Еремей Парнов - Секретный узник
- Свяжитесь-ка, дорогой Вольф, с рейхслейтером Борманом и попросите его поторопить фюрера, - глядя, как обычно, в сторону, улыбнулся Гиммлер. - Скажите, что мне придется самому пройти в блок. Дело не терпит. - Он снял пенсне, подышал на стекла и тщательно протер их белоснежным платком.
- Слушаюсь, рейхсфюрер, - Вольф легко вспрыгнул на подножку и прошел в вагон связи.
Гиммлер надел пенсне и вынул из кармана список вопросов, с которыми собирался обратиться к фюреру.
Под номером первым стоял Париж. Гитлер намеревался смести ненавистную французскую столицу с лица земли. Гиммлер хотел изложить фюреру разработанный специалистами детальный план минирования города. Список из двенадцати вопросов замыкала ненавистная рейхсфюреру фамилия: Тельман. До сих пор Гитлер остерегался передать Тельмана в руки СС. Но сегодня Гиммлер не сомневался в успехе.
Отправив на эшафот саботажников из "Красной капеллы", Геринг рапортовал фюреру, что с коммунистическим подпольем покончено. Сегодня рейхсфюрер Гиммлер убедительно покажет, что так называемый "второй человек в государстве", мягко говоря, заблуждается. Данные, которыми располагает он, Гиммлер, свидетельствуют скорее об обратном. Коммунисты в последнее время даже активизировали свои действия. В Берлине, в частности, объявился некий Антон Зефков - коммунистический функционер, в прошлом рабочий и красный матрос. Пребывание в концлагере, кажется, не пошло ему на пользу, и он опять принялся за старое. Есть сведения, что он установил связи с дрезденским подпольем и ищет пути к Тельману. Гестапо известно, что заговорщики в последний раз встретились на конспиративной квартире 20 июля. Фюрер должен обратить внимание на такое совпадение дат. Он, Гиммлер, постарается убедительно показать, что лишь многочисленные аресты в Берлине, Тюрингии и Саксонии, которые произвело гестапо после покушения, сорвали попытку коммунистов освободить Тельмана.
Это только лишний раз побудит фюрера к решительным мерам. Что же касается Зефкова и прочих, то придется пообещать поскорее их изловить. Кальтенбруннер и Мюллер уже занимаются ими. Здесь, как говорится, вопрос голой техники. Коммунистический заговор отвлечет внимание фюрера от Канариса и Остера. Этих людей явно следует пока попридержать. Разумеется, за решеткой. Так будет спокойнее для всех...
В тамбуре показался Вольф.
- Фюрер ожидает вас у себя, рейхсфюрер. Он пожелал переговорить с вами сугубо конфиденциально. - Вольф усмехнулся. - Рейхслейтер не сумел скрыть в разговоре со мной своего недовольства.
- Благодарю, Вольф, - Гиммлер, поправив фуражку, зашагал к главному блоку.
Свой список из двенадцати пунктов он бережно сложил по сгибам и спрятал в карман.
Глава 50
"МРАК И ТУМАН"
Прежде чем закрыть крышку, Роза еще раз перебрала лежащие в чемодане свертки. Все как будто на месте: сардины, зельц, кусок мекленбургского сыра, яблоки и, конечно, теплый еще пакет с пирогами, которые они с Ирмой напекли утром. Значит, она ничего не забыла. Спасибо товарищам. Без них она, конечно, ни за что не достала бы такие вкусные вещи. Даже на черном рынке. А на продовольственные талоны и подавно. Недаром в очередях шутят, что дни, по которым отпускают маргарин, надо отмечать в календаре красным: они еще более редки, чем праздники. Да и какие могут быть теперь праздники? Идет тотальная война. Коричневая колымага на полной скорости несется в пропасть. Неужели вправду скоро настанет день, когда эти кошмарные годы станут вспоминаться как дурной сон? Как ночной, растаявший с рассветом кошмар?.. Доживет ли Эрнст до того дня? Дадут ли ему дожить?
Она опустила крышку и замкнула никелированные, в царапинках и черных оспинах, замки. Поймала мимолетное затуманенное свое отражение и взяла кухонное зеркальце.
Как она постарела! Говорят, что седые волосы хорошо красить крепким настоем ромашки... Ладно, как-нибудь потом. А теперь пора ехать. И что она медлит? Надо взять чемодан, поцеловать Ирму - и в путь. Если ей и не дадут свидания, то хоть продукты передаст. Эрнст так страдает в этом проклятом Баутцене! Камера тесная. Жара. Духота. Его постоянно мучает жажда. Лицо стало отечное, под глазами мешки. Он очень обрадуется яблокам...
Но она не двигается. Сосредоточенно и отрешенно смотрит в окно. На табуретке стоит чемодан, она крепко сжимает кожаную ручку. То ли вспоминает что-то, то ли, напротив, хочет отогнать тяжелую, неотвязную мысль.
