Юрий Никулин - Почти серьезно
На шефском спектакле в День Советской Армии мы опять показали эти репризы. Принимали хорошо, хотя в некоторых местах возникали незапланированные паузы, чувствовался спад по ритму. И мы поняли - многое еще придется доделывать.
- Вот видишь, - сказал Миша после дебюта, - еще несколько таких реприз, и мы сможем работать коверными.
В феврале 1958 года в Московском цирке шла программа "Арена дружбы", в которой мы показывали "Насос" и "Бантики". Репризы от представления к представлению проходили лучше. В этой программе основным коверным работал Карандаш, принимал также участие и талантливый клоун Анатолий Векшин, с которым мы подружились.
Через неделю после премьеры Мишу, меня и Анатолия пригласил к себе Байкалов.
- Вот что, хлопцы, - начал заговорщицким тоном Николай Семенович, - в апреле намечается поездка советского цирка в Швецию. Меня назначили руководителем. Вас беру коверными. Готовьтесь. Думайте, что будете показывать, но пока об этом ни гугу. Ясно?
Вышли мы из кабинета потрясенные. В душе я ликовал.
С этого дня Миша, Анатолий и я репетировали ежедневно.
В апреле 1958 года мы вылетели из Москвы в Стокгольм в составе большой группы цирковых артистов. Гастроли продолжались пятьдесят дней.
Первые самостоятельные репризы, первые шаги в жанре коверных сразу определили наши клоунские характеры и маски. От репризы к репризе я старался уточнять свой характер клоуна. Я обыгрывал свою фигуру в кургузом пиджачке, ходил заплетающейся походкой и старался как можно серьезнее относиться к самым нелепым ситуациям, возникающим по ходу реприз, считая, что во все, что делается на манеже, нужно предельно верить. Если, скажем, я пугаюсь громадной бутафорской булавки в руках партнера, то я должен бежать от него с криком, веря, что он этой булавкой может меня проткнуть.
С самого начала нашей работы Миша стал меня звать на манеже Юриком.
- Ю-рии-ик! - звал меня партнер, когда я застревал где-нибудь за кулисами или среди реквизита, который то уносила, то приносила униформа.
И по ходу спектакля, когда Миша в очередной паузе снова звал меня, то на "Юиик!" публика уже реагировала.
Зрители смеялись, зная, что я снова появлюсь перед ними в своих громадных ботинках, испуганно озираясь по сторонам.
НЕ БОГИ ГОРШКИ ОБЖИГАЮТОб интересном трюке мне рассказал один артист (он видел его в варьете за границей). На сцену выходит конферансье во фраке и, объявив номер, поворачивается, чтобы уйти за занавес. И тут публика начинает смеяться. Оказывается, на спине фрака громадная дыра (видна майка), брюки сзади порваны настолько, что видны трусы и носки с резинками. Артист испуганно поворачивается, не понимая причины смеха. Снова встает спиной к залу, и снова смех. Опять поворачивается. Недоумевая, придирчиво осматривает себя спереди, снимает даже пылинку с лацкана, а потом, передразнивая смеющуюся публику, одергивает фрак и с достоинством идет за занавес. Зал ахает. Все видят идеально сшитый, целый, без единой дырочки фрак. Интересно, как он эта делает?
(Из тетрадки в клеточку. Сентябрь 1958 года)
Уезжая в Швецию, мы думали, что пятьдесят дней работы в этой стране покажутся до обидного маленьким сроком. Но уже через месяц я начал скучать по дому.
После Швеции мы провели отпуск в Москве, а потом поехали работать в Запорожье.
Стояло дождливое лето, и в цирке были средние сборы. Дирекция быстро организовала спасительные "Вечера смеха" и этим поправила финансовое положение.
Работа шла спокойно, привычно. И вдруг на мое имя пришло письмо, подписанное художественным руководителем Ленинградского цирка Георгием Семеновичем Венециановым, который предлагал нам открыть в качестве коверных очередной сезон а Ленинграде.
Как бы предугадывая наши смятения и колебания, Георгий Семенович писал, что во всем нам поможет. В конце письма - фраза: "Не бойтесь, не боги горшки обжигают".
Предложение Венецианова было заманчивым. Но с чем ехать? Кроме "Насоса" и "Бантиков", к этому времени мы придумали сценку "Стрельба из лука", а также интермедию с яйцами, которые должны таинственно исчезать с табуретки. Вот, пожалуй, и весь наш репертуар. Правда, до начала гастролей в Ленинграде оставалось два месяца. И мы решили, что кое-что придумать успеем. О всех своих сомнениях мы написали Венецианову. В этом же письме, как он просил, мы послали подробное описание своих реприз.
