Джулия Ловелл - Великая Китайская стена
Кроме нескольких жалких километров, проходов в стене возле столицы, использовавшихся как музейные экспонаты для показа посетителям в качестве причесанной сказки о величии древнего Китая, Мао мало интересовала сохранность участков Великой стены, оставленных и дальше разрушаться, — и этот процесс ускорялся коммунистическим утилитаризмом. Ловкие крестьяне разбирали внешнюю обкладку из камней и валунов или растаскивали фундамент из утрамбованной земли для использования в качестве удобрения. Вдоль некоторых участков кирпичи растаскивались для строительства дорог и хранилищ. В других местах стену взрывали динамитом, чтобы получить камень для продажи. Историческую реальность стены — ее истинный возраст, функции и неодинаковый внешний вид, ошибки и бедствия, связанные с ней, забыли, оставляя лишь случайный небольшой участок для рекламы маоцзэдуновского Китая. В любом случае, к тому времени как Бадалин отреставрировали, режим Мао придал Пекину новый, социалистический облик и более не видел необходимости обновлять какие-либо другие набившие оскомину памятники прошлого, которые Мао в лучшем случае были безразличны.
Однако как идея, как воплощение автократической политической философии, Великая стена обладала для Мао мощной и устойчивой притягательностью. Он страстно впитывал изоляционистский психологический посыл, со всей определенностью олицетворяемый стеной. Когда ему это требовалось, Мао нравилось считать себя интернационалистом, энергичным представителем мировой коммунистической революции. Между тем на практике коммунистическая вера Мао коренилась в подозрительном отношении к разлагающему влиянию иностранных идей и учений. Когда Мао не занимался уничтожением свидетельств китайского прошлого, то сосредоточивал внимание на искоренении среди китайских масс малейших следов иностранного, которое, как он считал, само собой разумеется, ведет к капитализму, буржуазности и опасному антикоммунизму. После того как опустили «бамбуковый занавес» Мао, выезд из Китая стал невозможен практически для всех, кто не был готов нырнуть у южного побережья Китая и плыть в Гонконг. Китайцы оказались запертыми не просто в границах государства, но и в городах, поселках и деревнях. Региональные рынки товаров и услуг рушились, после того как практически поголовная коммунистическая система регистрации проживания и принадлежности к трудовым подразделениям привязала людей к работе, определенной для них государством. Не довольствуясь простым запретом для подданных покидать страну физически, Мао с исключительным рвением старался держать их мысли и обычаи строго в границах все более сужающегося коммунистического определения китайскости. В начале «культурной революции» в 1966 году самые приземленные и безобидные вещи — косметика, высокие каблуки, цветная одежда, узкие брюки, домашние животные — заклеймили как буржуазные, иностранные, а значит, идеологически подозрительные. Люди, осмелившиеся носить или держать дома любое из перечисленного, рисковали подвергнуться жестокому и унизительному публичному порицанию. Мао тайком придерживался другой точки зрения. На публике превознося традиционную китайскую медицину, сам он между тем пользовался услугами подготовленного специалиста в западной медицине.
Мао активно использовал свои подходы к Великой стене как для внутреннего, так и для внешнего регулирования китайского общества. Если Великая стена изначально считалась самым грандиозным проявлением одного из самых древних и определяющих импульсов в китайской культуре — окружать стенами дома, храмы и деревни, — то Мао приспособил по-имперски масштабную идею для разделения страны и властвования над ней. Вместо кирпича и цемента, однако, он использовал для строительства перегородок между китайцами политический пуританизм и классовую борьбу. Вначале, стремясь получить широкую поддержку, коммунистическая партия мирно подходила к большей части населения Китая, не поддерживавшей их до 1949 года. Однако, по мере укрепления своей власти, она начала разворачиваться не только против своих явных классовых врагов — угнетателей-землевладельцев и высших представителей националистического истеблишмента, — но также и против бодее мелких нарушителей коммунистического устава: предпринимателей, литературных критиков, наивно полагавших, будто писатели должны быть субъективными; писателей, высказывавших постыдную приверженность к западной литературе; радиослушателей, считавших государственные каналы скучными.
