Вадим Кожинов - Россия. Век XX-й (1939-1964)
Как уже сказано, к концу 1948 года перевес сил в этой борьбе был на стороне «космополитов»; затем в дело вмешался Сталин, но — несмотря на приведенные выше тяжелейшие обвинения Симонова в адрес «космополитов» — не только не распорядился о репрессиях, но даже не поддержал предложение об исключении «преступников» из Союза писателей.
Вернусь еще раз к утверждениям об «антисемитизме» Сталина, который связывают и с гонениями на «космополитов» (за немногими исключениями, евреев). Как уже сказано, в 1949–1952 годах по воле Сталина удостоенных высоких почестей евреев было больше, чем подвергшихся опале. Другой вопрос, что те или иные лица воспользовались развернувшейся кампанией для нападок на евреев в силу в самом деле присущего этим лицам антисемитизма либо, по крайней мере, с целью устранить мешающих им «конкурентов».
Я, учившийся в то время на филологическом факультете Московского университета, был непосредственным свидетелем и, более того, «участником» подобной акции. Курс лекций по русской литературе ХIХ века читал доцент А.А. Белкин — и читал, по тем временам, неплохо. Я близко знал его, так как исполнял обязанности «старосты курса» и постоянно общался с Абрамом Александровичем. «Антипатриотом» он ни в коей мере не являлся, его любовное отношение к русской литературе было несомненным. Незадолго до окончания его лекций до меня дошли сведения о готовящемся увольнении Белкина из университета, и, наивно рассчитывая воспрепятствовать этому, я составил очень лестный для него «адрес», который подписали почти все студенты курса, и торжественно вручил ему сей «документ» после завершающей лекции. Вскоре меня вызвал заместитель декана факультета М.Н. Зозуля и потребовал рассказать о том, как Белкин подготовил упомянутый «адрес», что, конечно, было бы использовано для его полной дискредитации. Это меня окончательно возмутило, и вместе с Зоей Финицкой (позднее известной журналисткой) я «организовал» своего рода делегацию протеста из двух-трех десятков студентов к секретарю партбюро факультета Николаевой.
Теперь я склонен думать, что эти действия только способствовали увольнению Белкина, ибо каким-нибудь вышестоящим лицам, которые должны были утвердить увольнение, по всей вероятности, преподносили наш «бунт» как результат «подстрекательства» со стороны Абрама Александровича. Но мне было более или менее ясно тогда и вполне ясно теперь, когда «загадки» того времени исследуются по сохранившимся документам, что Белкина уволили не из-за предписания власти о некой «расовой чистке» (ведь в те же самые годы множество евреев получало высшие почести!), но по воле тех или иных лиц (хотя бы упомянутого Зозули), воспользовавшихся кампанией «борьбы с космополитизмом» для своей собственной выгоды или удовлетворения антисемитских вожделений. Если бы дело обстояло иначе, были бы абсурдными и тогдашнее наличие евреев в ЦК КПСС, и тот факт, что треть Сталинских премий по литературе доставалась евреям.
Уже знакомый читателям А.И. Ваксберг, не стесняющийся писать любые нелепицы, так характеризует «кампанию против космополитов»: «это была тщательно продуманная и хорошо организованная психологическая обработка населения перед грядущими катаклизмами (имеется в виду поголовная депортация евреев. — В.К.), которую предначертал обезумевший диктатор» (цит. соч., с.261). Но как это согласуется с одновременным очень щедрым производством евреев в лауреаты, народные и заслуженные артисты и т. п., о чем, кстати сказать, узнавали несоизмеримо более широкие слои населения, нежели те, которые слышали что-либо о критиках Борщаговском, Данине и т. п.? Так, в 1949–1952 годах стали известными всей стране лауреатами Сталинской премии (часть из них — дважды) артисты еврейского происхождения Марк Бернес, Ефим Березин, Владимир Зельдин, Марк Прудкин, Фаина Раневская, Марк Рейзен, Лев Свердлин и т. д.
Словом, с прискорбием помня о репрессиях и гонениях 1949–1952 годов, затронувших значительное количество людей еврейского происхождения, необходимо вместе с тем освободиться от многочисленных домыслов, вымыслов и зловещих мифов, которые затемняют или вообще заслоняют историческую реальность этого — в сущности не столь уж далекого — времени.
