Эйлин Пауэр - Люди средневековья
Бодо, вне всякого сомнения, испытывал самые разные чувства, и притом очень сильные. Когда ему морозным зимним утром приходилось идти на барское поле, в то время как его собственное было еще не вспахано, он, дрожа от холода и стряхивая с бороды иней, от всей души желал аббатству и его пашне провалиться на дно морское (которого он, кстати, никогда не видел и не мог себе представить). А может, он мечтал стать монастырским охотником, ищущим в лесу дичь, или монахом, поющим красивым голосом в монастырской церкви, или купцом, везущим тюки с плащами и поясами по большой парижской дороге — словом, кем угодно, лишь бы не крестьянином, пашущим чужую землю? Один англосаксонский писатель создал вот такой воображаемый диалог с пахарем: «Скажи мне, пахарь, как ты работаешь?» — «О, сэр, я тружусь не покладая рук. Я выхожу из дома на рассвете, веду вола в поле и впрягаю его в плуг. Даже если бы зима и не была такой холодной, я бы не сидел дома, опасаясь гнева своего господина, ибо каждый день, надев на шею вола ярмо, пристегнув лемех и сошник к плугу, я должен вспахать целый акр земли и даже больше!» — «А есть ли у тебя помощник?» — «У меня есть мальчик, который погоняет вола и который совсем окоченел от холода и громко плачет. (Бедный маленький Видо!)» — «И что же, это очень тяжелая работа?» — «Да, очень тяжелая».
И все-таки, как бы ни было тяжело, Бодо напевает веселую песенку, чтобы приободрить Видо и взбодриться самому. Рассказывают, что однажды один клерк пел в присутствии императора «Аллилуйя» и Карл, повернувшись к одному из епископов, заметил: «Мой клерк очень хорошо поет», — на что епископ грубо ответил: «Любой дурак в деревне поет для своего вола не хуже, когда пашет землю».
Нет также сомнений в том, что Бодо нравились названия, которые Карл Великий придумал для месяцев года на языке франков. Январь он назвал «зимним месяцем», февраль — «грязным месяцем», март — «весенним месяцем», апрель — «пасхальным месяцем», май — «веселым месяцем», июнь — «месяцем пахоты», июль — «месяцем сенокоса», август — «месяцем урожая», сентябрь — «ветреным месяцем», октябрь — «месяцем вина», ноябрь — «осенним месяцем» и декабрь — «святым месяцем».
Сознание Бодо смущало множество предрассудков. Франки к тому времени уже давно были христианами, но верили в старые заклинания и приметы. На землях святых монахов Сен-Жермена можно было увидеть крестьян, произносивших заклинания, которые возникли много веков назад. Это были песни, которые франкские пахари распевали над своей землей задолго до того, как они переселились на юг, на территорию Римской империи, или заговоры, которые произносили бортники, жившие на берегах Балтийского моря, во время роения пчел. Христианство придало этим заклинаниям поэтическую форму, но не лишило их первоначального смысла, а поскольку обработка земли — самое древнее и самое неизменное их всех человеческих занятий, старые верования и суеверия оказались очень живучими, и древние языческие боги, давно покинувшие дома и дороги, еще долго бродили вдоль борозд, проложенных плугом. И в поместьях аббата Ирминона крестьяне шептали заговоры над больной скотиной (и над своими больными детьми) и произносили заклинания на полях, чтобы их плодородие возросло. Если бы вы пошли за Бодо, когда он прокладывал свою первую в новом году борозду, то, наверное, увидели бы, как он вытаскивает из кармана своей куртки небольшой каравай, испеченный Эрментрудой из различных продуктов, наклоняется к земле, кладет его в борозду и при этом напевает:
Земля, земля, кормилица земля!
Пускай дарует Вседержитель Бог
Тебе зерном беременные нивы,
Различных злаков, ярких, сочных трав
Бесчисленное множество и силу.
Ячмень цветущий,
Горный воск пшеницы —
Все, что на свет способна ты родить.
Удобренная щедро, дай нам пищу!
Благословенна будь, красавица земля.
Ведь, плодородьем наделив тебя,
Бог повелел, чтоб всякий злак на свете
Пошел на пользу нам.
Только после этого он начинал пахать поле.
Церковь поступала мудро — она не запрещала старинные ритуалы. Она научила Бодо молиться Всевышнему Богу, а не Небу-Отцу, и Богородице, а не Земле-Матери, но, несмотря на эти изменения, старые заклинания, которые он узнал от своих родителей, продолжали ему служить. Церковь научила Бодо, например, обращаться к Христу и Богородице, когда он заговаривал пчел. Услышав, что пчелы роятся, Эрментруда становилась рядом со своим домом и произносила такое заклинание:
Пчелы роятся, Христос.
В улей летите, малышки, —
Ждет вас там мир и покой.
В доме своем без опаски
Быстренько, пчелы, садитесь.
Просит вас Дева Мария.
Слышите, не улетайте,
Не улетайте в леса.