С начала 1950-х годов Китай одна за другой накрывали волны массовых политических кампаний, в ходе каждой из которых определение политических ошибок распространялось на все более мелкие преступления. В 1957 году, через год после того, как Мао призвал китайцев критиковать китайское правительство, он подверг гонениям и бросил в тюрьму более полумиллиона тех, кто высказывал «правые взгляды». Надежды на свободу слова в Народной Республике — по крайней мере при жизни Мао — постоянно рушились. В политической культуре, специализировавшейся на искоренении плюрализма мнений через истерически-жестокие публичные разоблачения и принудительные раскаяния, когда китайцев заставляли для их же безопасности заявлять на своих соседей и коллег, информировать о случайных комментариях, подслушанных у открытых окон, стало опасно иметь — не говоря уже о том, чтобы высказывать, — критические мнения. В конце 1960-х годов молодой китаец по имени Вэй Цзиншэн — позже боровшийся с тоталитарной стеной Мао Цзэдуна посредством «стены демократии» — наблюдал, как Мао рвал Китай на части, оставляя его народ бедным, слабым и голодным, как «он сгонял людей в группы по воображаемым интересам и заставлял бороться друг с другом до тех пор, пока они не теряли связь с реальностью и не могли видеть, где лежат их истинные интересы». Один из обвиненных в 1957 году «правых» кратко обрисовал общество, порожденное маоистской классовой борьбой: «С 1952 года одну кампанию сменяла другая, и после каждой оставалась Великая стена, стена, отгораживавшая одного человека от другого».
Не случайно во время «культурной революции» — политического апогея маоистской диктатуры — одна из публичных кампаний была нацелена на реабилитацию Ши-хуанди династии Цинь, традиционного главного злодея в китайской истории и строителя первой в империи рубежной стены. Благодаря перетасовке фактов, проделанной партийными историками, Ши-хуанди в начале 1970-х годов претерпел головокружительную трансформацию от тирана-филистера до провидца-модернизатора. Стену Ши-хуанди, славословила одна из статей в «Жэньминь жибао», официальном органе коммунистической партии, построили «для предотвращения беспокоящих нападений со стороны рабовладельцев-сюнну и укрепления феодального государства, основанного на централизации власти. Это было созвучно с интересами народа». По мере того как акции Ши-хуанди повышались в цене, акции его противников падали. В 1975 году состоялась публикация в книжном формате отречения Мэн Цзянну, легендарной вдовы, оплакавшей мужа, погибшего на строительстве циньской стены. Отречение, озаглавленное «Мэн Цзянну являлся проконфуцианским, антилегистским ядовитым растением», было написано в высоком стиле «культурной революции». Принимая во внимание, в каком заброшенном или разрушенном состоянии находилась стена в те годы, трудно представить более показательный пример двуличного подхода Мао к прошлому: его глубоко китайского внимания к постановке истории на службу настоящему (отметьте в некоторой степени схожую ситуацию в Британии 1980-х годов: премьер-министр Тэтчер побудила «Таймс» воздать хвалу Адриану и его стене, желая поддержать ее оппозицию Европейскому союзу), и его безжалостное забвение любого эпизода той же истории, который не соответствовал его тоталитарному мировоззрению.
Заключение
Великая стена, Великий супермаркет и Великая «огненная река»
На фотографии, сделанной 23 октября 1972 года, американский президент Ричард Никсон стоит на Великой стене в Бадалине, где в некотором замешательстве толпится маоистская дипломатическая свита. Эта экскурсия состоялась в ходе восьмидневного визита Никсона в Народную Республику, прошедшего во всем блеске коммунистического гостеприимства: встреча с Мао, банкеты, тосты и серенады в исполнении оркестра Народно-освободительной армии Китая, специально отказавшегося от обычного репертуара из социалистической классики, чтобы порадовать президента старым американским шлягером «Дом, дом на просторе». На фотографии стена старательно демонстрирует лидеру капиталистического мира свой самый живописный ракурс: извивается по присыпанным снегом горам под ясным голубым небом, освобожденная от неприятных, чужих здесь людей в честь президентской делегации (работники службы безопасности китайской и монгольской внешности предположительно скрываются на сторожевых башнях и в кустах в стороне от стены). Те, кто попал в кадр, всматриваются во что-то находящееся вне рамки, уголки губ приподняты в понимающей улыбке. Президент сделал одолжение коммунистическим журналистам, пробормотав в меховой воротник подходящую моменту восхищенную пошлость: «Великая стена, и построить ее должен был великий народ».
