Александр Говоров - Византийская тьма
Можно, конечно, вспомнить излюбленную поэтессу Кассию:
Ужасно выносить глупца суждения,
До крайности ужасно, что в почете он;
Но если он — юнец из дома царского, —
Вот это уж доподлинно «увы и ах!».
Но к Ангелочку это тоже отношение вряд ли имеет, он вообще рта не раскрывает и никакой мысли, ни умной, ни глупой, от него не дождешься.
— Отец! — наступала она ( «Вся в меня!» — подумал Андроник, и это было в ее пользу). — Вспомни наш последний разговор. Ты отверг мои предложения, твоих предложений у меня нет, а мне надо замуж.
Она убежденно тряхнула излишне белокурой головкой, все алмазные подвески в девичьей митре ее звенели. Андроник, как и всякий папаша, любовался ею.
Тут в помощь сестре прибыла младшая принцесса Фия, то есть Феофила. Она принялась разглядывать предметы в катихумене отца: модель новой стенобитной машины, изображение Земли в виде гороподобного брюха с пупом в Иерусалиме, картину, где были запечатлены три известные красавицы от Малхаза — черная Мела, светлая Левка и рыжая Халка в первородном состоянии… На все она говорила «ой!» и требовала у отца объяснений.
А тут Евматий пробивался с проектом срочного ультиматума все еще мятежной Никее, прибыли гонцы от союзных держав, чиновники принесли на пробу зерно для пересева. Даже патриарх как раз вовремя прислал трактат с новыми изобличениями еретиков-павликиан.
— Послушай, дочь, — пытался он уладить дело миром. — Давай повременим, видишь, у меня экипировка армии… А к тому же я получил негласные пока предложения от венгерского королевича…
Ира от досады побелела, как ручная мышь.
— У вас вечная экипировка, а на родную дочь у вас всегда не было времени. Пусть этот ублюдок Алексей хлопочет, а не вы… Он же царь! А он себе в мячичек поигрывает!
«Опять она права! — поразился Андроник. — Пора с этими опереточными царями кончать!»
Ира кликнула из передней лупоглазую Лизоблюдку, наскоро перечесала размотавшиеся косы под митрой, взяла за руку дисциплинированного Ангелочка и в сопровождении всем восторгающейся младшей сестры победоносно удалилась. Все равно же сделает как хочет!
Но Андроника ждал еще более сложный разговор — оба старших сына.
Официально они прибыли с поздравлениями отцу, а также с выражениями благодарности, что он велел их из тюрьмы освободить. В тюрьму их посадил покойный протосеваст, придравшись к каким-то мелким нарушениям в офицерской службе. Правда, в Византии, где весь общественный строй зиждился на каких-нибудь привилегиях, были и привилегированные тюрьмы. Оба сына Андроника (они же принадлежали к правящей фамилии Комнинов!) сидели в тюрьме Магнавра, в подвалах дворца. Там в темницу даже обед подавали с василевсовой кухни, а за особую приплату носили из фускарии Малхаза. Но все же темница есть темница.
«Какие они разные!» — думал принц, пока делал им необходимые внушения по семейной части. Старший, Василий, русобородый мечтатель, любитель каллиграфии, то и дело упрашивал отца отпустить его в монастырь, где он бы, конечно, занялся перепиской книг. Военная жизнь ему совершенно не по нраву.
Младший, Михаил, чернобородый, рослый, весь в отца, не терпящий возражений, — вылитый он, как был в свои юные годы.
— Прости, отец, — говорит. — Не лучше ли тебе прекратить осаду Никеи? Что они тебе дались? Не лучше ли послать честных людей в города, в провинции и веси?.. Ведь ты же обещал народу!
«Ах ты, утенок! — думает отец. Утенок — это было детское прозвище Михаила за смешной курносый нос. — Все-то тебе кажется просто — раз, два и в дамки! Кто же это его так настропалил, Лапарда, что ли?» Мысль о том, что это могут быть его собственные воззрения, этого Утенка, отцу в голову не приходила.
И каллиграф Василий поглядывал сочувствующе в сторону брата. Они были дети от разных матерей, но в тюрьме сидели вместе, наверное, успели столковаться.
— Все эти Комнины, и мы в том числе, Ангелы, Контостефаны, Палеологи, Ватацы, — развивал свою идею Михаил, — видимо, исчерпали себя, ты не находишь, отец? Не пора ли им уступить свои должности, титулы, поместья кому-нибудь из простых стратиотов, которые окажутся способными вывести империю из тьмы?
«Ах ты. Утенок! — сокрушается отец. — Тебе бы сейчас рассказать историю, как самый первый Комнин, живший еще за пятьдесят лет до легендарного Алексея I, выходец из самых простых стратиотов, власть себе добывал, как он тщательно подыскивал способных именно из фамилии Комнинов и расставлял их на самые важные места, чтобы обеспечить власть».
