Михаил Хейфец - Цареубийство в 1918 году
Дзержинский скончался от разрыва сердца в 1926 году, и его смерть сопроводил
т. Сталин странной репликой о том, что, может быть, это так и надо, чтобы старые товарищи сходили в могилу один за другим. Они и сходили один за другим, опозореяные, проклятые и сломленные.
* * *
Из следственного дела писателя Исаака Бабеля: «Источник сообщает: в ноябре 1934 года Бабель сказал: «Люди привыкают к арестам, как к погоде. Ужасает покорность партийцев и интеллигенции к мысли оказаться за решеткой. Все это характерная черта государственного режима. Надо, чтобы несколько человек исторического масштаба были во главе страны. Впрочем, где их взять, никого уже нет.» О процессе право-троцкистского блока Бабель сказал: «Они умрут, убежденные в гибели представляемого ими течения и вместе с тем гибели коммунистической революции: Троцкий убедил их в том, что победа Сталина означает гибель революции.»
* * *
Из воспоминаний поэта и критика В.Ф. Ходасевича: Ольга Давидовна Каменева, жена Каменева и сестра Троцкого, расхваливала ему своего сына:
«Товарищ Раскольников одел нашего Лютика по-матросски: матросская курточка, шапочка, фуфайка такая, знаете, полосатая. Ну, настоящий маленький матросик!
Слушать ее мне противно и жутковато. Ведь так же точно, таким же матросиком, недавно бегал еще один мальчик, сыну ее примерно ровесник. Наследник, убитый большевиками, кровь которого на руках у этих вот счастливых родителей!
…Вдруг она умолкает, пристально и как бы с удивлением вглядывается в меня, и я чувствую, что моя мысль ей передалась… что она знает мои мысли. Она хочет как-нибудь оборвать разговор, но ей дьявольски не везет, от волнения она начинает выбалтывать как раз то самое, что хотела бы скрыть, и в полном замешательстве срывается окончательно:
– Только бы он был жив и здоров!
Я нарочно молчу, чтобы заставить ее глубже почувствовать происшедшее.»
Ольгу Давидовну Каменеву расстреляли осенью 1941 года в Орле.
Таков был конец людей, думавших, что они выносят решения.
* * *
После покушения на Ленина 30 августа 1918 года по России прокатился вал «красного террора». В Москве, у Кремлевской стены расстреляли в одночасье полтысячи «заложников» – людей, виновных в «неправильном, неположенном» социальном происхождении (бывших министров, сенаторов, сановников).
В уральских городах, сановниками небогатых, просто расстреляли всех несчастных, заключенных на момент свердловского указа. В эти дни из ворот пермской тюрьмы вывели группу подследственных, среди них последних тобольских ссыльных, находившихся в заключении: фрейлину графиню Гендрикову, обер-лектрису Шнейдер и камердинера Волкова. «Наконец везут в Москву», – сказала графиня. Но Волков, поглядев на конвой, заподозрил неладное и, когда группу завели в какое-то очень глухое место, рванулся в сторону и побежал к темневшему на горизонте лесу. Ему выстрелили в спину, он споткнулся, упал, услышал: «Готов!» Мужественный человек пополз и потом 43 дня блуждал по лесу… После занятия Перми войсками белого генерала Пепеляева Волков отвел следователей к месту, куда вели их группу, – это оказалась городская канализационная свалка. Там следователи опознали тела Гендриковой и Шнейдер: одной выстрелили в спину, на другую пожалели пулю. Патологоанатомы установили, что она умерла от сильного удара в заднюю часть черепа тупым орудием (видимо, прикладом винтовки). В опубликованном красными властями списке убитых заложников Волков нашел фамилию своего коллеги, камердинера великого князя Михаила, – Василия Челышева. Это была последняя, четвертая жертва из круга Михаила Романова.
Почему-то здесь вспомнился Марк Касвинов… Извинительны ошибки или умолчания, вызванные политическим давлением издателей-заказчиков, можно, так сказать, войти в положение подневольного историка – не каждому дано, не каждому нужно быть героем. Но не цензура же требовала от Касвинова писать о вольготной жизни Михаила Романова и его людей в ссылке!
Я подумал об этом, когда в одной из сегодняшних публикаций Гелия Рябова прочитал, что в январе 1919 года были казнены в Петрограде четверо великих князей «в ответ на убийство в Германии Карла Либкнехта и Розы Люксембург». Понимаю, что он бездумно, автоматически повторил здесь официальную формулировку, адресованную одурманенным кровью массам («они наших, а мы зато ихних»), но ведь это нисколько не лучше касвиновской «вольготной жизни»: Рябов не может всерьез думать, что убийство членов российской династии являлось хотя бы зверской, палаческой, но все же реакцией Кремля в адрес правивших тогда в Берлине социал-демократов, подавлявших восстание левых экстремистов.
