Лев Клейн - Воскрешение Перуна. К реконструкции восточнославянского язычества
Здесь опять же в тексте неустранимое противоречие: архиепископ Иоаким «посече» кумира, из чего можно было бы заключить, что кумир был каменный и что во всяком случае он уничтожен. Но затем к этому уже уничтоженному кумиру привязывают канаты (ужи), влекут его в реку, точно так «биюще жезлием», как в Киеве, и затем кумир плывет по течению (стало быть, он деревянный). Совершенно очевидно, что здесь соединено два рассказа: официальное сообщение об энергичных действиях архиепископа по искоренению язычества и устный бытовой рассказ, возможно, потомков того же жителя Пидьбы, о том, что проделывали с идолом Перуна. И этот бытовой рассказ — вовсе не обязательно об окончательном отречении от Перуна. В обращении пидьблянина к Перуну — соединение ласковости с пренебрежением.
Это сказывается и в самом прозвании бога. Есть мнение (Гиндин 1981: 87), что Перушице — это результат табуирования основного имени бога. Но здесь типичное для русских имен формообразование: Перушице — от ласкового Перуша (ср. Петр — Петруша, Артем — Артюша), но дополненного уменьшительным формантом -ца (зват. падеж -це), как в каша — кашица (также: грязца, прохладца, книжица, лужица, рожица, землица; мужск. род: умница, возница, пьяница, опойца). Это близко современным Петрушка, Артюшка. Фамильярность и бесцеремонность пидьблянина — вполне в духе проводов Костромы, Ярилы и проч. На Руси всегда почитание богов перемежалось расправами с ними: «Взял боженьку за ноженьку, да и об пол», — гласит пословица.
В I Новгородской летописи содержится интересное добавление к повествованию о том, как влекли Перуна в реку:
«и в то время вшел бе в Перуна бес, и нача кричати: о горе, горе мене! достахся немилостивым сим рукам! И вринуша его в Волхов. Он же пловя сквозе великий мост, верже палицю свою и рече: на сем мя поминают новгородскыя дети, его же и ныне безумнии убивающеся, утеху творят бесом... Порази же слепотою новгородцев, яко оттоле в коеждо лето на том мосту люди собираются и разделившеся на двое играюще убиваются» (ПСРЛ II: 258, III: 207, V: 121; НПЛ 160).
Летописец не сомневается в том, что идол Перуна кричал горестные слова, он только объясняет эту несообразность (древо же, не бог) вселением беса. В рассказе фигурировал оживший Перун. Проплывая под мостом, он швырнул свою палицу, значит, по преданию, дошедшему до летописца, бог был изображен в истукане с палицей. К этому эпизоду информаторы летописца возводят традицию кулачных боев на Великом мосту, где ежегодно встречались обе «стороны» Новгорода. Вероятно, в этом сказывается смутное воспоминание либо о том, что на проводах Перуна толпе положено было делиться надвое и вступать в борьбу за него, либо о том, что на этих похоронах справлялась тризна с кулачным боем. Такие «стенные бои» (стенка на стенку) в позднейшей России практиковались обычно на Масленицу или на Троицу (Zelenin 1927: 352, Пропп 1963: 124), т. е. в те празднества, куда отошли из встречи летнего солнцеворота «скоромные» развлечения. Бились и в купальскую ночь. Об этом напоминает пословица: «На Ивана Купала кого побьют — пропало» (Даль 1955, II: 219; значение этой информации подсказано Велецкой 1978: 101, прим. 46).
5. ВОСКРЕШЕНИЕ ПЕРУНА
Перун на жернове
Таким образом, мы приходим к необходимости подключить Перуна к серии умирающих (убиваемых) и воскресающих богов (см. Francfort 1958; Jacobsen 1976, Chapter 2. Dying gods of fertility: 23-73). Мангардт и Фрэзер определили, что целью умирания и воскрешения была магическая поддержка возрождения растительности. Такими умирающими и воскресающими богами урожая и ежегодного возрождения природы видели Озириса, Таммуза, Адониса, Аттиса. Характерной чертой всех этих культов было их отправление женщинами (Фрэзер 1986: 303-306), как это оказалось и в случае с Перуном. Но Беркит (Burkitt 1979: 99-105) серьезно оспорил, что во всех этих мифах целью была магия, направленная на вегетацию — боги возвращались на землю с другими целями. Но все это были не боги грома. Были, однако, и громовержцы с таким циклическим режимом, и, что любопытно, только в Азии, хотя бы Индра (Hopkins 1916).
Как ни странно, в этом качестве Перун схож не со своими европейскими родственниками (Зевсом, Тором), а с малоазийским (хеттским), индийским, а также с западносемитским (финикийским) громовержцем Балу (Ваалом, Баал-Хаддадом), покровителем Угарита, вооруженным палицей и имевшим титул «князь»
(Баал-Зебул, прототип Вельзевула христианской мифологии). Вот здесь поддержка вегетации отчетливее.