Не слыша от отца ни слова ни за, ни против, молодой принц продолжал:
— И народ воздаст тебе за это, как он сейчас уже прозвал тебя Великим, так он сохранит в истории имя твое на века.
— В таком аппаратном государстве, — наконец произнес принц, а сыновья смотрят, как он терзает свой свисающий ус, и понимают, что отец недоволен, хотя не знают пока чем. — В таком государстве внутренних связей, какова есть наша Священная Римская империя, главное — это власть. Кому принадлежит и действительная и формальная власть.
— А правда ли, отец, ты хочешь братца Алексея устранить… Как это лучше выразиться, ну — убить? Так в народе говорят.
Андроник считает про себя до десяти, чтобы не вспыхнуть как порох. Выдать бы им свою любимую присказку, что есть народ. Но время дороже денег, время дороже слез, как сказал поэт. А ведь в известных летах уже оба, в чинах, собственно говоря, генеральских — один логофет дрома, другой младший дука. И ни малейшего представления о том, что этот самый народ в один прекрасный час выкинет на помойку истории и великого отца, и гениальных сыновей!
И тут чувство недоделанного, несвершенного, которое томило его все утро, от гнева, что ли, вылилось в конкретное решение. Он твердо и без колебаний знал, что делать ему впредь.
— Вот что, дети, — заглянул он в сосредоточенные лица своих генералов, — пора от теоретических рассуждений переходить к конкретным делам. Вы не забыли, надеюсь, по чьей вине вы провели в темнице Магнавры почти что год?
Он перевел дух, не переставая терзать усы. Были мрачны лица принцев, как, несмотря на летний сияющий день, была мрачна безлюдная катихумена, ее лиловые пилоны, где, как бледная тень, маячила фигура бессменного Каллаха.
— Надо устранить, как ты говоришь, — Андроник избрал наиболее доверительный, как ему казалось, тон, — да не братца того полоумного, василевса, с детьми я не воюю. Надо устранить эту антиохийскую змею, эту фарисейку Марию, которая ранее была Ксения…
— Сейчас? — тупо взглянул старший, Василий.
— Да хоть бы и сейчас.
— Круговой порукой хочешь связать нас? — спросил Михаил, осклабясь, как чужому. — Конечно, нам не дашь пачкать руки, для этого есть палачи… А кто обещал народу царствовать без крови, без ослеплений и удавок?
Андроник хотел начать разговор о пользе единовластия, о дамокловом мече, который висит над каждым, кто ищет власти… Но принцы отчужденно молчали, и Андроник отпустил их, поцеловав и перекрестив каждого.
Слушал, как внизу у подъезда они садились в седло. Звенели уздечки, фыркали кони, стукали копытами, приглушенно звучала команда. Разве эти генеральствующие глупцы понимают, что их он стремится, именно их оградить от надвигающихся бед?
Где-то он видел мозаичную картину — старый ворон, провожающий в полет оперившихся сыновей. Нет, не Врана, хотя у него ворон в гербе, а он, Андроник, тот старый одинокий ворон на краю солнечного заката.
Из пищи, поданной Каллахом, он выбрал солдатский сухарь и жевал его беззубыми деснами, вышагивал по ковру подагрическими ногами, старый, совсем старый Ники, Андроник… В ночном небе пели какие-то очень далекие птицы, не то петелы, не то козодои, не то алконосты…
— Что нового, Каллах?
— Лапарда бежал в Никею.
Жизнь продолжалась.
7
Кони шли в утренней мгле, мотая головами и упрямясь, будто протестовали, потому что знали, на какое мерзкое дело везут своих седоков.
На углу площади Августеон к ним присоединились всадники Агиохристофорита во главе с самим патрикием.
— Про Дионисия пока никак, — докладывает вполголоса Агиохристофорит, поравнявшись с повелителем. — Но будет, ручаюсь.
— А как та самая бабушка? — тоже вполголоса спрашивает принц.
— Ты считаешь, время уж настало?
— А когда оно не настало для такой цели?
— Как прикажешь, всевысочайший.
Агиохристофорит со своими всадниками вновь отделяется от кавалькады принца и исчезает где-то в боковом переулке, тогда как Андроник со своими берет курс прямо на Босфор.
Там на берегу волшебного пролива у самой кромки моря возвышается причудливый замок, именуемый обителью иоаннитов. «Роскошный пляж! — сказали бы наши современники. — Дивный парк!» Да, но они всегда пустынны, потому что принадлежат императорской семье и крепко охраняются дворцовой стражей.