Вам от меня не укрыться,
Не улететь от меня.
Тихо же в улье сидите,
Воли Божественной ждите!
А если Бодо, возвращаясь домой, замечал, что одна из пчел запуталась в шиповнике, то тут же останавливался и загадывал желание — как делают сейчас некоторые люди, проходя под лестницей. Церковь также научила заканчивать заговор от боли словами: «Пусть будет так, о Боже!» Многие поколения предков Бодо верили, что если у тебя закололо в боку или заболело в каком-нибудь другом месте, то это означает, что твои внутренности пожирает червь, поселившийся в костном мозгу, и единственный способ избавиться от него — это приложить нож, или наконечник стрелы, или какой-нибудь другой металлический предмет к больному месту и с помощью заклинания выманить на него этого червя. Предки Бодо, а за ними и он сам, заговаривали боль такими словами: «Выползай, червь, с девятью маленькими червячками, из костного мозга в кость, из кости — в плоть, из плоти — в кожу, а из кожи — на эту стрелу». А потом, подчиняясь требованию церкви, добавлял: «Пусть будет так, о Боже!» Впрочем, в действия Бодо не всегда можно было вложить христианский смысл. Иногда он ходил к человеку, обладавшему магической властью, или поклонялся какому-нибудь сильно искривленному дереву, о котором говорили, что оно творит чудеса. В таких случаях церковь была непреклонна. И когда Бодо исповедовался, священник спрашивал его: «Ходил ли ты к колдунам и чародеям, приносил ли жертвы деревьям или источникам, пил ли какое-нибудь волшебное зелье?» И ему приходилось признаваться, что да, ходил, когда заболела корова. Однако церковь была не только строгой, но и доброй. «Когда придут к вам крепостные, — наставлял священников один епископ, — не заставляйте их поститься так же строго, как богатых. Для бедняков достаточно и половины епитимьи». Служители церкви хорошо понимали, что на голодный желудок Бодо работать не сможет. Зато благородным франкам, проводившим все дни в охоте, пирах и пьянстве, пропуск одного приема пищи был весьма полезен.
Именно благодаря этой строгой, но доброй церкви у Бодо были выходные. Она заставила набожного императора издать указ о том, что в воскресенье и святые дни крестьяне не должны отрабатывать барщину и выполнять другие работы. Сын Карла Великого повторил этот указ в 827 году. Он звучал так: «Мы повелеваем, согласно Божьему закону и эдикту нашего отца, в память о его указах, да будут они благословенны, чтобы в воскресенье никто не работал на барщине, и никто не занимался своими деревенскими делами: нельзя ухаживать за виноградниками, пахать землю, собирать урожай и косить сено, сооружать заборы и обносить загородками рощи, рубить деревья, работать в карьерах или строить бы дома, нельзя также работать в саду, являться в суды или гнать зверя. По закону разрешается совершать только три службы: ведать военное дело, готовить еду или предавать тело своего господина земле (если в том возникнет нужда). Женщины не должны прясть, кроить одежду, сшивать ее нитками, а также чесать шерсть, трепать коноплю, мыть одежду на людях и стричь овец, ибо в Господний день всем полагается отдыхать. Но пусть же все они сходятся со всех сторон на мессу в церковь и славят Бога, за все то доброе, что Он сделал для нас в этот день!»
Но Бодо, Эрментруда и их друзья не желали ограничиваться в святые дни одним только посещением церкви и после мессы умиротворенно возвращаться домой. Они предпочитали по праздникам плясать, петь и веселиться, как во все века делали жители деревни, пока не наступили наши мрачные времена, когда люди стали более замкнутыми. Все они были очень веселыми и довольно грубоватыми людьми и любили отплясывать в общем кругу на церковном дворе, а песни, которые они пели, достались им от старых языческих времен. Предки Бодо распевали их в майский праздник, и крестьяне не могли забыть их, как не могли забыть и скабрезные любовные песни, вызывавшие осуждение у церкви. Снова и снова мы находим в документах жалобы церковных советов на то, что «танцующие женщины распевали хором непристойные песни», а крестьяне любят «баллады, плясовые, грубые скабрезные песни и тому подобные творения дьявола». Подобные песни пели порой и сами священнослужители. Снова и снова епископы в своих указах запрещали распевать непристойные песни и плясать на церковном дворе, но все было напрасно. Во всех странах Европы в течение всего периода Средних веков, до самой Реформации и даже после нее, деревенские жители пели и танцевали на церковном дворе. Через двести лет после смерти Карла Великого появилась легенда о танцорах из Кёльна, которые устроили в сочельник пляски на церковном дворе, невзирая на запрет священника, и все до одного на целый год приросли к земле и стояли так, пока епископ Кёльнский не освободил их от заклятия. Согласно другой версии, танцоры не приросли к земле, а вынуждены были плясать без остановки целый год и, прежде чем их освободили, успели по пояс уйти в землю. В одной из латинских песен был такой припев, который очень нравился танцующим:
