Константин Победоносцев - Великая ложь нашего времени
Сегодня, в 8 часов утра, ударили у св. Софии. Как хорошо было в церкви, и сказать невозможно;— все блестело и сияло, все торжествовало и пело! Я смотрел на Протича и Груича, — крупные слезы катились у них по лицу. Явились и два абиссинца, коих привез вчера Анненков; оба стояли в белой одежде и сверху в черных плащах (все это сшили им в Москве и в Петербурге), — оба стояли с достоинством и усердно молились, держа в руках свои книжки, с серьезными лицами;— видно было, что они в изумленном восторге ото всего, что видят. На них смотрела с крылоса умиленным взором землячка их, — черная девица (умница, проживающая в петербургском женском монастыре) в розовом платье и ярко-желтой шляпке.
Пели прекрасно. После обедни Платон сказал, несмотря на свое утомление, прекрасное слово о вере, и затем начался ход. День был совсем блестящий и знойный. Процессия двинулась от св. Софии, мимо Михайловского монастыря, вверх на гору, к памятнику Владимира, где служили молебствие, потом вниз, на реку, где устроена иордань, отсюда — к Рождественской церкви, где митрополит с возвышения благословлял крестом на все стороны: тут стоял хор из 500 мальчиков и девочек и пел тропарь св. Владимиру. Войска на проходе играли «Коль славен». Два хора пели все время на ходу. Новые блестящие хоругви несли московские хоругвеносцы, потому что здешние не сладили бы с ними.
Я не в силах описать всю красоту и величие этого хода! Киев — единственная местность, на которой может развернуться цельная картина шествия со всею массою народа, потому что здесь горы, с которых все видно. Куда ни взглянешь, все покрыто массою людей, с самою живописною постановкой: все вокруг, все вершины унизаны, а внизу на Днепре, против иордани, масса пароходов, унизанных народом. Картина — единственная. Иностранцы, бывшие с нами, совсем подавлены впечатлением ото всего, что сегодня видели, — тут сама собою сказывается вся мощная сила русского народа, одушевляемого верой, и в чертах симпатичных. Наши англичане верить не хотели, что все это собралось здесь само собой, без всяких созывов и приглашений.
Ход едва кончился в начале 3 часа, а в 3 часа надо было уже ехать к обеду. Этот обед останется у всех надолго в памяти. Хотелось, чтоб он не походил на обычные в этих случаях обеды, а носил на себе печать торжества религиозного и национального. Поэтому прямо после супа, когда еще вина не пили, начал я первую свою речь, которая должна была заключиться не тостом, а молитвой. Певчие на хорах начали, а собрание подхватило «Тебе Бога хвалим». С этой минуты обеспечено было особливое настроение, которое затем и поддерживалось последующими речами. Нижегородский предводитель Демидов прекрасно сказал приветственный адрес нижегородцев Киеву. Вслед за последним тостом главные гости разъехались, остальные, вероятно, досиживают до ночи уже с самыми затейными речами и тостами.
Праздник наш омрачился, однако, внезапной кончиною Дрентельна. Весть об этом принесена в церковь еще в половине литургии и поразила нас, как громом. Он был весел и бодр сегодня утром и весело сел на седло, чтобы сопровождать по обычаю процессию, но едва сел, как удар поразил его, и он скончался тут же, прежде чем его сняли. Кончина эта, надо думать, была для него легкая, но ужасно подумать о несчастной жене его, с которою они дружно жили все время, — я знал его еще неженатого и потом видел его жизнь. Сегодня вечером я был на панихиде и видел ее: она сидит, окаменев, как убитая…
Теперь и для русских людей здесь вопрос великий, — кто его заменит? Он был очень тверд в своей политике относительно поляков и немцев, и если преемник его будет держаться иной политики, беда будет этому краю. К сожалению, Волынская губерния переполнена немцами, которые успели прочно здесь утвердиться.
Вечером, в 9 часов, я поехал к в. к. Александре Петровне, зная, что она нетерпеливо ждет меня; она уже поужинала и собиралась спать, но обрадовалась мне и с восторгом слушала, что я ей рассказывал, — лежала и плакала. Я был в первый раз у Ее Высочества по приезде, 12 числа, был во 2-м часу, — у нее накрывали стол, и она оставила меня обедать. Вывели и Илюшу, и Наташу; и тот, и другая с виду несколько абиссинского типа, и оба приготовляются к духовному званию. За столом сидело человек 18,— какие-то домашние девицы в белых платьях, одна игуменья, старичок Лабзин, купец из Павловского посада со спутником-мужичком и с дочерью. Вел. княгиня благодушно всех угощала. Со мною долго говорила она, плакала, говоря об Вашем Величестве, об Императрице, о королеве греческой, которую обожает. Речи ее мне понравились, — она говорила многое разумно, а вид у нее самый здоровый и веселый. Очень добра великая княгиня.
Но вот как я уже утомил Ваше Величество своим длинным писанием. Сам я не имел еще отдыха с выезда из Петербурга, а здесь только ежеминутное нервное возбуждение заставляет меня забывать крайнюю усталость. Но я совсем удовлетворен всем, что сегодня видел и чувствовал. И сейчас обрадовала меня телеграмма, что Ваше Величество с Императрицей изволили участвовать в крестном ходе и на воде, и на площади. Послезавтра хочу двинуться обратно в Мариенбад и жду отдыха в вагоне.
Дай, Боже, Вашему Величеству здоровья и благоденствия и возможного отдыха, пока придет время для новых трудов.
Вашего Величества преданнейший
Констант. Победоносцев
Киев. 15 июля 1888
75Мне доставлено сюда письмо великого князя Сергея Александровича, по содержанию коего Вашему Величеству угодно иметь в виду мой отзыв. Я имел уже случай и прежде слышать желания и предположения Его Высочества относительно Высочайших наград, которые ему желательно привезть с собою в Иерусалим. Ничего не имею возразить против наград, означенных в списке. Напротив того, считаю их полезными для дела и отвечающими той цели, для коей великий князь предпринимает путешествие.
Вследствие того товарищ обер-прокурора, с согласия моего, представит Вашему Величеству всеподданнейший доклад в этом смысле.
Поистине скажу, что в иерусалимском деле, имеющем для нас большую важность, только Палестинское общество принялось делать и делает настоящее дело, привлекая к себе сочувствие русского народа и добровольные пожертвования, и потому, что взялось за дело не по-чиновничьи, и потому, что заправляет делом человек, душою ему преданный, русский, знающий и Иерусалим, и Россию, разумный и образованный — В. И. Хитрово. Его стараниями и привлечены к этому делу люди преданные. В настоящее критическое время, когда на Востоке ослабела, по милости западных интриг, материальная сила России, всего важнее охранять там источники нашей нравственной силы, незаметно для глаз, но существенно привлекающей к нам сочувствие местного населения. Этого нельзя достигнуть формальным действием бюрократических властей. Вот почему мне представляется полезным поощрить палестинских деятелей. На награды архим. Антонину косо смотрит Азиатский департамент. Но Антонин — единственный энергичный деятель наш в Палестине из лиц, облеченных властью. Своими учреждениями в Палестине, церквами, странноприимными домами он сделал то, что русский человек в его приютах чувствует себя дома, и русская церковь является в привлекательном благолепии. Характер его тяжел, это правда; но многое из неприятных с ним столкновений зависит от ложного положения, в которое поставлена миссия относительно консульства. Когда не будет Антонина, затруднительно будет и заменить его: люди мягкие и послушные будут жить в мире с консульством, но превратятся в чиновников — вялых и бездеятельных. Ложное положение миссии нашей нужно прекратить, но вдруг нельзя это сделать, о чем я имел уже случай однажды докладывать Вашему Величеству. Оно происходит от неестественной связи, в которую поставлена миссия с консульством и с Палестинскою комиссией. Русский консул должен стоять отдельно и не связан с хозяйством русских учреждений. Он должен быть беспристрастным их наблюдателем и справедливым защитником русских интересов в стране. Между тем, иерусалимский консул поставлен как бы хозяином в миссии, имеет в ней помещение и право распоряжения и даже получает значительную часть своего содержания не из казны, а из бюджета Палестинской комиссии, т. е. из суммы, которой прямое назначение — на миссию. В таком положении консул становится участником всех мелких хозяйственных и домашних сплетен и дрязг, которыми изобилует иерусалимский быт. В эти сплетни и дрязги он, как консул, впутывает и министерство иностр. дел, — отсюда масса переписки, основанной на таких взаимных пререканиях и жалобах, коим не следовало бы и доходить до министерства. С другой стороны, ложно и положение Палестинской комиссии, составляющей как бы часть Азиатского департамента и ведающей хозяйством русской миссии с особым бюджетом, куда входят и церковные сборы на миссию, и откуда производится расход на некоторых чиновников Азиатского департамента, заведывающих делами комиссии. У Палестинского же общества своя сумма и свой бюджет, хотя в сущности и то и другое учреждение должны бы служить общей цели. Итак, казалось бы, лучше и для единства действия, и даже для экономии дело Палестинской комиссии, отвязав от министерства, соединить с Палестинским обществом, тем более, что оба учреждения имеют теперь одного председателя — великого князя. Но до сих пор министерство так ревниво относится к своему праву заведовать Палестинскою комиссией, что поднимать об этом вопрос очень трудно сразу, — авось, он еще назреет.
