Эдуард Перруа - Столетняя война
И однако ланкастерская Англия в 1436 г. была крайне мало способна восстановить свое сильно пошатнувшееся военное положение на континенте. То, что она переживала, было обычной расплатой за великие эпопеи, пожирающие людей и деньги. Ей сильно не хватало вождя, и беспокойные годы затянувшегося монаршего несовершеннолетия не смогли такого вождя сформировать. Ведь пока Бедфорд во Франции пытался решить грандиозную, но безнадежную задачу создания «двойной монархии», его соотечественники у себя на острове погрязли в мелочных склоках, подробное изложение которых затянулось бы надолго. Хэмфри Глостер, разъяренный тем, что его лишили поста регента, ударился в интриги. Это был блестящий принц, утонченный гуманист, чьи щедроты колоссально обогатили библиотеки Оксфордского университета, но притом человек вздорный, жестокий, алчный и хитрый. Преданно выполняя последнюю волю Генриха V, Королевский совет, где заправляли дядья покойного короля — Бофоры, оставил Глостеру только видимость власти. Оттесненный принц несколько месяцев скрепя сердце сносил это положение. Но когда в 1425 г. он вернулся из своей бурлескной экспедиции в Нидерланды, испытав унижение и потеряв деньги, больше терпеть он не желал. При всем Совете он обвинил Генриха Бофора, что тот в его отсутствие плохо правил королевством. Ссора могла бы вылиться в гражданскую войну, если бы не вмешался Бедфорд, спешно прибывший успокоить возбужденные умы и оставшийся в Англии более чем на год, чтобы довершить примирение. По соглашению Глостер сохранял свой довольно пустой пост «протектора», а Бофор покидал Канцелярию, которую возглавлял с самого начала нового царствования. В качестве компенсации прелат получал кардинальскую шапку; кроме того, он все еще был чрезвычайно богат и оставался крупнейшим заимодавцем короны. Глостер, завидовавший ему из-за этого всего, немедленно возобновил войну, едва Бедфорд отбыл на континент. Против расточительного прелата, любимца аристократии, он настроил средние классы, лондонское бюргерство, общины; он намеревался запретить Бофору как служителю церкви носить орден Подвязки, а как кардиналу — управлять Винчестерской епархией, которую тот сохранил за собой. Лишь благодаря тому, что Бофор в то время подолгу бывал на континенте, готовя крестовые походы против чешских гуситов[127], это соперничество не перешло в кровопролитную борьбу.
Никто в Англии не был в силах обуздать эту интригу. Бедфорд, слишком занятый в Париже и в Руане, не мог часто приезжать на остров. При короле-ребенке, правившем лишь по видимости, в результате раздоров принцев строгое управление, установившееся при Генрихе V, начало расшатываться. Это прежде всего выразилось в том, что из года в год повышался дефицит бюджета. Когда-то завоеватель пообещал быструю победу, ради которой его подданные с легким сердцем принесли весомые финансовые жертвы. Но теперь существующая фискальная служба была бессильна удовлетворить все более обременительные военные нужды; все налоговые поступления уходят на подготовку подкреплений, которых без конца просит регент Франции. До самой осады Орлеана можно было надеяться, эти затраты скоро окупятся. Но когда война сделалась оборонительной, ее бремя стало восприниматься как непосильное; именно в этот момент растущие потребности вынудили власти искать новые источники доходов. Поскольку поступлений от налогов на шерсть, таможенных пошлин и сборов за торговые сделки, налогов на движимое имущество стало не хватать, парламент 1431 г. согласился обложить податью в 5% все доходы, превышающие 20 фунтов. Тем не менее казна продолжала брать безвозвратные займы, увеличивая свору своих заимодавцев.
Лишившись после Арраского договора своего единственного союзника на континенте, со смертью Бедфорда Англия осталась и без вождя. Вот еще одна причина паралича власти. В Лондоне в окружении набожного и слабого юноши — короля Генриха VI — продолжалось соперничество Бофора и Глостера, став теперь, однако, не столько личным, сколько политическим. Служитель церкви, стремившийся вернуть деньги, которые одолжил казне, Бофор выступал как приверженец партии мира и согласия с противником Валуа. Вокруг него группировалась часть баронов, считавшая, что напрасных жертв уже довольно. Глостер, как и другой Глостер в предыдущем веке, разжигал в лондонском бюргерстве и среди общин антифранцузские страсти, напоминал о совсем недавней славе Генриха V, ратовал за войну до победного конца. Ни тот, ни другой не были в состоянии руководить делами во Франции, и должность Бедфорда передали сначала графу Уорику, а потом Ричарду, герцогу Йорку, который искал свой путь и склонялся то на одну, то на другую сторону.
