении Жикеля настолько благосклонно, что адмирал пообещал Жикелю свободу. Но его близкий друг, младший лейтенант Пуллен, умирал. Его признали слишком тяжело раненным для транспортировки в шлюпке, и он умолял Жикеля остаться с ним в его последней агонии. Позже Жикель рассказывал, что в порыве сентиментального великодушия, усиленного известием о его грядущей свободе, он согласился остаться рядом со своим другом, пока тот не умрет, и только потом подняться на борт «Британии». Приз-мастер пообещал вернуться за ним, но поднялся ветер, и сообщение шлюпкой снова стало затруднительным. «Британия» отдалялась все дальше и дальше, и, как писал Жикель, "моя военная карьера исчезала вместе с ней".
Когда Пуллен умер, на «Энтрепиде» оставалось всего трое живых, в том числе артиллерийский офицер и баковый гардемарин с дрожащими руками, который не хотел оставлять Жикеля. Среди трупов и крови тишину нарушал только шум моря и приглушенное журчание воды, поднимающейся в трюме и распространяющейся по кораблю. Опускалась ночь, корабль тонул. Они нашли фонарь и, поместив его на конец шеста, стали размахивать им. В сумерках подошло несколько британских шлюпок. Жикель был доставлен на «Орион», а чуть позже, как и обещал, вернулся Чарльз Энтони с целью предать огню оставленный корабль. «Энтрепид» взорвался в двадцать один тридцать. Этот взрыв был зарегистрирован тремя английскими кораблями, а также башней Тавира в Кадисе, чей наблюдатель по величине взрыва предположил, что взорвался линейный корабль.
Уничтожение «Сантисима-Тринидада» стало более спорным. Это была самая крупная и престижная награда из всех остальных. Он, безусловно, был в плохом состоянии, но мичман Уильям Бэдкок с «Нептуна», поднявшийся на борт испанца, считал, что его можно было спасти: "Верхняя часть его борта, это правда, была совершенно изрешечена нашим превосходным огнем... но нижняя часть от портов нижней артиллерийской палубы до ватерлинии имела только несколько пробоин, и все они были заглушены. Он был построен из кедра и простоял бы целую вечность, став славным трофеем битвы; но в повестке дня было «топить, сжигать и разрушать»".
