Михаил Воробьёв - Япония в III-VII вв. Этнос, общество, культура и окружающий мир
Существуют и другие схемы, основанные как на исчислении средней продолжительности правлений, так и на других методиках. Примером первой можно считать выкладки Ясумото Битэн, использовавшего вычислительную технику и определившего среднюю продолжительность правления древних и «легендарных» царей Японии в 10,3 года. При этом время правления Дзимму у него пришлось на 271–311 гг. (см. [Арутюнов, 1975, с. 11]).
Все эти рассуждения и вычисления не лишены остроумия и логического основания, если, конечно, принять за истинное число самих царей. Но и в разобранных случаях более надежна суммарная цифра продолжительности серии царствований, чем установление конкретных дат правления каждого царя. Большинство событий летописей, приуроченных к традиционной хронологии, все равно не удается привязать к новой.
Эта решающая трудность, по всей вероятности, проистекает из прискорбной множественности погрешностей самого разного рода и происхождения, которая в совокупности привела к создавшейся ситуации. В основе неясности хронологии нет системы, не заложено какой-либо одной ошибки (в пропуске или добавлении одного или нескольких 60-годичных циклов, царствования или группы царствований и т. п.). Уже в VIII в. имеющийся лоскутный материал, по-видимому часто не записанный и еще чаще не привязанный ни к какой дате, был искусственно и произвольно, ретроспективно размещен во времени. Только этим можно объяснить отсутствие или несовпадение в двух почти одновременно завершенных источниках даже основных дат жизни, смерти и царствования, возраста правителей, царей и императоров. С каждым годом, проходившим после этого, уменьшалась возможность восстановления купюр, уточнения ошибок и пропусков в датах. Вероятно, поэтому при написании политической истории Японии за эти века практически пользуются традиционной хронологией или же вовсе не указывают дат, а отмечают год правления того или иного царя (так поступаем и мы).
Глава 3. Окружающий мир
Корея
Географическая изоляция Японских островов — явление бесспорное и для истории страны первостепенное. В исследовательском отношении оно приобретает до известной степени значение негативное: признание этого факта как бы снимает внешнюю — для народа, его истории и культуры — среду, выводит страну из русла мировой истории и обращает взор исследователя исключительно на внутренние события. Пытаясь преодолеть подобную тенденцию, мы посвятили специальную главу окружающему Японию миру.
Хотя на первый взгляд события на материке в III–VII вв. вряд ли могли оказать существенное влияние на положение на Японских островах — вследствие трудности связей, взаимной незаинтересованности и неравенства уровней развития, — такой вывод преждевременен и во многом ошибочен. Немногочисленные письменные источники и более обильные археологические материалы свидетельствуют о взаимном интересе и о несомненном воздействии континентальной политики и культуры на жизнь Японского — архипелага. Безусловно, привязанность к континенту архипелага была меньше, чем, например, Корейского полуострова, но сама эта привязанность имела для Японии большее значение, чем изоляция, столь часто отмечаемая. Этот факт оправдывает наше внимание к делам на континенте [ср. Ishida, 1968].
Вплоть до конца VI — начала VII в. все происходящее на Корейском полуострове имело для японцев значительно большее значение, чем события в самом Китае. Поэтому прежде всего обратимся к корейским делам и рассмотрим их сквозь призму этнического, общественно-политического и культурного развития.
Этногенез корейцев известен довольно плохо. В древнейшем прошлом какую-то роль в нем сыграли палеоазиаты. В неолите сложились две локальные этнические области. Южная, более древняя, была связана с протоиндонезийским, малайским миром, что- подтверждается общностью сюжетов о рождении героев из яйца, культа черепахи и барабанов. Северная, более поздняя, уходила корнями в протоалтайский, тунгусо-маньчжурский мир; свидетельство этому — мифы о Чумоне и Тонмёне (героях-основателях Когурё и Пуё), сюжет о героях табунщиках и стрелках. С переходом к культуре металла (середина I тысячелетия до н. э.) сформировались специфические черты этих культурно-этнических областей и одновременно наметились пути к их сближению. Северная область развивалась в постоянном контакте с соседними племенами. Маньчжурии и Северного Китая, что способствовало интенсивному смешению, образованию скотоводческо-земледельческого хозяйства и ранней государственности (древний Чосон). Южная область вела более изолированное существование, мало контактируясь с северной и совсем не контактируясь со своей «прародиной». Поэтому этническое развитие на юге приняло более спокойный, возможно, застойный характер, общественно-политическое — отставало от се-вера, зато здесь распространилось рисосеяние. Но именно на этой базе сложилась культура, комплекс основных элементов которой проник в Японию и создал там предпосылки для появления культуры яёи.
