Денис Абсентис - Злая корча. Книга 1. Невидимый огонь смерти
Стоит также обратить внимание, что Диодор Сицилийский, рассматривая возможные причины эпидемии, отмечал крайне дождливую зиму (после которой осталось много огромных луж со стоячей водой, не высыхавших до лета)[43], что является благоприятным условием для развития спорыньи. И то непривычное поведение людей, удивлявшее Фукидида, и которое он пытался объяснить «тяжким приговором судьбы»: «беззаконие», «чувственные наслаждения», преступления, которые не мог остановить «ни страх перед богами, ни закон человеческий» — все это могло быть просто следствием психозов от отравления спорыньей.
Заразность болезни, о которой Фукидид писал: «люди вымирали целыми домами», что представлялось естественным в рамках распространенной тогда миазматической теории, — вообще частая ошибка при эрготизме, поскольку создается впечатление, что члены одной семьи умирают, заразившись друг от друга. Сходную ошибку допустят марбургские врачи в 1597 году, дав первое и широко известное описание конвульсивной формы эрготизма (die Kriebelkrankheit, то же, что в России «злая корча»), но посчитав заболевание контагиозным[44]. Реальная причина была в том, что обычно члены одной семьи ели один и тот же хлеб, из того же мешка муки. Заражение же зерна неравномерно, попадут или не попадут рожки спорыньи в конкретный мешок — лотерея. Советские авторы описывали точно такую же картину при отравлении спорыньей: «вспышки эрготизма группировались в отдельных семьях, в зависимости от засоренности зерна, собранного ими осенью»[45].
Таким образом, афинская чума вполне могла быть вызвана спорыньей (самой по себе или выступившей в роли фактора, понижавщего иммунитет при том же тифе, например) с местных пшеничных (или пусть даже ячменных) полей. Конечно, это лишь очередная гипотеза, двести какая-то по счету, — но единственная, позволяющая увязать вместе оба феномена, связанных, возможно, со спорыньей в Древней Греции. Определенно же, на основании множества хроник, можно говорить об эпидемиях эрготизма лишь со средневековья.
После подозрительной афинской чумы об эпидемиях эрготизма долго ничего не слышно. Спорынью подозревали и в других морах, например, в эпидемии в Галлии во время осады Марсилии (Марселя) Гаем Юлием Цезарем, но сам Цезарь признаков отравления не приводит, поэтому определенно утверждать нельзя[46]. Мор в Лиможе в 591 году, упомянутый в «Истории франков» Григория Турского, когда «многие погибли от небесного огня» (plerique igne caelesti consumpti sunt)[47], вполне возможно, был эрготизмом, как считал Гирш[48], но никаких уточняющих данных не существует, и мы не можем быть в этом уверены.
Достоверно зафиксированы эпидемии эрготизма только с IX века. Когда рожь распространилась в Германии (впервые упоминается в саксонских капитуляриях в 797 году[49]), то в Ксантенских анналах под 857 годом появились и первые описания болезни: «Великое мучение от гнойных пузырей распространилось среди людей и завершалось оно отвратительным гниением, так что перед смертью [телесные] члены отмирали и отваливались»[50]. В следующем веке эпидемии происходили уже довольно часто, а во второй половине XI века, как раз перед крестовыми походами, отравления во многих регионах Европы стали почти перманентными. Эта же пандемия затронула в то время Полоцк и Киев.
По выражению профессора биологии Льюиса: «Через темные века и средневековье, видения и интоксикация спорыньей шли рука об руку»[51]. Но если возникали массовые эпидемии, то еще раньше должны были появиться и галлюцинации от спорыньи. И эти видения не могли не использовать в своих целях те, кто мог получить от них выгоду. Спорынья по-прежнему, как и тысячи лет до того, продолжала служить жрецам. Но теперь уже не жрецам Элевсина, а жрецам Смерти.
В конце прошлого века авторы статьи «Биохимия крестовых походов», утверждая, что «хронический эрготизм среди населения средневековой Европы был практически неизбежен»[52], попытались показать, что эти походы были спровоцированы именно галлюциногенным отравлением. Это вполне очевидный вывод, но все же, на мой взгляд, неполный. Не менее значимым фактором массовости движения являлся просто дикий страх перед непонятной эпидемией, и на этот фактор прямо указывал современник первого похода. Также понятно, что без пропаганды папства, которое использовало такую ситуацию в своих целях, любые галлюцинации и видения без необходимых «установок» не могли сработать, и движение не вылилось бы именно в крестовые походы — произошли бы лишь местные волнения, погромы и восстания.
