Николай Москвин - Лето летающих
- Ты видал сигарный ящичек? - спросил Костя.
- Нет... Папа курит папиросы...
- Мой тоже. Сам набивает.
У нас не было не только сигарного ящичка, но и толстой резинки, которая должна была крутить этот самый "пропеллер". Сигарный ящичек был для нас новостью, однако можно было найти человека, который курит сигары и эти ящички - как отец папиросные коробки - выбрасывает. Может быть, есть у генерала, и тогда через Графина Стаканыча можно достать. Но резинка...
Четырехгранная или круглая черная резинка! Легче было найти брильянт на дороге, чем такую резинку. Она существовала в мечтах, во сне и только в одном виде: натянутая на рогатку. Как сильно, как далеко полетит камень! С такой рогаткой не только с братьями-разбойниками можно рассчитаться, но и коршуна в небе подбить... Недалеко, на Воронежской улице, жил один мальчик со странным именем Нега, собственными глазами видавший черную четырехгранную резинку, которую прошлым летом показывал ему двоюродный брат, приезжавший на каникулы из Москвы. Нега рассказывал, что он не только видел эту восхитительную резинку, но даже будто бы сам изо всей силы натягивал, растягивал ее... Впрочем, может быть, он и не врал бывает же счастье!..
Нет, новый, "заводной" змей был для нас неосуществим. Мы отложили листок, слезли со стула и тут заметили на полу "колбасу" из зелени и бумаги, которая должна была вызволить из плена капитана Стаканчика, возвратить нам "опытного" змея... Это вернуло мысли Кости к "заводному".
- Подожди! - сказал он. - Чем подниматься на обыкновенном змее, лучше на заводном. Понимаешь, сделать его большим-большим... Ну, громадным...
Мечты всесильны. У нас не было сигарного ящичка и резинки для маленького "заводного", но для большого "заводного" вдруг объявился пропеллер, выструганный, вытесанный Графином Стаканычем из досок, которые столяр заготовил для шкафов; объявилась толстенная - толщиной в руку черная резина, которую нам специально приготовили на резиновой фабрике. (Здесь Костя подкрепил мечту практическим предложением. "Если фабрика не согласится, можно собрать старые галоши, растворить их в резиновом клее и вытянуть", - сказал он запросто, будто уже не раз и р а с т в о р я л и в ы т я г и в а л...) Мечта понесла и дальше - к главному: мы летим...
Здесь было столько необыкновенного, столько заманчиво-нерешенного: куда лететь, высоко ли лететь, быстро ли, что брать с собой, кто будет управлять и так далее, - что мы, махая руками, перебивая друг друга, начали настолько громко говорить, кричать, что в стену застучали. Судя по сильным ударам, я понял, что это папа, и это вернуло нас к действительности...
А в действительности мы увидали Костькину "колбасу" из листьев, вспомнили про братьев-разбойников - надо было делать то, что мы задумали...
13. ДЫМ, КАК НАДЕЖДА
Но вышло не сразу. Мы-то приготовились - помимо Костиной, была связана и для меня вторая "колбаса", - но Вань-петь-гриш с нашим желтым в тот день не показывались.
Мы несколько раз залезали на крышу небратовского дома, откуда была видна Хлебная площадь, но Куроедовых со змеем не замечали. Да мы и без крыши увидали бы нашего "опытного": ветер в тот день шел на нас и братья-разбойники, дразня нас, могли распустить и держать нитку так, что змей-пленник стоял бы над нашими дворами. Летал бы над нами и приговаривал: "И ваш и не ваш!.."
Так и случилось на следующий день. Когда утром после чая я вышел во двор, Костя сидел на корточках, около нашего лаза - дыры в заборе - и, склонив голову, щепкой что-то чертил по земле.
- Видал? - спросил он, не поднимая головы, но каким-то сердитым движением затылка и плеч показывая наверх.
Я посмотрел туда. В розово-золотом свете утреннего солнца летал над нами наш "опытный". Его тонкая желтая бумага приняла на себя розовый свет утра, но вместе с тем пропускала и голубой, свежий цвет неба. Змей стоял прямо, недвижно, держа выпуклую грудь с легким, изящным, но упрямым наклоном против ветра; мочальные путы его хвоста - широкие, как у всех первостатейных, породистых змеев, - чуть шевелились на ветру... Нельзя было не залюбоваться им. Но нитку от него держали не наши руки... Больно, невозможно было смотреть на него. Может, потому и Константин глядел в землю, царапал ее щепкой...
- Пошли! - хмуро сказал он, бросая щепку, но не поднимая взгляда на того, ради которого мы сейчас отправлялись на опасное дело.
* * *
Мы обошли Хлебную площадь со стороны Фоминской и Троицкой улиц, рассчитав, что так мы выйдем на русло ветра, по которому потечет наш дым на обидчиков.
Большая, мощенная лиловым и серым булыжником площадь была, как всегда в небазарный день, пустынна. Идя по дуге, заходя в тыл неприятелю, мы дошли до крутой Пироговской улицы - самой лучшей улицы города зимой: санки тут летят с бешеной скоростью, даже порой как бы поднимаясь, паря над снежной мостовой. Летом же Пироговская тиха, забыта, лежит в тени садов.
Мы подошли со своими зелеными "колбасами" очень удачно: два белобрысых, картофельных брата, занятые нашим "опытным", стояли к нам спиной; третий же - Гришка - вместе с дружком Афонькой Дедюлиным, сидя на корточках, возился над каким-то лежащим на земле змеем...
Как мы подошли, они не заметили. Спрятавшись за водоразборную будку, стоящую неподалеку, мы подожгли наши "колбасы". Повалил густой белый дым.
- Во здорово! - воскликнул Костька, сопя носом и отмахиваясь от дыма. - Я говорил...
Тут, в затишье, дым поднялся кверху, и тотчас Костька пропал с моих глаз.
- Мишк, ты где? - испуганно донеслось из белого облака.
Оказывается, и Костя меня тоже не видел. Надо было торопиться, чтобы такой прекрасный дым не пропадал зря. Я поскорее ответил Косте, что нахожусь тут, и вышел из-за будки. За мной следом, так же, как и я, держа перед собой дымящуюся в проволочной перевязке "колбасу", вышел и Костя.
Отворачивая лица, как делают, когда носят поспевшие самовары, мы пробежали вперед по ветру шагов двадцать и бросили наши снаряды на булыжник. Тотчас ветер подхватил дым, и он пополз в сторону Куроедовых. Ничего не подозревающие картофельные братцы и их дружок, находящиеся сейчас от нас шагах в тридцати - сорока, продолжали заниматься своим делом.
Но вот дым... Густой, белый, только что за будкой радовавший нас, он вдруг сейчас, под ветром, низко пополз по земле, словно кто-то невидимый тянул, разворачивал белые полотенца... Да и разворачивал ненадолго полотенца эти таяли, исчезали в воздухе, даже не достигнув цели.
- Вперед! - скомандовал Константин и от досады закусил губу. От волнения он уже стал косить.
Мы перенесли наши "колбасы" вперед, но ничего не добились: дым, прижимаемый ветром, не вставал стеной, облаком, в котором безбоязненно могли бы действовать двое храбрецов, а по-прежнему полз, разматывался, расстилался по булыжнику.
Было одно только новое: дым дополз до братьев-разбойников, и они обернулись в нашу сторону. На дым они не обратили внимания, так как на площади после базарных дней часто сжигали мусор. Но, узнав нас, грабители хитро подмигнули на наш уведенный ими змей, а Гришка, самый картофельный из братьев и самый нахальный, выкрикнул:
- Не плачьте, орлы! Все равно не отдадим!
От такой обиды глаза у Кости так перекосились, что ни один из них не смотрел на Гришку, хотя он, конечно, и направлял на него бешеный взгляд.
- А мы и не плачем! - грубо, стараясь быть спокойно-ехидным, проворчал Костя и стал еще сильнее, еще расторопнее шуровать палкой горящие листья и бумагу. Я делал то же самое со своей "колбасой".
Дым все так же не хотел подняться, не хотел скрыть наш замысел. Но бойкая и сосредоточенная наша работа привлекла ребят - может, игра какая! Первым подошел черноглазый, худой, с болтающимися, как плети, руками Афонька Дедюлин.
- Это что за штука, ребята? - спросил он, становясь в сторону от дыма.
Константин, не отвечая, еще более темнея, продолжал шуровать топливо, - пожалуй, уже бессмысленно шуровать... Подошел сам Гришка. По дороге он подобрал обломок палки.
- Сами делали? - спросил он, присаживаясь около Костиной связки и палкой подталкивая, взбивая огонь.
Не было уже смысла продолжать: наш дым превратился в какую-то игру. Держа нитку от змея (нашего змея!), подошли и двое других братьев.
- Чего это? - спросили они.
- У кого скорее выгорит! - бойко ответил Гришка.
Он так понял эту "игру". И в самом деле: поскольку Костя лучше меня поддерживал огонь, его "колбаса" почти вся прогорела, и оставшаяся проволока, которой она была обкручена, напоминала остов сгоревшего дирижабля - снимки подобных катастроф мы не раз видели в журналах. Костьке бы, по условию игры, радоваться, но он не поддержал игру, возникшую в воображении Гришки. Он не стал дожидаться конца дыма.
- Пошли! - зло буркнул он мне, от волнения смотря мимо, и дернул свой остов.
- Подожди! Не прогорел... - Гришка палкой пытался попридержать остов.
Но Константин потянул сильнее, и он, дымя, пополз за ним... Костя чуть не плакал. Я шел следом. И не то ветер послабел, не то я его загораживал, но только дым от моей связки вдруг стал подниматься облаком, стал щипать глаза. "Пораньше бы, дурак, - подумал я, - и не нам щипать, а им".
