Евгений Марков - Русская Армения
Немудрено, что, при таких повадках этого лукавого прыгунского вождя, он обратил на себя внимание властей и дал им повод хлопотать о его ссылке в Соловецкий монастырь.
В глазах прыгунов ссылка эта еще больше подняла без того огромный авторитет Максима Рудометкина, и из простого никитинского мужика он мало-по-малу превратился в «батюшку соловецкого мученика Максима Гаврилыча».
В 1867 г., никитинцы отправили к нему тайного посланца Василия Федорова с письмом, в котором просили у Рудометкина духовных наставлений всякого рода и разрешения возникших между ними обрядных недоумений. Посланцу собрали 300 рублей и еще особенную сумму для подкупа властей. Полиция задержала Федорова уже в Архангельске, куда он успел пробраться с фальшивым паспортом из г. Ленкорана через всю Российскую империю. Под свиткою на нем оказалась голубая лента через плечо с вышитою надписью: «проповедник мира града восточной страны России»; у него нашли также указ 1805 г. о разрешении молоканам свободного исповедания их учета, «грамоту на проповедничество» и письмо никитинцев к Максиму.
И долго, говорят, на прыгунских собраниях поминали Максима Гавриловича и даже пели ему многолетие.
Молокане и прыгуны, населяющие плоскогорье Гокчи по дороги в Эривань, то есть, так называемую «Долину цветов», вообще держат себя тихо, покорно и большею частью довольны своею участью. Но великое им горе и глубокая обида наступает в летнее время, когда в один из самых крепких центров сектантства, с. Константиновку, лежащую в ущелье недалеко от почтовой дороги, переселяется весь официальный город Эривань, положительно необитаемый в летние месяцы по причине невыносимой жары и неисчислимых мириад комаров. В Константиновку, величаемую местными армянами Дара-чичаг, ежегодно перекочевывают на лето губернатор и все губернские власти со своими канцеляриями, окружной суд, почта, банки и проч.
Под квартиры их отводятся дома сектантов; на перевозку властей и вещей их требуются во множестве сектантские фургоны. В глазах прыгунов и молокан это неотвратимое никакими молитвами ежегодное нашествие «идолопоклонников» и «иконников» надолго оскверняет их жилища. Начнут они у них курить «мерзкую траву табаку», пить вино, поминать за каждым словом черта, или, по ихнему «черного», жрать зайчину, свинину и всякую нечисть, воспрещенную заповедью Божьею. Приходится старательно прятать от нечистых уст и нечистых рук кадушки, кувшины, горшки, приходится уходить Бог знает в какие потаенные места, чтобы скрыть от них свои молитвенный сборища. А то «иконники» — большие охотники подглядывать в окна их молелен и заводить с ними непутящие разговоры об их вере и обрядах.
* * *Странная эта «Долина цветов»! В насмешку что ли назвали ее так? Уверяют, однако, не в шутку, будто весною она обращается в сплошное ковер самых ярких и разнообразных цветов. Не смею спорить, но по крайней мере в теперешнем своем виде это скорее какая-то «Юдоль плачевная», безотрадная «равнина камней», а уж никак не «долина цветов».
Как только мы отодвинулись от озера, нас охватила кругом сухая, бурая степь с побитыми морозом и потравленными скотом скудными зеленями, с взбуравленною черною пахотою, с хаосом везде разбросанных камней, упрямо выпирающих из земли. В стороне — такие же голые, такие же бурые горы поднимаются словно окаменевшие волны. В этой своеобразной местности, сухой и горячей, чувствуется еще недавно остывшая лава вулкана. Земля везде тут вспучилась холмами, волнами, каменными волдырями. На каждом шагу курганчики в виде сопок, — так называемые здесь «каменники», — из которых, как беспорядочно скученные гвозди, торчат во все стороны то черные, то зеленоватые камни, словно внутренние силы земли тяжко пробиваются сквозь эти опухоли почвы осколками своих раздробленных костей. Все эти камни ноздреваты как туф, и, глядя на них, никто не усомнится, что это действительно шлаки потухшего вулкана. Могучие вздохи горячего ядра земного, поднявшие некогда справа от нас снеговой Алагёз, прямо перед нами громаду Арарата, и провалившее сзади нас неохватную воронку озера Гокчи, в 97 сажен глубины, — отозвались и на целой окрестности. Замечательно, что в этой мрачной равнине все черно. Черен щебень, которым мостят шоссе, черны холмы и горы, черна как щигровский чернозем распаханная земля, черны все без исключения и пасущиеся здесь овцы, точно также как нам попадались исключительно белые овцы в местах, где шоссе были засыпаны белым щебнем, и скалы были белые.
За Еленовкою в первый раз перед нами встало в знойных туманах дали бесплотное видение священной горы Ноевой. Но из такой дали Арарат скорее чуется, чем видится.
