Казимир Валишевский - Сын Екатерины Великой. (Павел I)
Однако, объявив 28 октября (9 ноября) Семену Воронцову, что при содействии эрцгерцога он надеется поправить последовавшие ныне при Цюрихе несчастья, Суворов через несколько дней, настигнутый своей тяжелой артиллерией, снова пустился в путь, чтобы добраться до Аугсбурга и расквартировать свои войска между Лехом и Иллером.
Между таким осторожным до робости генералом, как эрцгерцогом, и другим, со столь отличным темпераментом, затруднения к соглашению были действительно непреодолимы. Фельдмаршал так высказывался по этому поводу в письме к графу П. А. Толстому: «Он (эрцгерцог) хочет меня оволшебить его демосфенством… Герой в оборонительном, сию кампанию дал он себя исстари знать защищением наследных земель… Я ж лет близ 50-ти в этом ни малого раза испытания не имел. Как не стыдится он мне сие предлагать!». Но автор этого письма имел другие причины, и более убедительные к тому, чтоб покинуть Швейцарию и ее непосредственное соседство. Отношение жителей этой страны к русским становилась таковым, что Викгам предвидел общее восстание против чужестранцев, ранее прослывших в той же стране за избавителей.
По поводу этой перемены и ее причин сами швейцарские историки изобилуют оценкой и документами, тем менее способными дать основание для правдоподобной догадки, что передаваемые факты и выведенные из них заключения противоречат себе иногда у одного и того же автора. Один несомненный факт господствует, однако, в этом споре: военный разрыв, наполовину совершившийся, между русскими и австрийцами со времени движения Суворова в Швейцарию и неизбежное следствие этого разрыва – невозможность для Суворова заботиться о продовольствии своих войск законным порядком. За неимением своего собственного интендантства, его армия была теперь вынуждена жить за счет обывателей, а это был грабеж, – не организованный грабеж революционных армий, но обращающийся в чистое мародерство, и потому еще худший. Уже в Италии несходство характеров, обнаружившееся в союзниках с самого начала кампании, и происходившее от того недостаточное снабжение продовольствием вызывали временами со стороны русских такого рода вольности. Отсюда ослабление дисциплины, отмеченное Викгамом. В Швейцарии случай стал правилом. По свидетельству английского агента, герои Треббии и Нови прибыли будто бы в Фельдкирх обремененные добычей, собранной при проходе через кантоны Ури, Швиц и Гларис, где однако их встретили наилучшим образом. Везде на своем пути они приносили разорение, опустошая даже виноградники и всякого рода насаждения. Система денежных контрибуций, установленная в государствах французами, как ни находили ее тягостной, была, говорит Викгам, «сравнительно милостью». Офицеры не останавливали своих солдат, принимая часто участие в совершаемых насилиях, а Суворов закрывал глаза, сознавая, что не в состоянии иначе прокормить своих людей, и озабоченный также сохранением своей популярности, вследствие притязаний великого князя Константина на главнокомандование.
Эти уверения, приводимые другими свидетелями, должны были, как мы увидим, получить самое блестящее подтверждение – от самого Суворова. Но грабеж и всякого рода неизбежно сопровождавшие его насилия представляли собой не единственный вред, который приходилось терпеть несчастным швейцарцам от тех же гостей. При прибытии Корсакова, Лагарп, бывший наставник великих князей Александра и Константина, был членом Директории Гельветической республики. Изгнанный из России, он сохранил вражду к одной Екатерине и не упускал ни одного случая, чтобы расхваливать ее сына – «несчастного непризнанного принца». Но в то же время он аплодировал успехам «храброго Массены», и в июле 1799 года имел наивность написать царю, прося его оказать содействие независимости Швейцарии, подобно тому, как он сам, в 1793 и 1794 гг., поддержал, по мере своих сил, права законного наследника на Российский престол. Ответом было данное Корсакову распоряжение арестовать дерзкого члена Директории и отправить его под конвоем в Петербург, откуда он будет препровожден в Сибирь!
Так как «храбрый Массена» этому помешал, распоряжение не могло быть выполнено, и добрый Лагарп остался при своих иллюзиях. «Зная сердце русского государя», он заявил, что не боится предписанного ареста, если бы он и был выполнен, и твердо держался этого мнения даже после того, как, за неимением возможности лучше удовлетворить свой гнев, Павел отнял у него пенсию.