Ленин ждал момента и дождался, когда в потоке всемирных откликов на убийство вождей «Союза Спартака» затерялось короткое сообщение из Петрограда об убийстве четверых великих князей. Что, мол, поделаешь, время такое грозное!
Четверых великих князей расстреляли утром 30 января 1919 года во внутреннем дворе Трубецкого бастиона Петропавловской крепости, у стены известной «баньки».
Самым знаменитым среди них был великий князь Николай Михайлович, прозванный в семье «Николаем-Эгалитэ» за республиканские убеждения, генерал-от-инфаитерии и историк, прекрасный знаток русских архивохранилищ. «Человек строптивого характера», «ядовитый скептик», как говорили о нем в семье, он многажды, особенно в последние месяцы царствования, предупреждал царственного брата об опасностях пути, по которому тот ведет Россию и Романовых. Судьбу свою историк предвидел: «Висельники мы!» – не раз говорил в тюрьме.
Князь Петр Долгорукий, впоследствии погибший в тюрьме ГПУ, воспроизвел рассказы современников о гибели воина и ученого: «Великий князь Николай Михайлович… в предварилке все время шутил и подбадривал других заключенных. Когда его вывели на расстрел, он отказался от завязывания глаз, скрестил руки, поднял голову и так вызывающе глядел солдатам в глаза, что смутил многих, и не все стреляли.»
Рядом с 60-летним историком стоял его младший брат Георгий (средний, генерал-инспектор артиллерии Сергей был, как читатели помнят, убит пулей под Алапаевском). О нем я почти ничего не знаю, кроме того, что этот профессионал-офицер был знаменитым коллекционером: собрание монет Государственного Эрмитажа в значительной мере создано его усилиями. Оно – и память о великом князе Георгии.
Вместе с Михайловичами у стены поставили еще одного Константиновича, – Дмитрия, 59-илетнего командира кавалерийского корпуса, и его ровесника, командира кавалерийской бригады Павла Александровича, тяжело в это время болевшего, взятого в тюрьму из больничной постели. (Именно его сын от морганатического брака, князь-поэт Владимир Палей, был убит в Нижне-Синячихинской шахте под Алапаевском.)
Всех расстрелянных в этот день похоронили в неизвестном месте на Заячьем острове.
Примерно в те же дни в Ташкенте расстреляли еще одного Константиновича – великого князя Николая.
Всего на протяжении семи месяцев было убито 19 членов династии, царствовавшей 305 лет.
Еще скажем доброе слово о Соколове: он был все-таки из лучших в своей компании. Например, защищал память своего свидетеля, полковника Е. Кобылинского, которого монархисты склонным были презирать как человека, назначенного Керенским. Соколов напомнил: хотя Кобылинский был инвалидом войны, страдавшим нефритом после контузии и потому освобожденным от службы в Действующей армии, но, узнав о гибели своих подопечных, вступил добровольцем в Сибирскую армию и пал в бою. Так что не стоило эмигрантам посмертно его упрекать за назначение от Временного правительства (приказ о назначении был подписан генералом Лавром Корниловым).
Но Соколов, оказывается, ошибся даже в этом случае. Кобылинский не погиб, а был взят красными в плен. Как сообщает Касвинов, его расстреляли томские гепеушники в 1927 году. В честь, видимо, 10-й годовщины Октября: еще через 10 лет расстреливали тех, кто сумел победить его в открытом бою.
Глава 36
ЕСЛИ БЫ СУД…
В начале книги я сознательно прервал на полуслове разговор с солагерником Владимиром Осиповым, которому в ответ на рассуждение о достоинствах монархии («если бы не случайности рождения») возразил: «Но тут была именно случайность».
О каких «ошибках, больших и страшных,» Николая II говорил отдававший ему должное Черчилль?
Роковая «случайность рождения» последнего монарха таилась в синтезе в его личности двух качеств. Каждое по отдельности в моих глазах является достоинством» но, соединившись в правителе империи, они стали гремучей смесью, что привела его (и руководимую им страну) к трагедии Ипатьевского дома.
Первое: по природе он был человеком с семейным, частным характером и склонностями. Антон Чехов, увидев царя в Крыму, сказал: «Да ведь это просто полковник» (такой чин царь выслужил в русской армии), Слова Чехова противники императора цитируют с уничижительной целью, как будто в звании полковника таилось нечто позорное. Между тем, Чехов, этот едва ли не самый большой знаток душ своего поколения, хотел сказать одно: для Николая исполнение долга перед империей было тем же самым, что для хорошего офицера – управление полком. Солдаты должны быть кормлены, обмундированы, офицеры должны выдвигаться наверх по способностям и старанию, и превыше всего – полковая честь, самоотверженность в бою! Полк для хорошего начальника есть большая семья, а талант Николая, насколько я ощущаю его личность, был именно талантом семейным, глубоко мне симпатичным, но – недостаточным для управления столь сложным механизмом, как Россия на переломе веков, то есть в эпоху крушения монархического администрирования во всем мире.
