Александр Лаврентьев - После Куликовской битвы. Очерки истории Окско-Донского региона в последней четверти XIV – первой четверти XVI вв.
Теснейшим образом связанным с последствиями сражения на Куликовом поле считается требование одного из пунктов докончания 1381 г. «к Литве князю великому Олгу целование сложити»[135]. Следующее далее обязательство рязанского князя строить свою литовскую политику исходя из характера московско-литовских отношений приводилось выше, и в нем предусматривается возможность нового «взятия любви» Литвы и Рязани в том случае, если аналогичный договор в будущем свяжет Литву с Москвой.
Подлежащее «сложению» «целование» в историографии уверенно считается договором Олега Ивановича с великим князем литовским Ягайло Ольгердовичем[136], и если это так, то гипотетический литовско-рязанский договор был заключен не ранее 1377 г., года вокняжения Ягайло. В. А. Кучкин считает «целование» договора 1381 г. своеобразной «правовой основой» совместных антимосковских действий Литвы и Рязани лета 1380 г., юридически оформленным антимосковским союзом Рязани и Литвы. Исследователь, правда, делает существенную оговорку: известие о Рязани и Литве – союзниках Мамая появляется только в летописных сводах новгородского происхождения, Новгородской IV и Софийской I летописях, в более же ранних Рогожском летописце и Симеоновской летописи об этом нет ни слова[137].
В отличие от Олега Ивановича, московский князь в 1381 г. с Литвой, точнее, с Ягайло никакими договорными отношениями связан не был[138]. Русские дипломаты более позднего времени были уверены, однако, что собственно и посольские связи между великими княжествами тоже начались ранее вокняжения Ягайло, при его отце, великом князе Ольгерде[139].
Действительно, именно при Ольгерде Литву и Москву связывали докончания дяди и отца Дмитрия Ивановича[140], а также его самого. В описи архива Посольского приказа 1626 г. упоминается «докончальная грамота великого князя Ольгерда и братии ево князя Кестутья и великого князя Святослава Ивановича (Смоленского. – А. Л.) с великим князем Дмитрием Ивановичем из братом ево со князем Володимиром Андреевичем, году не писано»[141]. Неясно, идет ли речь об известной московско-литовской грамоте 1372 г., правда, названной ее составителями не «докончалной грамотй», а «перемирьем и докончаньем»[142] или все-таки о каком-то ином, несохранившемся договоре. В том же архиве Посольского приказа, например, некогда хранились два документа, грамота князей-соправителей «к свату их (так! – А. Л.) к великому князю Ольгерду и к князю Кестутью» и докончание митрополита Алексея «с послы великого князя Олгерда, как они приходили к великому князю Дмитрию»[143]. Скорее всего, обе не дошедшие до нас грамоты связаны с браком Владимира Андреевича и сестры великого князя литовского Елены Ольгердовны[144], который мог, так или иначе, закреплять мирные отношения Москвы и Литвы.
Обратим внимание на два аспекта подлежащего расторжению в 1381 г. литовско-рязанского «целования». Во-первых, это было «целование к Литве», а не договор с одним великим князем. Именно так, собирательно, от имени не только своего, но и прочих здравствующих Гедиминовичей, Ольгерд заключил и вышеупомянутое перемирие с Москвой 1372 г., и договор с тверским князем, подлежавший расторжению в 1375 г.[145] Во-вторых, как и князья-соправители, московский и серпуховской, равно как и тверской князь, Олег Иванович был связан с Ольгердом кровно родственными узами. Сам рязанский князь был женат вторым браком на сестре литовского князя, Евфросинье[146], дочь же Олега Ивановича от первого брака, княгиня Анастасия Олеговна первым браком был замужем за князем Д. В. Друцким, вассалом Ольгерда, а вторым – за сыном Ольгерда князем Дмитрием-Корибутом[147].
Возможно, и само «целование», и рязанский брак сестры великого князя Ольгерда как-то были связаны с установлением в начале 60-х гг. XIV в. литовско-рязанской границы. В это время произошло окончательное поглощение бывших земель Черниговского княжества Литвой[148], и граница прошла где-то западнее р. Упы, в районе рязанского на тот момент «места Тула».
Так что, скорее всего речь в договре 1381 г. шла о расторжении «целования» Олега Ивановича не с Ягайло, а с Ольгердом. В связи с последним видеть в этом пункте московско-рязанского докончания доказательство наличия союза Ягайло и Олега Ивановича в год Куликовской битвы особых оснований нет.
