Джекоб Коннер - Христос не еврей, или Тайна Вифлеемской звезды
К какой расе принадлежал Он?[16] На это нет точного ответа. Так как страна лежала между Финикией и Сирией, которая в своей юго-западной части была насквозь пропитана семитической кровью и к тому же еще, может быть, не совсем была очищена от своего прежнего смешанно-израильского (но ни в какое время не еврейского) населения, то является наибольшая вероятность семитического происхождения. Но кто лишь вскользь заглянет в племенное вавилонское смешение Ассирийского царства[17] и затем узнает, что из различных частей этого царства переселились колонисты в это прежнее отечество евреев, тот подумает с ответом. Ведь возможно, что в некоторых из этих групп колонистов было в обычае заключать браки в своей среде, вследствие чего племя сохранилось чистым; но чтобы это могло соблюдаться более полутысячелетия — почти немыслимо; именно благодаря переходу в еврейскую веру постепенно изглаживались племенные различия, которые первоначально (4 книга Цар. XVII, 29) поддерживались путем отечественных религиозных обычаев. В позднейшие времена, как слышно, туда переселились и греки; во всяком случае, они принадлежали к беднейшим классам и, конечно, сейчас же начинали поклоняться «туземному богу».
Итак, на здравом историческом основании мы можем сделать лишь один вывод: во всей той части света существовала лишь одна чистая раса — раса, которая путем строгих предписаний ограждала себя от смешения с другими народностями; эта раса — еврейская. Что Иисус Христос не принадлежал к ней, можно считать несомненным. Всякое иное утверждение принадлежит к области измышлений.
Этот результат, хотя и чисто отрицательный, имеет, однако, большое значение; он составляет ценный вклад к правильному уразумению явления Христа, а вместе с тем объясняет, почему оно так сильно действует до нынешнего времени и помогает распутать страшно запутанные клубки сбивчивых и ложных представлений, обвившихся вокруг простой, ясной истины. Но далее мы должны заглянуть еще глубже. Внешняя принадлежность менее важна, чем внутренняя; теперь только мы подходим к решительному вопросу: насколько Христос, как моральное явление, принадлежит еврейству и насколько нет. Чтобы установить это раз и навсегда, нам придется сделать ряд важных сопоставлений, и для этого я требую полного внимания читателя.
РЕЛИГИЯ
Обыкновенно, почти без исключения, дело представляется так, что Христос был довершителем еврейства, то есть религиозных идей евреев[19]. Даже правоверные евреи, хотя и не считают в Нем довершителя, однако видят в Нем ответвление своего древа и с гордостью смотрят на все христианство как на придаток еврейства. Это заблуждение, в этом я глубоко убежден; этот унаследованный нами обман — одно из тех мнений, которые мы всасываем с молоком матери и о последствиях которых люди свободомыслящие так же мало думали, как и правоверные церковники.
Несомненно, Христос находился в непосредственных отношениях к еврейству, и влияние еврейства ближайшим образом на склад Его личности и еще в гораздо большей степени на возникновение и историю христианства так велико, что всякая попытка опровергнуть это должна была вести к парадоксам; это влияние было, однако, лишь в слабой степени религиозное. В этом-то вся суть заблуждения.
Мы привыкли считать еврейский народ религиозным по преимуществу; в действительности же, по сравнению с индоевропейскими расами, у еврейского народа религиозность захирелая. У евреев по части религии случилось то, что Дарвин называет «arest of development» — оскудение способностей, омертвение в самой почке. Все отрасли семитического племени, в разных отношениях богато одаренные, искони были удивительно бедны религиозным инстинктом; это та «жесткость сердца», на которую всегда жаловались выдающиеся люди из их среды[19]. Другое дело ариец! Уже по свидетельству древнейших источников (древнее всех еврейских) мы видим, что ариец, повинуясь какому-то смутному побуждению, пытливо старается разобраться в собственном сердце. Этот человек весел, жизнерадостен, честолюбив, легкомыслен; он пьет, играет, охотится, грабит; но вдруг он задумывается: великая загадка бытия захватывает его целиком — и не в качестве только рационалистической проблемы «откуда мир? откуда я сам?» (на это можно было бы получить чисто логический (и потому недостаточный ответ), а как непосредственная, жизненная потребность. Не понимать, а быть — вот что его притягивает. Не прошлое с его сцеплением причин и следствий, а настоящее приковывает его пытливый ум. Он чувствует, что только тогда, когда он перекинет мосты ко всему окружающему, когда он самого себя — единственно ему непосредственно известное — будет узнавать в каждом явлении, каждое явление будет находить в самом себе, только тогда, когда он, так сказать, приведет самого себя в гармонию с миром, — тогда только он может надеяться уловить собственным ухом тканье вечной ткани, услышать таинственную музыку бытия в собственном сердце. И для того чтобы найти это созвучие, он сам издает голос, пробует петь на все лады, упражняется во всех напевах; затем благоговейно прислушивается. И зов его не остается без отклика: он слышит таинственные голоса; вся природа оживляется, всюду в ней подымается все родственное человеку. С молитвой он падает на колени; он не мнит себя мудрым, он не считает себя способным познать источник и конечную цель мира, но чувствует, что нашел в самом себе высшее назначение, зародыш великих судеб, «семена бессмертия». Это не простое мечтание, а живое убеждение, вера, и, как все живое, опять творит жизнь. В героях своего народа, в своих святых он видит «сверхчеловеков», по выражению Гёте, парящих высоко над землей; на них он хочет походить, ибо и его тянет в высь, и теперь он знает, из какого глубокого колодца они черпали силу, чтобы стать великими… Вот это заглядывание в непроницаемую глубину собственной души, этот порыв ввысь и есть религия. Религия не имеет ничего общего ни с суеверием, ни с моралью: она есть состояние духа. И по тому, что религиозный человек находится в непосредственном соприкосновении с миром, стоящим вне области рассудка, — по тому самому он поэт и мыслитель; он сознательно действует творчески; он бесконечно трудится над неблагодарной сизифовой работой сделать невидимое видимым[20], немыслимое возможным; никогда мы не находим у него завершенную хронологическую космогонию и теогонию: для этого он унаследовал слишком живое чувство бесконечного, его предоставления вечно идут вперед, никогда не замирают; старые заменяются новыми; боги, в одном веке высоко чтимые, в другом едка известны по имени. И все-таки великие познания приобретаются прочно и никогда не пропадают, и прежде всего основное познание, которое уже за несколько тысячелетий до Христа Ригведа пытается выразить так: «Мудрецы находили корни бытя в своем сердце». Это убеждение в XIX веке выразил Гёте почти в таких же словах:
Разве сущность природы не заключена
У человека в сердце?