Она думает о муже. Она все понимает и, как это ни тяжело, старается трезво смотреть на жизнь. Красная Армия наступает, и близится долгожданное освобождение. Близится с каждым днем, с каждым часом. Но разве эти осатаневшие от крови и лютого страха бандиты дадут ему выйти на свободу? Нет, не дадут... Нельзя даже надеяться. Только чудо может спасти Эрнста. Товарищи делают все, что в их силах, но она, честно говоря, не верит в успех. Слишком мало у дрезденской группы времени на подготовку, да и убежать из Баутцена еще труднее, чем из Моабита... И силы у Эрнста теперь не те, и гестапо свирепствует так, что подумать страшно. Всюду шпики, провокаторы, всеобщее подслушивание, подглядывание, доносительство. Все-таки как чудовищно растлили нацисты за эти одиннадцать лет души людей. Но прекрасны и необыкновенны среди всеобщего предательства и страха лица верных товарищей. Верных до последнего шага, последнего вздоха, верных до эшафота.
Какие головы идут под топор! На кого они набрасывают петлю! Честь и совесть опозоренной, проклятой всем миром страны. Кровавый пир идет по всей Германии. Безумный пир за пять минут до конца.
Роза словно приросла к полу. Тревога за мужа, как черное солнце, ослепила ее. Было в этой внезапной навалившейся тяжести что-то новое, несравнимое ни с тоской о муже, столь привычной, ни с беспокойством за него, которое не покидало ее и во сне.
И меньше всего могла думать она о том, что дверь ее дома, которая сейчас закроется за ней, закроется надолго. Что много месяцев не увидит она свою Ирму, с которой лишь случай, радостный и печальный, сведет ее в камере "Мрак и туман" концлагеря Равенсбрюк. Так почему же стоит она посреди своей кухни, словно навсегда прощается с домом?
Почему не спешит на вокзал? Ей же нужно ехать в Баутцен, к Эрнсту. Она не может опаздывать. Следующий поезд будет нескоро.
- Ты не опоздаешь, мама?
- Нет-нет... Сейчас выхожу, - она часто моргает, вытирает глаза и долго сморкается.
- Мама! - Ирма бросается к ней.
Они крепко прижимаются друг к другу, замирают так, но вот уже медленно падают руки.
- Сразу же возвращайся, мама!
- Ну конечно же, девочка, ну конечно... А ты береги себя. И постарайся переправить записи отца в надежное место. Мало ли что может случиться...
- Хорошо, мама. Я это сделаю. Улучу только удобный момент. А пока пусть побудут в тайнике.
- Да, да, Ирма, пусть побудут. Ну, мне пора!
- Поздравь от меня отца с днем рождения. Скажи, что я крепко-крепко его целую и очень жду!
Она еще раз прижимается к матери, но та уже поворачивает рифленую головку замка.
Ирма возвращается в комнату и берет в руки заложенный спичкой томик Гёте. Глаза, сами находят любимую строчку отца: "Талант рождается в тиши, характер - лишь в потоке жизни". Но не успевает она перевернуть страницу, как слышит шум и грохот на лестничной площадке. Она вскакивает с дивана, бросает книгу и прижимает руки к груди, словно хочет унять заколотившееся сердце. До конца еще не сознает, что пришла беда, и втайне не верит, но уже понимает все. Бесшумно скользит к окну и тихо, одним пальцем, ото двигает занавеску.
Так и есть - улица оцеплена.
А дверь уже трещит под ударами прикладов, содрогается от подкованных каблуков.
- Откройте! Государственная тайная полиция!
Это и так понятно. Могли бы и не называть себя. Конечно, она откроет. Сию минуту откроет. Главное - ни в коем случае не смотреть на тайник! Она заставит себя даже не думать о нем. Тогда они его не найдут.
Едва она успевает повернуть замок, как дверь распахивается и больно ударяет ее в плечо.
Гестаповцы, как обычно, нагрянули целой шайкой. Человек двадцать, не меньше. Они пробегают мимо нее с карабинами в руках и, словно позиции перед боем, занимают комнаты, кухню и даже уборную. Один за другим, как на учениях, точно прыгают с борта грузовика, а не в квартиру врываются. А вот и старый знакомый! Тот отвратительный рыжий тип с бородавкой.
Он, как всегда, в штатском, хотя всем известно, что рыжий - комиссар гестапо и хауптштурмфюрер СС, а фамилия его Шнейдер, и в полиции он служит с первых дней Веймарской республики. Ирма знает о нем многое, да и он знает о ней немало. Они давние знакомые. Но он держится официально.
- Фрау Ирма Вестер? - спрашивает он, морщит нос в улыбке и обнажает желтые прокуренные зубы.
- Да, - отвечает Ирма, прислушиваясь к грохоту в квартире.
- А где ваша мать?
- Ее нет дома.
- Где же она?