Часть третья
ОТ СТАЛИНА ДО БРЕЖНЕВА
1953–1964
Глава восьмая
О ТАК НАЗЫВАЕМОЙ ОТТЕПЕЛИ
Как уже не раз говорилось, то, что назвали «культом Сталина», оказало и до сих пор оказывает очень сильное воздействие на понимание — вернее, лжепонимание — хода истории в 1930-1950-х годах. Выше приводились цитаты из нынешних сочинений, в которых Сталина проклинают за то, что он перед войной пытался строить свои отношения с Гитлером в сущности точно так же, как это делали тогда правители Великобритании и Франции; авторы этих сочинений явно не отдают себе отчета в том, что их сознание по-прежнему находится во власти пресловутого культа, ибо-де великий Сталин не «должен» был вести себя подобно заурядным правителям Чемберлену и Даладье… Точно так же нисколько не преодолели в себе «культовое» сознание те, кто сегодня объясняют личной злой волей Сталина коллективизацию, 1937-й год, тяжкие военные поражения 1941–1942 годов и т. д. Правда, это уже «культ наизнанку», но он не менее далеко уводит от истинного понимания хода истории, чем культ как таковой.
Я счел нужным напомнить здесь об этом потому, что и многие нынешние суждения о «преемнике» Сталина, Н.С. Хрущеве, основаны в сущности на тех же «культовых» понятиях об истории: все, что совершалось после смерти Сталина, приписывается «доброй» (впрочем, в определенных отношениях и «злой») воле Никиты Сергеевича.
18 апреля 1994 года в связи со 100-летием со дня рождения Хрущева была проведена под руководством правившего СССР в 1985–1991 годах М.С. Горбачева широкая (более 30 участников) конференция, стенограмма которой в том же году вышла в свет в виде книги, изданной немалым по теперешним меркам тиражом. И все происходившее в 1953–1964 годах толкуется в сей книге, по сути дела, как проявления личной воли Хрущева.
Впрочем, более или менее осведомленный историк КПСС В.П. Наумов не мог не сказать на этой конференции, что прекращение фальсифицированных политических «дел» (врачей, «сионистского заговора» в МГБ, «мингрельского» и др.), решение о пересмотре Ленинградского дела, амнистия почти половины — 1,2 млн. (!) — заключенных ГУЛАГа и т. п. были осуществлены по инициативе и в ходе практических мероприятий вовсе не Хрущева, а Берии, но, последний, по словам Наумова, делал все это, так как «пытался создать образ непреклонного борца за восстановление законности и правопорядка, за реабилитацию всех невинно пострадавших… и т. п. Следует признать, что Берия преуспел в решении своих задач. Его действия в то время произвели впечатление, и, сейчас, спустя 40 лет, многие исследователи принимают его маневры за чистую монету»[487].
Заключительная фраза по меньшей мере странна, ибо ведь подследственные и заключенные действительно освобождались тогда по указаниям Берии; «монета», если уж пользоваться этим выражением, была все же «чистой». Но Наумов без каких-либо аргументов противопоставляет действия Берии и позднейшие аналогичные действия Хрущева, который-де руководствовался иными — так сказать, «благородными» — устремлениями.
Между тем (о чем уже шла речь) и мировая, и отечественная история свидетельствуют, что любые правители, предшественники которых были объектами определенного «культа» и в той или иной мере деспотичными, приходя после них к власти, оказываются, по сути дела, вынужденными проявить гуманность. Так, почти ровно за сто лет до смерти Сталина, 2 марта 1855 года, умер деспотичный, по тогдашним меркам, император Николай I, и сменивший его Александр II амнистировал декабристов, петрашевцев, членов украинского Кирилло-Мефодиевского общества (Н.И. Костомаров, Т.Г. Шевченко и другие) и т. д.
Но вернемся в 1953 год. Берия сразу же после смерти Сталина действовал в этом направлении явно оперативней и энергичнее, нежели Маленков (и тем более Хрущев), из-за чего Георгий Максимилианович даже заявил 2 июля 1953 года на известном Пленуме ЦК, посвященном «разоблачению» Берии: «Затем, товарищи, факт, связанный с вопросом о массовой амнистии. Мы считали и считаем, что эта мера по амнистии является совершенно правильной. Но… он (Берия. — В.К.) проводил эту меру с вредной торопливостью и захватил контингенты, которых не надо было освобождать…»[488] Разумеется, Берия действовал отнюдь не из «милосердия», а в силу присущего ему более чем его «соперникам» прагматизма; кроме того, он, конечно же, хотел предстать в общественном мнении как «освободитель». Но в основе его действий была все же не личная воля, а как бы закон истории. И те, кто сегодня усматривают в последующих актах амнистий и реабилитаций личную заслугу Никиты Сергеевича — попросту наивные люди. Любой оказавшийся на его месте деятель не мог не двигаться в этом направлении (начатом к тому же вовсе не Хрущевым, а Берией).
