Петр Мультатули - Господь да благословит решение мое (Император Николай II во главе действующей армии и заговор генералов)
Как писал полковник Генерального Штаба П.Н. Богданович: "В лице великого князя Николая Николаевича главнокомандующий союзными армиями заслонил собою русского главнокомандующего"{58}.
В своих воспоминаниях Э.Н. Гиацинтов, бывший во время Мировой войны офицером русской армии, писал: "Главнокомандующим был великий князь Николай Николаевич, который, как я считаю, был более французом, чем русским, потому что он мог пожертвовать русскими войсками совершенно свободн только с той целью, чтобы помочь французам и англичанам"{59}.
Ту же мысль мы встречаем и у генерала Н.Н. Головина "Верховный Главнокомандующий Великий Князь Николай Николаевич со свойственным ему рыцарством решает стратегические задачи, выпадающие на русский фронт не с узкой точки зрения национальной выгоды, а с широкой общесоюзнической точки зрения. Но эта жертвенность стоит России очень дорого"{60}.
Генерал Спиридович крайне негативно отзывался о военных способностях великого князя: "Николай Николаевич, - писал он, - величина декоративная, а не деловая"{61}.
Того же мнения придерживался командир 3-го корпуса генерал Н.А. Епанчин: "Во время Мировой войны во главе славного русского воинства стоял не великий Суворов, а ничтожный Великий Князь Николай Николаевич"{62}. "При такой чудовищной войне нашли кому поручить судьбу русских воинов!" - писал о своем родственнике великий князь Николай Михайлович{63}.
Отсутствие больших военных талантов сочеталось в великом князе с взбалмошной и крайне самоуверенной натурой "К великому князю Николаю Николаевичу, - вспоминал Гиацинтов, - я всегда чувствовал большую антипатию. Очень высокого роста, носящий всегда форму Лейб-Гвардии Гусарского Его Величества полка с большим плюмажем на меховой шапке, он был необыкновенно груб, резок и очень строг. Он был большой интриган"{64}.
Большой почитатель великого князя священник Георгии Шавельский писал: "При внимательном же наблюдении за нельзя было не заметить, что его решительность пропадала там, где ему начинала угрожать серьезная опасность. Это сказывалось и в мелочах, и в крупном: великий князь до крайности оберегал свои покой и здоровье; на автомобиле он не делал более 25 верст в час, опасаясь несчастья; он ни разу не выехал на фронт дальше ставок Главнокомандующих, боясь шальной пули; он ни за что не принял бы участия ни в каком перевороте или противодействии, если бы это предприятие угрожало бы его жизни и не имело абсолютных шансов на успех; при больших несчастьях он или впадал в панику, или бросался плыть по течению, как это не раз случалось во время войны или в начале революции"{65}.
Об этом же пишет враждебно настроенный по отношению к Царю французский историк М. Ферро: "Репутация великого князя была, безусловно, несколько завышена. Близкие ему люди вспоминали, как он под предлогом того, что является крупной мишенью, проявлял осторожность и держался подальше от фронта. Николай II был значительно храбрее. В хронике, снятой англичанами, есть кадры, где Царь навещает раненых солдат на передовой. Он возвращается туда снова и снова, словно хочет принести себя в жертву, но ни одна пуля, даже самая шальная, его ни разу не задела"{66}.
Великому князю было свойственно бояться ответственности. Он всегда искал виноватых за собственные ошибки. Так было в деле Мясоедова, когда по его приказу был казнен, обвиненный в шпионаже, человек, которого даже военно-полевой суд отказался признать виновным. Так было и в деле по обвинению в шпионаже военного министра Сухомлинова. Поддерживая обвинения в адрес этих лиц, великий князь тем самым как бы указывал обществу и армии "истинных" виновников того, что русские войска под его началом проигрывают войну. С.П. Мельгунов верно писал: "Можно считать неоспоримо доказанной не только невиновность самого Мясоедова, но и то, что он пал жертвой искупления вины других. На нем, в значительной мере, отыгрывались, и, прежде всего, отыгрывалась Ставка"{67}.
Упустив возможность решающих успехов над Австро-Венгрией в 1914 году, великий князь и возглавляемая им Ставка, не считаясь со сложившейся военной обстановкой и доходившими до них разведданными о готовящемся крупном наступлении противника, продолжали планировать глубокие удары вглубь Германии. Между тем, Император Николай II предлагал совершенно иной план развития военных действий. Этот план предполагал нанести в 1915 году решающий удар по Австро-Венгрии и Турции, проведя одновременно десантную морскую операцию с целью захвата черноморских проливов. Глядя из сегодняшнего дня, можно с уверенностью сказать, что если бы к этому плану прислушалось руководство Ставки, ход войны мог бы быть совершенно иным.
19 апреля 1915 года Гинденбург обрушил на русских свой сокрушительный удар. Под ударами германской артиллерии русские войска несли тяжелые потери, оставляя пядь за пядью территорию империи.