Глава 3
Deus lo vult
Возможно, с моей стороны было несколько поспешно, даже, сказал бы я, скоропалительно делать подобные выводы, но всякий раз, когда кто-то заводил при мне разговор о том, что видел или слышал нечто, недоступное восприятию окружающих — если только дело не обошлось без мощных галлюциногенов: мухоморов, спорыньи и т. п., — я мысленно утверждал: мы имеем дело с сумасшествием или наглым обманом.
Тибор Фишер. Философы с большой дорогиСвязь между отравлениями спорыньей и крестовыми походами могла бы быть замечена еще в XIX веке, когда немецкие профессора Фукс (Fuchs, 1834), а затем Гирш (Hirsch, 1883) отделили описания эпидемий «священного огня» от рожи и других заболеваний. Но в то время для многих связь огня св. Антония и отравления спорыньей еще казалась неочевидной (см. Эккерман, 1884). Позже, когда стало ясно, что ко времени начала движения крестоносцев Европа оказалась охвачена эпидемиями эрготизма, вопрос, не были ли связаны с этим и сами крестовые походы, казалось бы, уже напрашивался.
Недоброкачественное питание становилось также причиной многих эпидемий, в частности дизентерии и страшной «огненной» болезни или, как ее называли современники, «священного» или «дьявольского» огня, «огненной чумы». Она охватила многие области Западной Европы в последние два десятилетия XI столетия и была связана (как это установили много позже — в XVII в.) с заражением зерновых, прежде всего ржи, спорыньей[53].
Но этот момент до самого последнего времени игнорировался не только католиками или романтиками рыцарства. Историки, если даже и отмечали данный факт, то обычно лишь мимоходом, не придавая ему особого значения. «Примечательно, что фанатичными участниками первого крестового похода 1096 г. были бедные крестьяне из районов, наиболее сильно пострадавших в 1094 г. от эпидемии «священного огня» и других бедствий — Германии, рейнских областей и восточной Франции», — определенней других высказался Ле Гофф, но и для него это скорее следствие постоянного голода в Европе, а не катализатор похода[54].
Мир на грани вечного голода, недоедающий и употребляющий скверную пищу… Отсюда брала начало череда эпидемий, вызываемых потреблением непригодных в пищу продуктов. В первую очередь это наиболее впечатляющая эпидемия «горячки» (mal des ardents), которую вызывала спорынья (возможно, также и другие злаки); эта болезнь появилась в Европе в конце X в. Как рассказывает хронист Сигеберт Жамблузский, 1090 г. «был годом эпидемии, особенно в Западной Лотарингии. Многие гнили заживо под действием «священного огня», который пожирал их нутро, а сожженные члены становились черными, как уголь. Люди умирали жалкой смертью, а те, кого она пощадила, были обречены на еще более жалкую жизнь с ампутированными руками и ногами, от которых исходило зловоние»[55].
И хотя Ле Гофф, в отличие от русских переводчиков его книги, понимает, что такое спорынья, но особого значения он ей тоже не придает — цитата Сигеберта обрывается у него на этом самом месте, лишаясь важного для характеристики обстановки окончания: «но многие страдали от нервных судорог»[56]. Именно этот момент наиболее существенен, поскольку ясно указывает на смешанную эпидемию гангренозного и конвульсивного эрготизма. А конвульсивная форма заболевания предполагает возможность массовых галлюцинаций и видений, что и наблюдались перед походом (гангренозной форме галлюцинации присущи в значительно меньшей степени).
Связь «священного огня» с первым крестовым походом можно проследить более наглядно. Это время было пиком эпидемий, госпитальное братство св. Антония, призванное заниматься жертвами «огненной болезни», было утверждено папой как раз накануне похода: «Урбан II во время своей поездки по Франции и в Клермоне был очень озабочен основанием ордена [св. Антония]»[57]. Зная действие спорыньи, нетрудно понять, почему на лихой крик Урбана с амвона Клермонского собора: «Угодно Богу!» народ отреагировал с таким воодушевлением. И изначально значение здесь имело даже не столько галлюциногенное влияние спорыньи (также, впрочем, подливающее масло в огонь св. Антония), сколько охвативший всех ужас перед непонятным мором.