Раз такие примеры подавал государь, можно себе представить, как ими пользовались его подданные в отношении соотечественников знаменитого вальдейца, и становится понятным, что Суворов поторопился отыскать в другом месте более гостеприимные зимние квартиры. Он не из-за этого отказывался от намерения предоставить свои войска для служения коалиции и, в особенности, от желания командовать еще одной австро-российской армией. Но он все более и более противился соглашению по этому предмету с эрцгерцогом. Он уклонялся от свиданий предлагаемых ему принцем, и писал ему совершенно бессознательно:
«Наследственные земли должны быть защищаемы завоеваниями бескорыстными; для этого нужно привлечь любовь народов справедливостью… Вам говорит это старый солдат, который почти шестьдесят лет несет уже лямку, который водил к победам войска Иосифа II и утвердил в Галиции владычество знаменитого дома Австрийского…»
Он хвастался своим содействием акту насилия и несправедливости, не имеющему себе равного, который, в этом уголке славянской земли предоставил немецкому игу не только поляков, но и миллионы русских!
Довольно дерзким образом он учил также молодого полководца и его военных вдохновителей:
«Я не люблю болтовни Демосфеновой, ни академиков, только путающих здравый смысл, ни сената Аннибалова. Я не знаю зависти, демонстраций, контрмаршей. Вместо этих ребячеств – глазомер, быстрота и натиск: вот мои руководители».
Он не уклонялся от предложения эрцгерцогу своего содействия для краткой зимней кампании, упорной и решительной (solide et nerveuse), во время которой «можно было бы наверное разбить какого-нибудь Шампионне или Бонапарта». Но он отнимал у своего корреспондента всякую охоту соображаться с этим предложением, тотчас же снова впадая в разглагольствования, ставшие у него теперь обычными:
«Да служат две армии двум императорам, коалиции и всей Европе в одном добродетельном герое! Что касается до положения о будущей, большой, весенней кампании… то возможно ли допустить в оной Кампо-Формидо (sic)! Уже вы видите, что новый Рим идет по следам древнего: приобретая друзей, он достигнет своей цели почтить Германию титлом союзницы так, как Испанию, Голландию и незадолго перед тем Италию, – дабы в свое время повергнут оную в сугубое очарование, принять оную в покровительство, и страны процветающих наций обратить в свои провинции…»
Но, в это самое время, под впечатлением Цюрихского поражения, Павел совсем воспротивился мысли о продлении военного или даже политического сообщничества с Австрией. Он решился даже, в первом своем порыве гнева, на полный разрыв, и, по своему характеру, собирался придать ему угрожающую форму. 15/26 октября он написал английскому королю, чтобы предупредить его, что «вероломство Венского двора» вынуждает его послать Суворову повеление «об учинении необходимых распоряжений к возвращению его войск в отечество». «Думая, что мы будем против Франции трое, мы оказываемся только двое», говорил он. И он приложил к этому посланию копию письма, написанного за несколько дней перед тем императору в следующих выражениях: «Видя, что Мои войска покинуты и преданы на жертву неприятелю тем союзником, на которого я полагался более, чем на всех других, что политика его совершенно противоположна моим видам, и что спасение Европы принесено в жертву желанию распространить вашу монархию; имея притом многие причины быть недовольным двуличным и коварным поведением вашего министерства, которого побуждений не хочу и знать в уважение к высокому сану вашего императорского величества, я, с тем же прямодушием, с которым поспешил к вам на помощь и содействовал успехам ваших армий, объявляю теперь, что отныне отказываюсь заботиться о ваших интересах и займусь собственными моими и других союзников. Я прекращаю действовать заодно с вашим императорским величеством, дабы не действовать во вред благому делу. Остаюсь с должным уважением и проч…».
Казалось бы, что после этого нечего было сказать друг другу. Коалиция представлялась пораженной в своем существенном пункте и всякая возможность обратить ее против Франции исключенной. Павел еще не предусматривал удобства примирения с правительством республики; но в письме к Георгу III он выражал мнение, что «минута падения революционного правительства Франции, предназначенная Провидением, не наступила еще», и пока он предлагал королю заключить более тесный союз, к вступлению в который он считал возможным склонить Швецию, Данию и даже Пруссию, но он хотел, чтобы этот союз был направлен против Австрии, «самой опасной в настоящий момент, державы».