Везут нас, однако, так хорошо, что версты мелькают за верстами, и по мере движения нашего вперед все осязательнее, все плотнее, все ярче и величественнее начинают вырезаться в кружеве далеких облаков маститые пирамиды Арарата…
Дорога здесь очень оживлена. Поминутно встречаются арбы и фургоны, нагруженные товарами, дилижансы и почтовые тройки, провожаемые верховыми земскими стражниками.
Вот и станция Нижние-Ахты, — тоже одно из гнезд молоканства. Все это уезд Нового-Баязета, который лежит верстах в 35 от дороги, недалеко от берега Гокчи. В Нижних-Ахтах — мировой судья, участковый начальник, тюрьма и разные другие правительственные учреждения. Сначала тянутся каменные безглазые конуры армян, а потом больше красно-крышие дома молокан с уютными хозяйственными дворами. В них квартируют и все местные чиновники.
Я разговорился с молодым чиновником, заведующим на станции почтовым отделением.
— Здешние молокане очень трезвы, — сообщил он мне, — найдется, может быть, на все население 2–3 пьющих, а вот в Еленовке, как я слышал, пьянствуют. Тридцать лет назад пришли сюда совсем голые, в кибитках жили, а теперь у всякого фургоны, лошади, скот, дома, деньги. Хозяйничают отлично, навоз покупают у татар и армян, дают сначала скоту и птице, потом делают из него кизяк для топлива, остальной на поле. Оттого их земли дают вдвое против армянских. К тому же здешние поля без камней, сплошь удобные. Воздух Ахты считается самым здоровым во всей эриванской губернии. Дара-чичаг всего ведь в семи верстах отсюда; тот на горе, в лесках; там еще прохладнее и здоровее. Оттого и переселяются туда каждое лето все эриванские власти.
III
У Арарата
(См. выше, май, 107 стр.)
У станции Эйлант, Арарат уже вырос в целую громаду Малого и Большого Арарата. Туманная масса их, загородившая часть неба, несмотря на большую даль, — кажется висящею в воздухе, потому что основание ее тонет в какой-то лучистой мгле. Облака густо укутали вершину тысячелетнего старца и ожерельем увили шею его. Целая гряда более низких гор, связанных с Араратом, мерцает в неясных очертаниях под грядою освещенных облаков; это — стена, отделяющая от Кавказа турецкую Азию.
Мы едем словно прямо к подножию горы Ноя; ее грандиозная двойная пирамида господствует здесь над всем, всему здесь придает свой характер, свою физиономию.
А в то же время, справа от нас, гораздо ближе, яснее, осязательнее, поднимается целый хребет снежных вершин Алагёза, за которые зацепились и обложили их, как отары овец, — вереницы облаков.
От Эйланта картина резко меняется. Мы словно попали в другой мир: свежая весенняя зелень бесчисленных тополей, яркие нивы озимых хлебов; везде бурно текут оросительные канавы; сады, огороды с тщательно разбитыми грядочками, словно разлинованные искусным чертежником; целая долина рощиц и селений тянется к самой Эривани. Вот мы взъезжаем на вершину перевала, — и вдруг очутились над прелестнейшею панорамою, расстилавшеюся глубоко у наших ног. На огромное пространство, во все стороны, раскинулся один бесконечный золотисто-зеленый парк тополей, орехов, смоковниц, и среди него свободно разбросаны живописные домики и дворы Эривани, с ее древними храмами и мечетями. А над всем вдали поднимается высоко в небеса, будто какой-то титанический шатер, туманно-серебристая громада Арарата. Коляска наша неистово сомчалась вниз по тенистому шоссе среди садов и дворов и внеслась в длинную Астафьевскую улицу, обставленную весьма приличными домами оригинального туземного стиля. В гостинице «Grand Hotel», как раз против городского гульбища, мы нашли весьма порядочную комнату с двумя кроватями, всего за 2 рубля в сутки, и с искренним удовольствием расположились на отдых после нескольких дней почтовой езды…
Утро встало ясное, сине-золотое, какого не знает не только наша зима или поздняя осень, но даже и весна. Превосходные парные фаэтоны, еще все с иголочки, стоят к вашим услугам, тут же против гостиницы, в тени бульвара. За конец — 30 коп., в час — 60 коп., что для Кавказа довольно милостиво. У меня было несколько писем от брата к его эриванским знакомым, и я с утра отправился разыскивать их, чтобы не начинать осмотра неведомого города без совета знающих людей. Но мне не повезло, — не мог захватить решительно ни одного. Директор гимназии Б-ков, — ученик моего брата, — оказался в женской гимназии, куда он провожал приезжавшего из Тифлиса ревизора. Податного инспектора К-на и директора учительской семинарии М-ева также не удалось застать. Делать было нечего, и, чтобы не терять времени, я нанял за 5 руб. колясочку тройкою в Эчмиадзин и обратно. Выехали только в девять часов. Выезжая из города, все время любовались на скалистые обрывы Занги, на которых густо толпятся бескрышие азиатские домики, серые как сама скала.