Георгия Семеновича мы знали и уважали. И когда окончательно решили, что в Ленинград поедем, то сказали себе: "Пусть поездка проходит под лозунгом "Не боги горшки обжигают".
Дождем и ветром встретил нас осенний Ленинград. На маленьком автобусе, специально присланном за нами, доехали до цирка. Через два часа разместились в большой комнате общежития на втором этаже. В первый же день - встреча с Георгием Семеновичем, который сразу спросил нас:
- Вас встретили?
И мы поняли, что встреча экспедитора - дело его рук. Тут же возник обстоятельный разговор о работе.
На другой день Георгий Семенович сказал мне:
- А вы бы в музей сходили. Там, если покопаться, можно кое-что разыскать или хотя бы какую-нибудь зацепочку найти.
В Ленинграде единственный в Союзе, а пожалуй, и в мире, Музей циркового искусства.
Целый день перебирал я пачки фотографий, десятки книг, рукописи, афиши, программы. Но, увы, ничего полезного для нашей работы не нашел. Только на один рисунок с изображением клоуна, который едет на бутафорской лошадке по манежу, обратил внимание. Клоун ходит по манежу в надетом на себя каркасе лошади.
А сбоку висят в больших ботинках бутафорские ноги, и создается впечатление, будто клоун едет верхом.
На другое утро я поделился с Венециановым мыслью сделать пародию на высшую школу верховой езды, такой номер, кстати, намечался в будущей программе. В пародии хотел использовать бутафорских лошадок.
- Это любопытно. Но вот беда. Реквизит к премьере сделать не успеем,с сожалением сказал Георгий Семенович.
Мы с Мишей вспомнили о бутафорских лошадках, грудой сваленных на складе Московского цирка. В тот же день созвонились с Москвой, и вскоре в Ленинград прислали две бутафорские лошадки, которых мы переделали для репризы. Так у нас появилась в загашнике (выражение Георгия Семеновича) еще одна реприза.
Время летело быстро. Незаметно подошла премьера. Как говорят в цирке, нас бил мандраж. Откуда пошло это слово - мандраж, не знаю. Означает оно страх, волнение. ("Не мандражируй",- ободряют артисты друг друга перед выходом.)
Хотя и уверял Георгий Семенович, что все пройдет хорошо, и программу составили с таким расчетом, чтобы репризы ложились между номерами, все-таки сильное волнение охватило нас с Мишей, когда мы, загримированные и одетые в клоунские костюмы, услышали первый звонок. Что-то защемило внутри, и я подумал:
"Ну зачем мы влезаем в это дело? Так спокойно все было. Есть свой номер. Он идет десять минут. Его хорошо принимает публика. Работать бы нам, как раньше, и никаких волнений".
Первый наш выход публика встретила сдержанно. Правда, после того как Миша стал пускать бумеранг (бумеранг он сделал собственноручно), который, описав широкий круг, возвратился к нему в руки, раздался смех и кто-то даже зааплодировал.
Лучше всего принимали "Лошадок" и "Насос".
Взмыленные, пришли мы в антракте в свою гардеробную, нервно закурили, сели и никак не можем понять: хорошо проходим или средне?
Вошел Венецианов и спокойно, будто и не волновался за премьеру, сказал:
- Ну что же, поздравляю, молодцы! Так держать!- как говорят на флоте.
Прекрасно вас принимают. Для Ленинграда это хорошо.
Трудно мне объективно судить о дебюте. Может быть, действительно нас принимали неплохо, а может быть, Венецианов просто хотел подбодрить дебютантов. Во всяком случае, поддержка Георгия Семеновича сыграла свою роль, и во втором отделении работалось легче.
На другой день в кабинете Венецианова был сделан тщательный разбор всей программы. Тут мы услышали от него немало замечаний и дельных советов.
На третьем-четвертом представлениях публика принимала нас лучше. Неделю после премьеры мы отдыхали от репетиций, работая только вечером на представлениях. А потом начались ежедневные встречи с художественным руководителем.
- Я решил оставить вас и на следующую программу, - сказал он твердо.
- А с чем работать? Откуда взять новые репризы? - всполошились мы.
- Вот отсюда, отсюда, - сказал он, постукивая по голове пальцем,должны идти новые репризы. И я с вас не слезу, пока вы их не приготовите. Думайте, мучайтесь. Я приглашу вам авторов, но чтобы репризы появились.
С этого дня каждый раз утром, входя к нему в кабинет, мы слышали одну и ту же фразу:
- Ну рассказывайте, что за ночь придумали?