Этот западносемитский громовержец, оттеснивший от верховенства над богами своего отца Ила, был приглашен богом смерти Муту на пир и там убит. Жена его Анат оплакивает мужа, затем с помощью богини солнца Шапаш находит его тело и погребает. После этого Анат убивает бога смерти Муту и, размолов его в муку, рассеивает по полю, отчего Балу воскресает. Муту тоже (на седьмой год), и все начинается сначала. Семь лет стоял и Киевский Перун над Днепром, другие семь лет — новгородский над Волховом.
Семя для посева нет надобности размалывать в муку, и не собирается Анат возрождать врага своего мужа, так что и не семя это. Размалывание здесь безусловно имеет магический смысл. Оно направлено на врага Громовержца, то есть является тем действием, которое хотел бы, но не успел произвести сам Громовержец.
В этой связи не лишена значения несомненная причастность славянского громовержца к молотьбе и мельнице. В литературе уже обращалось внимание на то, что в языке славян слова ' «молния» («молонья», «молодня») и «молоть», «молот», «мельница» («млын») — от одного корня, и от того же корня у германцев образовано имя собственное молота Тора — «Мьельнир» (Davidson 1965). В Белоруссии бытовало предание о том, что небесные духи гарцуки возят жернов, на котором восседает Перун с огненным луком в руке (Афанасьев 1865, I: 291). Есть и предание о чудесных жерновах, упавших с неба. В финском эпосе священная мельница Сампо связана с деяниями культурного героя. Эта мельница перемалывает все, но судя по эпическому описанию, реальный прообраз Сампо — просто большая зернотерка из двух камней (Рыбаков 1981: 257-259).
Мельника, хозяина водяной мельницы, обычно на Руси считали колдуном (Токарев 1957: 32). Передавали, что на мельничном колесе катаются русалки (Афанасьев 1865, I: 291). Чтобы унять нечистую силу, при мельнице устраивали часовню с иконой — «шумиху», чтобы, как об этом говорили, «шумному богу молиться» (Успенский 1982: 118). Когда, опасаясь наводнения, водяному жертвовали коня, его опускали в прорубь с двумя жерновами на шее (Афанасьев 1868, И: 245).
Еще Афанасьев подметил, что рудиментом связи мельницы с языческим божеством можно считать стойкое представление о Чертовой мельнице, а более древнее орудие размола, ступа, в русских сказках служит повозкой Бабы-Яги (Афанасьев 1865, I: 295). Но ступа являлась культовым предметом у угров и у индоариев: в ней толкли наркотическое растение для священного напитка сомы — того самого, которым опьянялся Индра.
Возможно, что и кавказская привязка рассказа о водяной мельнице и о споре двух братьев из-за нее к образу Пиръона не случайна и унаследована от Перуна. Любопытно, что и в финском эпосе мельница Сампо гибнет в ходе спора двух братьев из-за нее.
Причастность Перуна к молотьбе, вероятно, как-то связана с его причастностью к хлебу, так выразительно подчеркнутой в кавказских текстах.
Бережное и пиетическое отношение к хлебу характерно для древних славян. «Хл1б святый» — говорили на Украине. Народная русская песня, записанная в начале XIX в. возглашает:
А эту песню мы хлебу поем, слава!
Хлебу поем, хлебу честь воздаем, слава!
(Снегирев 1837, II: 70)
Сказать про хлеб худое слово считалось великим грехом — Бог накажет неурожаем. Запрещалось сорить хлебом или катать из него шарики. Уронив хлеб, полагалось поднять его и поцеловать. Кто не брезгает хлебом любого вида — ест его и черствым и цвелым, тот не изведает нищеты, доживет до преклонного возраста и, что связано именно с причастностью Перуна, не будет бояться грома и не потонет в воде (Афанасьев 1869, III: 763; Сумцов 1885: 88).
У белорусов Святой Илья жнет жито. «Святы Илля —старая жнея». Можно было бы считать, что все дело в дате Ильина дня — он приходился на время жатвы (20 июня стар, стиля). Но святых на время жатвы много, для каждого дня есть какой-нибудь святой, а то и несколько. Есть и дни специально помеченные в народных святках жатвенными терминами — Прокофий Жатвенник (8 июня), Евстигней Житник (5 августа), Успенье — дожинки (15 августа, Хлебный спас (16 августа). Кроме того, покровительство Ильи над хлебом не ограничивается жатвой, он обеспечивает урожай, способствует росту злаков. На вопрос Богородицы, где был, Илья отвечает:
По межам ходзив, жито родзив,
Жито, пшаницу, усякую пашницу.
(Сумцов 1885: 116)
О том, что Илья способствует росту злаков, поют уже на Новый год — на Св. Василия. Вот украинская «щедровка»:
