Алексей Бокщанин - Лики Срединного царства. Занимательные и познавательные сюжеты средневековой истории Китая
Хэшэнь был казнен. Наиболее оголтелые и бездарные его ставленники потеряли посты, но никто из его окружения не был привлечен к суду. В противном случае пришлось бы арестовать и допросить десятки сановников и сотни чиновников, чего новый богдохан явно не хотел делать. И в XIX веке около «драконового трона» появились новые, хотя и более мелкие хэшэни.
Костры из книг и поэты на плахе.
«Литературная инквизиция»
Город как бы притих под тяжестью объявленного судебного приговора. Семьдесят осужденных должны были сложить свои головы на плахе. День за днем их выводили по двое, по трое из главных ворот ямэня — резиденции начальника области. Руки связаны сзади, на груди и на спине куски белой ткани с черными иероглифами — обозначение вины и наказания. Их втаскивали на повозки и в сопровождении солдат возили по улицам, дабы все видели и боялись. Как было испокон веку в Китае, каждый прохожий мог насмехаться над обреченными, оскорблять их. Горожане и приходящие на городские рынки крестьяне всегда любили смотреть на казнь. Это был род бесплатного и захватывающего зрелища, подобного представлению актерами популярных пьес или праздничному шествию с «пляской дракона».
Однако на этот раз на улицах, где двигалась страшная процессия, не было слышно злобных и издевательских выкриков в адрес осужденных. Люди молча провожали взглядом печальный кортеж. Да и в толпе на площади вокруг помоста с палачом не было обычных оживления, шума, праздного любопытства и злорадства. Толпа угрюмо смотрела, как обреченных снимали с повозок и подводили к эшафоту. За последние два десятилетия — а дело было в 1663 году — народ настолько часто видел смерть, что казнь перестала быть развлечением. Только что закончилась первая полоса маньчжурского завоевания Китая, и вокруг городов, вдоль дорог, на заброшенных полях и в опустевших деревнях еще лежали неубранные скелеты множества людей. Одни погибли от оружия завоевателей, другие от голода, холода и эпидемий. Люди уже пресытились видом смерти. Да и нынешняя казнь была необычной. Казнили не воров, не грабителей, не убийц и не разбойников. На этот раз лечь на плаху должны были ученые, книжники, а их-то народ всегда уважал, тем более когда они выступали против завоевателей — «северных варваров», которых явно или тайно ненавидело и боялось большинство собравшихся на площади. Сердцем и помыслами они были с осужденными. И когда палач занес над головой первого приговоренного тяжелый кривой двуручный меч, по толпе прошел негромкий жалостливый вздох. Для китайцев, верующих в загробную жизнь, обезглавливание было самой страшной из казней. На том свете душа обезглавленного теряла свое пристанище — голову, была обречена на мучительные скитания и становилась вечным изгоем. Меч палача лишал человека счастья в потусторонней жизни, последней надежды на воздаяние за тяготы и лишения на этом свете.
Массовыми казнями 1663 года завершилось громкое «дело» ученого-историка Чжуан Тинлуна. Маньчжуры только что завершили завоевание Китая, и на переднем крае духовного сопротивления «северным варварам» оказались историки. Своим правдивым описанием кровавой эпопеи падения империи Мин и становления господства династии Цин историки как бы лишали «северных варваров» морального права на Мандат Неба, то есть на право владычествовать над Срединным государством.
Вина Чжуан Тинлуна заключалась не только в правдивом описании событий. Маньчжуров больше всего возмутило то, что Чжуан Тинлун и его соавторы обозначили персоны цинских богдоханов не девизами правления, а личными именами, что означало непризнание их законными государями. Кроме того, в изданных очерках «Истории династии Мин» осуждались полководцы — предатели родины, перешедшие на службу к завоевателям. После доноса начались аресты и следствие по делу, к ответу привлекли около двухсот человек. В ходе разбирательства Чжуан Тинлун умер, и его осудили посмертно. Его могилу разрыли, труп разрубили на куски, а кости сожгли. Осквернение могилы, по религиозным представлениям китайцев, было тяжелой карой и позором как для покойника, так и для его родни. Отец Чжуан Тинлуна умер в тюрьме, младшего брата казнили, женскую половину рода отправили в ссылку, а имущество конфисковали. Все, кто хоть как-то оказался причастен к публикации этого труда, были объявлены крамольниками. Всего было казнено более 70 человек.
Среди них оказались не только авторы и составители, члены их семей, все мужчины рода Чжуан старше шестнадцати лет, но и сверщики текста, граверы, издатели, книготорговцы, а также все купившие эту книгу и просто случайные люди. Еще большее число людей подверглось различным менее страшным наказаниям, пыткам и ссылке. Тем, кому удалось избежать ареста, пришлось, спасаясь от преследователей, всю оставшуюся жизнь скитаться под чужим именем. Сама книга подлежала уничтожению. «Дело Чжуан Тинлуна», по замыслу его устроителей, должно было парализовать интеллектуальную оппозицию, запугать ее. Репрессии 1663 года остановили издание открыто антиманьчжурских сочинений, сделали авторов более осторожными, форму изложения иносказательной, приходилось читать «между строк».