С рубежа нашей эры картина этнической истории Корейского полуострова становится яснее благодаря сведениям китайских источников. Корейский полуостров в это время был заселен местными племенами. По среднему течению р. Амноккан (Ялу) и в северо-западной части полуострова жили когурё (кит. гаогюйли); к северу от них, в Маньчжурии, — пуё (кит. фуюй), а к северо-западу— мальгаль (кит. мохэ); к югу от когурё — окчо (кит. воц- зюй); на центральном участке, ближе к Желтому морю, — мэк (кит. мо); в северо-восточных прибрежных районах — ымну (кит. илоу); в центральных районах, примыкающих к Японскому морю, — е (кит. вэй); в юго-восточной части полуострова — чинхан (кит. чэньхань); в южной — пёнхан (кит. бяньхань); в юго-запад- гной— махан (кит. махань). Все они находились на разных этапах этнической истории; их общество проходило разные стадии разложения первобытнообщинного строя, хотя до сложения подлинного троецарствия (Когурё, Пэкче, Силла), появление которого летописная традиция относит к I в. до н. э., было еще далеко.
Несмотря на то что эти племена сохраняли этническую (и лингвистическую) специфику, процесс этнического смешения (включая и интеграцию пришлых тунгусо-маньчжурских, «китайских» элементов) неуклонно вел к созданию единой этнической общности. Из китайских источников мы узнаем, что предок когурё пришел из пуё, как и предок пэкче, а предки шести общин Силлы — из древнего Чосона. Язык пэкчийцев был сходен с когурёским, а язык силланцев был понятен знающему язык пэкчийцев; язык самих когурёсцев был похож на язык пуё, язык окчо — на язык когурё.
В свете сказанного естественно, что политическое объединение Корейского полуострова в середине VII в. было подготовлено созиданием единой корейской этнической общности [Джарылгасинова, 1979, с. 108–114; 1972, с. 171–178; Первобытное…, 1978, с. 121].
Корея как единое политическое целое появилась на дальневосточной исторической арене лишь во второй половине VII в., а весь предшествующий период оказался заполнен борьбой противоборствующих сил: местных и иноземных, племенных и государственных, выступавших как носители разных этнических, социальных и культурных традиций. Этот процесс, однако, обладал одной отличительной чертой — неуклонной тенденцией к консолидации этих традиций.
В 108 г. до н. э. западноханьские войска разгромили древний Чосон, располагавшийся в Восточной Маньчжурии и Северной Корее. На завоеванной территории были образованы четыре китайские префектуры, размещение, судьба и даже само существование которых вызвали впоследствии нескончаемые споры, не утихшие до сих пор. По всей вероятности, префектура Лолан распространялась на бассейн р. Чхончхонган и Тэдонган, префектура Сюаньту — на среднее течение р. Амноккан и ее притоки, префектура Линьтунь — на центральный участок восточного побережья, префектура Чжэньфань — на междуречье Ханган и Кымган. Лишь- некоторые префектуры имели фиксированные уезды, причем названия большинства этих уездов и их расположение (которое могло бы конкретизировать положение самих префектур) остались неизвестными. Более того, почти наверняка префектуры не имели четких административных границ, особенно на северо-востоке, востоке и юге. В них просто включалось все пространство до известных в то время естественных пределов, т. е. до моря. Не удивительно, что кризис в Ханьской империи заставил сократить расходы на экспансию и на управление полупризрачными префектурами. В результате в 82 до н. э. Чжэньфань была ликвидирована, а в 75 г. до н. э. Линьтунь слилась с реорганизованными префектурами Сюаньту и Лолан. Итак, префектуры, наиболее отдаленные от метрополии, вовсе исчезли, по-видимому, не без участия- местных племене и хан [История Кореи, 1960; Gardiner,. 1969].