Вот это религия! Именно этой способности, этого состояния духа, этого инстинкта, заставляющего искать сущность природы в своем сердце, поразительным образом недостает у евреев. Они прирожденные рационалисты. Рассудок у них сильно развит, воля развита в громадной степени, напротив, сила фантазии страшно ограничена. Свои скудные мифически-религиозные представления, даже свои заповеди, обычаи, религиозные предписания — все без исключения они заимствовали от чужих народов, сократили их до минимума и с тех пор сохраняли в окаменелом, неизменном виде; творческий же элемент, в сущности внутренняя жизнь, здесь отсутствует почти вполне; к бесконечно богатой религиозной жизни арийцев религиозная жизнь евреев относится так же, как вышеупомянутые звуки языка (см. примеч. выше), а именно как 2 к 7. Вспомним, какие роскошные цветы дивных религиозных представлений и понятий, какое искусство и какая философия благодаря грекам и германцам выросли на почве христианства, а с другой стороны, зададим себе вопрос: какими образами и мыслями мнимо-религиозный еврейский народ между тем обогатил человечество? «Геометрическая этика» Спинозы (фальшивое мертворожденное применение гениальной и творчески продуктивной мысли Декарта) представляется мне кровавой иронией морали Талмуда и, во всяком случае, имеет еще менее общего с религией, нежели десять заповедей Моисеевых, вероятно, заимствованных у. египтян (или вавилонян)[21]. Нет, возбуждающая уважение сила еврейства лежит в совершенно иной области. Об этом я намерен говорить сейчас. Но каким образом удалось, однако, отуманить наш рассудок до такой степени, чтобы заставить нас считать евреев за религиозный народ?
Прежде всего сами евреи искони уверяли с крайней горячностью и развязностью, что они «избранный народ Божий»; даже такой свободомыслящий еврей, как философ Филон, смело утверждает, что одни евреи — «люди в истинном смысле слова»[22]; добрые, глупые индогерманцы поверили им! Но как тяжело им пришлось, доказывает ход истории и суждения их выдающихся людей. Такая блаженная уверенность стала возможна единственно благодаря христианским толкователям Писания, которые всю историю Иудеи перестроили в какую-то теодицею, в которой распятие Христа образует конечную точку. Даже Шиллер («Ниспослание Моисея») поясняет: «Провидение сломило еврейский народ, лишь только он исполнил то, что ему предназначено было исполнить». Притом ученые не замечали странного факта, что еврейство не оказало появлению Христа ни малейшего внимания, что древние еврейские историки даже не упоминают Его имени. Надо заметить, что история этого своеобразного народа после двух тысячелетий не пресеклась: он продолжает жить и даже процветает в высокой степени; никогда еще, даже в Александрии, судьба евреев не была так блестяща, как в настоящее время. Вдобавок существует еще третье предубеждение, очевидно, исходившее из софистических школ Греции, что монотеизм, то есть представление о едином нераздельном боге, должен быть симптомом высшей религии, но это, безусловно, рационалистическое умозаключение, арифметика не имеет ничего общего с религий; монотеизм может означать обеднение, равно как и облагораживание религиозной жизни. Помимо того можно двояко ответить на это роковое предубеждение, более чем что другое способствовавшее обманчивому представлению о религиозном превосходстве евреев: во-первых, евреи, покуда они составляли цельную нацию и их религия еще обладала искрой живой жизни, были не моно-, а политеистами: каждая область, каждое мелкое племя имело собственного бога; во-вторых, индоевропейцы на их чисто религиозном пути пришли к гораздо боле возвышенным представлениям о едином божестве, нежели жалкое, неказистое представление об еврейском Творце вселенной[23].