«Дело Чжуан Тинлуна» открыло собой полосу «письменных судилищ». Этот вид борьбы азиатской деспотии с интеллектуальной оппозицией был известен в Китае еще с эпохи Хань (206 год до н.э. — 220 год н.э.). К «письменным судилищам» нередко прибегали и в периоды правления династий Сун (960–1279) и Мин (1368–1644), но только при Цинах они приняли невиданный размах.
Многие китайские интеллигенты — ученые и литераторы не могли примириться с иноземным игом. Для них, как и для всех китайцев того времени, Китай был центром Вселенной, единственным оазисом культуры и величия духа среди окружавших его «варваров» и «дикарей». И вдруг это избранное Небом могучее Срединное государство оказалось покоренным «северными варварами», пришедшими из диких лесов Маньчжурии. Многие патриоты, потерпев к середине 80-х годов XVII века поражение в вооруженной борьбе, продолжали сопротивляться завоевателям иными методами. Одни демонстративно отказывались служить маньчжурам. Другие писали исторические, философские и художественные сочинения со скрытой критикой новой власти. Маньчжурам пришлось учесть громадный вес в традиционном Китае конфуцианства, ученых мужей, в том числе носителей ученых степеней (шэньши), особую роль печатного слова, рукописного текста и авторитета интеллигенции. Династия Цин не могла считать свое господство в Китае до конца прочным, пока на ее сторону не перешла основная масса шэньши и интеллигенции, пока не была задушена вольная мысль, скрытое сопротивление интеллектуалов. Непокорным грозили арест, пытки, казнь, их родным — смерть или ссылка, их книгам — костер, их имуществу — конфискация. Схватка была неравной — вся мощь госаппарата с тюрьмами и плахами против нескольких тысяч гордых и стойких духом личностей, не захотевших пресмыкаться перед чужеземцами, захватчиками и палачами.
В 1711 году прошел процесс по делу литератора Дай Минши. Это был его второй арест. На этот раз в его трудах обнаружили упоминание императорских девизов правления минских ванов, правивших в Южном Китае после захвата Пекина маньчжурами в 1644 году. Расценив это как признание династии Цин незаконной, власти безжалостно расправились с Дай Минши. Он был четвертован, а его родня и друзья, написавшие предисловия к его сочинениям, более ста человек, — казнены. В 20-х годах XVIII века наиболее громким стал суд над уже умершим историком, литературоведом и медиком Люй Люляном. Он отказался служить маньчжурам, оплакивал гибель империи Мин, а в своих трудах допускал антиманьчжурские высказывания. Его тело вырыли из могилы и разрубили на части, его родных и учеников казнили, а труды запретили и сожгли.
В XVIII столетии отмечено несколько сот «письменных судилищ» и запретов на те или иные произведения. «Литературная инквизиция» достигла своего апогея при императоре Хунли, пик ее пришелся на 70–80-е годы. Человека могли казнить только за хранение неофициальных трудов по истории эпохи Мин, за посмертное издание трудов ранее казненного ученого или литератора, за изменение текста высочайше утвержденного издания. Могли отправить в ссылку за написание грустных стихов, за упоминание о слезах, что расценивалось как скорбь по низвергнутой династии Мин. Литератор мог поплатиться жизнью за вольную или невольную игру слов. В китайском языке это обычное явление, ибо один и тот же иероглиф зачастую имеет несколько значений. Так, поэта Ху Чжунцзао арестовали всего за одну строку из поэмы. Из-за двойного смысла иероглифа вместо «порок и добродетель» здесь можно было прочесть «распутная [династия] Цин». Поэта обезглавили, а у его семьи конфисковали все имущество, включая землю. Другой стихотворец, Сюй Шукуй, поплатился за строфы, имевшие иносказательный подтекст. Во фразе: «Отодвигаю в сторону кувшин с вином, желая снова повидать вас послезавтра» охотники за крамолой углядели иное: «Отодвигаю в сторону маньчжуров, желаю снова видеть Сына Неба [из династии] Мин». В строфе: «Завтра утром расправлю крылья, одним взмахом достигну столицы [династии] Цин» ревностные верноподданные узрели скрытый смысл: «Когда дом Мин расправит крылья, он одним взмахом сметет столицу Цин». Автора бросили на плаху, дабы другим было неповадно играть словами. Уже умершего мэтра официальной поэзии Шэнь Дэцяня подвергли посмертному надругательству за одну-единственную фразу из стихотворения о бордовом пионе: «Хоть и подделываетесь под красное, вы все же не по-настоящему красного цвета. Ведь вы другого сорта, как же вы можете называть себя царем цветов?!» Слово «красный» могло быть истолковано как намек на основателя династии Мин — Чжу Юаньчжана (правил в 1368–1398 годах), чей фамильный иероглиф (Чжу) означает «красный». Маньчжуры усмотрели в этом намек на незаконность своего господства в Китае, а смысл двух строф истолковали так: «Хоть вы и захватили власть у династии Мин, но вы не из породы государей. Ведь вы же иноземцы, так как же вы можете именоваться императорами?!» Лингвист и литератор Ван Сихоу пренебрег запретом на личные имена цинских императоров, фактически поставив под вопрос их законность, за что оказался на эшафоте, а двадцать его родственников — в тюрьме. Семерых его сыновей и внуков превратили в рабов. Были сожжены все произведения поэта Цянь Цяньи за звучавшую в них скорбь по поводу тяжелой судьбы родины и обличения жестокости маньчжуров.