Генерал Н.Н. Головин, в общем, весьма снисходительный к Ставке и лично к великому князю Николаю Николаевичу, в своих научных военных изысканиях дал точные сведения о том, что произошло с русской армией летом 1915 года под руководством Верховного Главнокомандующего великого князя Николая Николаевича. Ставка, пишет Головин, "слишком поздно решилась на отвод наших армий вглубь страны. Это запоздание стоило много лишних жертв. В этом легко убедиться, если вспомнить цифры потерь русской армии за этот период. В летнюю кампанию 1915 года Русская Армия теряет убитыми и ранеными 1 410 000 человек, т.е. в среднем 235 000 в месяц. Это рекордная цифра для всей войны. Средняя величина потерь в месяц для всей армии равняется 140 000. Пленными в ту же кампанию Русская Армия теряет 976 000 человек, то есть по 160 000 человек в среднем в месяц. Если же взять только май, июнь, июль и август, то для каждого из этих четырех месяцев потеря пленными в среднем возрастает до 200 000. Среднее же таковое число в месяц для всей войны исчисляется в 62 000 человек"{68}.
Британский военный агент в Петрограде подполковник А. Нокс доносил в Лондон: "Силы русской армии велики только на бумаге. К несчастью, действительная сила составляет лишь одну треть штатной. Шестьсот пятьдесят тысяч ружей - вот все, что имеет сейчас Россия для защиты своей границы от Ревеля до Черновиц, протяжением в 1 000 миль. Весь вопрос в недостатке ружей"{69}.
В этих условиях великий князь Николай Николаевич впал в состояние, близкое к панике.
Священник Георгий Шавельский вспоминал о поведении великого князя в тяжелые дни весны-лета 1915 года: "Ко мне в купе быстро вошел Великий Князь Петр Николаевич. "Брат вас зовет" - тревожно сказал он... Я тотчас пошел за ним. Мы вошли в спальню Великого Князя Николая Николаевича. Великий Князь полулежал на кровати, спустивши ноги на пол, а голову уткнувши в подушки, и весь вздрагивал. Услышавши мои слова: "Ваше Высочество, что с вами?" - он поднял голову. По лицу его текли слезы.
"Батюшка, ужас!" - воскликнул он. - "Ковно отдано без бою... Комендант бросил крепость и куда-то уехал... крепостные войска бежали... армия отступает... При таком положении, что можно дальше сделать?! Ужас, ужас!.." И слезы еще сильнее полились у него."{70}
Даже апологеты великого князя, такие, как, например, председатель Государственной Думы М.В. Родзянко, были вынуждены признать: "Вера в в.к. Николая Николаевича стала колебаться. Нераспорядительность командного состава, отсутствие плана, отступление, граничащее с бегством, - все доказывало бездарность начальника штаба при Верховном - генерала Янушкевича"{71}. (Вывод Родзянко о Янушкевиче, как о главном виновнике происходящего, абсолютно нелогичен, но очень характерен для Родзянко.)
Великий князь Андрей Владимирович писал в своем дневнике: "Алексеев был уже готов отдать и Ригу, ставя этим Петроград прямо в опасное положение. Он, по-видимому, не понимает обстановки и не отдает себе отчета о важности некоторых районов. У него опасная мания отхода"{72}.
Генерал А.И. Спиридович свидетельствовал: "На фронте все неблагополучно. Отступление наших войск продолжается".
Отчаянное настроение было у генерала А.А. Поливанова : "Назад, назад и назад... Над всеми царит генерал Янушкевич... Никакой почин не допускается... Печальнее всего, что правда не доходит до Его Величества... Повторяю, господа, Отечество в опасности. Военные усилия ухудшились и усложнились. В слагающейся обстановке на фронте и в армейских тылах можно каждую минуту ожидать непоправимой катастрофы. Армия уже не отступает, а попросту бежит. Ставка окончательно потеряла голову"{73}.
Последствием этих панических настроений командования стали бездумное отступление, якобы по образцу 1812 года, и еще более бездумная высылка приграничного еврейского населения вглубь России, за отдельные случаи шпионажа в пользу немцев, которая сопровождалась приказами великого князя о взятии еврейских заложников. Эти меры великого князя против евреев носили совершенно неадекватный характер, были жестокими и несправедливыми. Видный руководитель кайзеровской военной разведки Вальтер Николаи, допрошенный советской контрразведкой в апреле 1945 года, показал, что во время Первой мировой войны приграничное еврейское население действительно использовалось немцами для вербовки агентуры. "Но, должен пояснить, - говорил дальше Николаи, - что это были низшие слои еврейского населения, не обладавшие большими возможностями для разведывательной службы, а представляли малозначительные сообщения о России"{74}. Массовое выселение евреев, бездумное и хаотичное, несло только вред армии и государству, причем вред, гораздо более тяжкий, чем вред от отдельных случаев еврейского шпионажа. Прибывающие в места нового проживания, евреи пользовались свободой передвижения. Озлобленные и обворованные, они пылали жгучей ненавистью к императорскому строю, и вскоре стали отличным материалом для революции.