Если бы монарх Валуа не закоснел в своей давнишней пассивности, если бы истощение не парализовало силы королевства, взятие Парижа стало бы предвестием окончательного натиска на Руан и Бордо — последние цитадели ланкастерской империи. Но на деле Ричард Йорк при поддержке деятельного Тальбота легко сумел справиться с опасностью. В 1436 г. был восстановлен порядок в оказавшейся под угрозой Нормандии; новое взятие Понтуаза даже позволяло предсказывать внезапное наступление англичан на Иль-де-Франс. Анжуйцы и Ришмон не без труда склонили Карла VII принять командование над войсками, чего тот не делал со времен эпопеи с коронацией. Но кампания 1437 г. длилась недолго. В октябре французы захватили Монтеро — последнюю вражескую крепость на верхней Сене. Потом — торжественный въезд в Париж с народным весельем и приветственными возгласами, а через три недели войско отступило на Турень. Дальнейшие боевые операции не приносили иных изменений, кроме ежегодного взятия нескольких крепостей врага, которому нередко везло в чем-то другом: 1438 г. — не слишком успешный поход в области Бордо; 1439 г. — капитуляция английского гарнизона в Мо; 1440 г. — неудача под Авраншем и потеря Арфлёра. Вот жалкий итог действий за четыре года после вступления Ришмона в Париж.
А Карл VII, при всей преданности нации самой идее монархии, был непопулярен. Его упрекали в неспособности дать отпор грабителям-рутьерам; отчаяние народа усугубляли опустошительные эпидемии, распространяющиеся по обескровленным провинциям; наконец, в окружении суверена вновь началось соперничество принцев, столь ярое, что забрезжила опасность новой гражданской войны. Равно как и при Карле VI, это не феодальный мятеж. Разоренный войнами класс рыцарей, который никогда не был серьезным соперником для монархии Валуа, не мог рассчитывать на успешное восстание, для оплаты которого у него не было средств. Королевская администрация держала этот класс под плотной опекой, одну за другой отбирала его последние привилегии, упраздняла его судебные полномочия, провозглашала исключительное право суверена на пожалование дворянства, на узаконение внебрачных детей, на разрешение ярмарок и рынков, даже пыталась законодательно ограничить случаи, в которых сеньоры смогут взимать с подданных экстраординарный эд. Но, как и при Карле VI, действиям власти, желающей их оттеснить и ограничить их доходы, противились принцы. Им нужно было все больше денег, и поэтому все настоятельней становилась их потребность контролировать правительство и пользоваться королевскими щедротами. Бывшие пленники Азенкура были вынуждены заплатить огромные выкупы, разорившие их. Когда герцогиня Бургундская вбила себе в голову освободить Карла Орлеанского, переговоры затянулись на годы, потому что принц-поэт не мог найти суммы, которой потребовали за его временное освобождение. Если король не вернул бы им милости, какими они пользовались в предшествующее царствование, эти расточительные принцы обнищали бы. Они страдали, видя, что королем вертят в свою пользу только Ришмон и еще Карл Анжуйский, граф Менский. И вот Карл I де Бурбон встал во главе недовольных. В 1437 г. он организовал заговор с целью свергнуть фаворитов; наряду с герцогом Алан-сонским к нему присоединились Иоанн V Бретонский (хоть он и брат Ришмона) и король Рене, брат Карла Менского; им обещал поддержку своих банд Родриго де Вильяндрандо. Чтобы рассеять этих заговорщиков, хватило быстрого марша на Овернь. В 1440 г. угроза становится явственной, заговор расширяется. Главную его опору составил Иоанн Бретонский и граф Арманьяка; Алансон сговаривался и с англичанами о получении военной помощи. Дело стало еще опасней, когда к заговору примкнули два новых видных участника: Дюнуа, который обвинял короля в том, что тот ничего не делает для освобождения его единокровного брата — герцога Орлеанского, и прежде всего дофин Людовик — шестнадцатилетний юноша, уже жаждущий царствовать. В феврале они начали военные действия. Эти «волнения» назвали Прагерией, в память о недавнем восстании в Чехии. Королевская армия сначала заняла Пуату, потом подчинила Овернь, где укрылись Бурбон и дофин. Вынужденные покориться, заговорщики в июле получили прощение. Они потерпели плачевное поражение потому, что даже их объединенные силы были намного малочисленней королевских; кроме того, им не хватило поддержки Бургундца, без которого отныне никакая коалиция принцев не сможет добиться успеха. Сразу же после Прагерии Филипп Добрый понял, что его час пробил: заставить принцев заплатить за союз с ними и тем самым вновь занять в королевстве Валуа главенствующее положение, которого не дал ему Арраский договор, — разве это не будет традиционной политикой его дома применительно к новым обстоятельствам? В декабре 1440 г. он вступил в тройственный союз с Иоанном V Бретонским и Карлом Орлеанским, наконец благодаря ему извлеченным из тюрьмы. К ним примкнул Алансон, а потом Бурбон, они постоянно ездили от одного двора к другому, посылали своих людей в Руан, зондируя намерения герцога Йорка. Наконец, в феврале 1442 г. все принцы собрались в Невере, чтобы открыто заявить о своих жалобах и потребовать созыва Генеральных штатов. Хоть коалиция выглядела мирной, ее существование угрожало независимости королевской власти. Карл VII и его советники сумели расстроить происки врагов: умело расточая щедроты, они купили выход из коалиции Алансона и Дюнуа. По отношению к остальным заговорщикам власть держалась столь твердо, что те разошлись, не добившись ничего.