Как помним, московско-рязанское докончание 1381 г. допускало заключение нового договора с Литвой, если таковой свяжет Дмитрия Ивановича с Ягайло. И такой московско-литовский договор после Куликовской битвы был заключен[149], но после вторичного прихода к власти в Литве Ягайло (осенью 1381–1382 гг. в Литве княжил Кейстут). Возможно, приготовления к несостоявшейся свадьбе Ягайло и дочери Дмитрия Ивановича, княжны Евдокии, лета 1382 г. были как-то связаны с этим договором[150]. В то же время никаких данных о возможном «взятии любви» после заключения договора лета 1381 г. между Ягайло с Олегом Ивановичем, теперь вассалом Москвы, источники не содержат, а уже в ноябре того же года Ягайло был отстранен от власти Кейстутом.
Возвращаясь к отражению в содержании договора 1381 г. последствий Куликовской битвы, отметим, что они, похоже, сводятся к двум принципиальным позициям.
Во-первых, установлен вассалитет Москвы над Рязанью. Во-вторых, к Дмитрию Ивановичу перешел контроль за двумя ключевыми в стратегическом отношении территориями Рязанского княжества, «местом Тула», контролирующим сухопутные пути между Доном и Окой, и «местами Талица, Выползовъ, Такасовъ», расположенными на водной магистрали. Ничего иного, касательно битвы, договор не содержит.
Докончание Дмитрия Ивановича Московского с Олегом Ивановичем Рязанским было заключено почти год спустя после Куликовской битвы, и как развивались в эти девять – одиннадцать месяцев отношения между княжествами, известно только из ранних летописных рассказов о битве. Из них следует, например, что после победы в сражении на Куликовом поле «поведаша» Дмитрию Ивановичу об антимосковских действиях рязанского князя, и «князь… велики про то въсхоте на Олга послати рать свою. И се внезапу… приехаша к нему (Дмитрию Ивановичу. – А. Л.) бояре рязаньстии и поведаша…, что князь Олегь повергь свою землю да самъ побежалъ и со княгинею и з детьми и с бояры и з думцами своими. И молиша его… дабы на них рати не слал, а сами биша ему челом и рядишася у него в ряд. Князь же великии… приим челобитие их… рати на них не посла, а сам поиде в свою землю, а на Рязанском княженье посади свои наместници»[151].
В историографии летописный рассказ о событиях в Рязанском княжестве осени 1380 г. пользуется как безоговорочным доверием[152], так и вызывает справедливые сомнения. Скептично отнесся к нему А. В. Экземплярский, находивший летописный рассказ «странным»[153]. Не отвергавший в принципе это известие, А. Е. Пресняков отмечал, что оно «вызывает… недоумение»[154]. Наибольшее недоверие летописное известие вызвало у Д. И. Иловайского, не находившего здесь ни малейшей логики: «С какой стати вздумал… Олег нарочно ломать мосты… уже после победы?…Такое намерение не имело никакого смысла и могло только навлечь беду на собственное княжество… Разве Дмитрий не мог знать о том (антимосковских действиях рязанского князя. – А. Л.) гораздо прежде и, воспользовавшись соединенными силами, отомстить вероломному князю? И если рязанцы изъявили покорность Дмитрию, а он послал к ним своих наместников, то каким образом мы находим Олега в Рязани, спокойно договаривающимся с Дмитрием? Нет сомнения, что истина сильно искажена в приведенном известии»[155].
Таким образом, если следовать летописной версии хода событий осени 1380 г., то она на самом деле порождает ряд недоумений.
Во-первых, о враждебных намерениях Олега Ивановича московский князь узнал, как ни странно, только после Куликовской битвы, несмотря на то, что к верховьям Дона армия под командованием Дмитрия Ивановича двигалась, равно как и назад, после победного сражения, землями Великого княжества Рязанского. Действия Олега Ивановича, грабежи, и «преметывание» мостов, направленные против победителей, выглядят глубоко абсурдными. Если бы они были предприняты до победного сражения на Куликовом поле, то тогда можно было бы говорить о попытке рязанского князя, в полном соответствии с обвинениями в его адрес в союзе с Мамаем, ослабить боевой потенциал московских полков перед сражением. После Куликовской битвы такие действия теряли всякий смысл и неминуемо вели бы к ответным мерам со стороны Москвы.
