Николай Зенькович - Новости из Кремля
Под сообщением стоит дата. Воспроизводить ее с точностью не будем, скажем только, что она на несколько дней раньше той, когда адресат получил сенсационные протоколы из Москвы.
Допрос Дмитрия Язова. 22 августа
Следователь. Допрос ведут Леганов и Сычев. Мы снимаем показания бывшего министра обороны СССР маршала Дмитрия Тимофеевича Язова.
(Язов вздыхает.)
Следователь. Я должен заявить, вас допрашивают в связи с участием в преступлении, которое мы квалифицируем как измену Родине, заговор с целью захвата власти, злоупотребления служебным положением. Теперь я хотел услышать от вас, что вы скажете по поводу предъявленных вам обвинений.
Язов. У меня несколько иное понятие о том, что такое измена Родине, я этого не скрываю. Измена президенту – пожалуй, но я не предавал своей Родины, своей страны. Я много лет знаю Горбачева. Мы работали вместе, мы вместе решали многие проблемы.
Следователь. Допрос снимается на видеокамеру «Панасоник». Мы допрашиваем маршала в санатории Сенеж Солнечногорского района под Москвой. Этот допрос начат 22 августа 1991 года в 11 часов 20 минут.
Язов. Лично я испытываю большие симпатии к Горбачеву. Должны быть очень серьезные причины, почему я выступил против Верховного Главнокомандующего нашими Вооруженными Силами. Пожалуй, у многих, в том числе и у меня, появились негативные эмоции. Я объясняю это тем, что жизненный уровень нашего народа упал, рухнула экономика, все больше обострялись национальные конфликты, конфликты между республиками. В известных кругах нашего партийного руководства начались дискуссии. Постепенно вызревала мысль, что Горбачев, собственно говоря, исчерпал себя в качестве активного государственного деятеля. Где-то ощущалось, что он или очень устал, или потерял ориентир, как казалось. Его экономическая политика выражалась в том, что он выклянчивал кредиты, делал долги и очень мало делал для экономики внутри страны. Мы говорили об этом в Центральном Комитете с Михаилом Сергеевичем, на заседаниях Верховного Совета. Но этот курс продолжался: решать экономические проблемы с помощью внешней политики. Он и его правительство практически не занимались проблемами внутри страны. Наш экономический механизм полностью износился. А страна стояла на грани развала. 20 августа должен был быть подписан Союзный договор. Лично мне и многим другим товарищам, с которыми я беседовал, стало вдруг ясно, что тем самым на нас неумолимо надвигается развал Союза. Все выступали за Союз Советских Социалистических Республик, и вдруг поступает проект Союзного договора, в котором речь идет о суверенных государствах!
Мы были убеждены: здесь не простая ошибка, здесь идет целенаправленная работа на то, чтобы не было никакого Союза, а лишь конфедерация республик с собственными президентами.
Следователь. Вернемся снова к проблеме. Вас назначили министром обороны не без поддержки Горбачева, и вот вы внезапно приняли решение лишить его власти. Вы же давали присягу – президенту, парламенту, народу. Вы сейчас вкратце описали свои мотивы. Почему вы пришли к убеждению, что президента надо лишать власти? Причем антиконституционным путем.
Язов. Вывода, что президента следует лишить власти, я никогда не делал. Свою вину в этом преступлении я вижу в том, что из-за моего участия все это стало возможным. Я мог бы предотвратить это, я был, вероятно, обязан проинформировать обо всем президента. В воскресенье, 18 августа, мы решили, что к нему вылетят пять человек, чтобы поговорить с ним о добровольной отставке с поста президента и о том, что эти функции должен взять на себя вице-президент Янаев. К сожалению, я не знал Янаева, я практически просто поддержал все это, не вдаваясь в подробности. Обо всем этом я сейчас вынужден очень сильно сожалеть, это была, пожалуй, очень грубая ошибка.
Следователь. Звучит весьма наивно для такого государственного деятеля, как министр обороны.
Язов. Мы и раньше собирались в различных местах, мы часто говорили об этом, и чаще всего при этом присутствовали товарищи Крючков, Бакланов, Болдин. Говорили о положении в стране, о развале партии, экономики, мы делаем долги, постепенно народ нищает, кто-то же должен нести за все это ответственность, руководить народом и страной. И непроизвольно пришли к тому, что вина должна ложиться на президента, потому что он дистанцировался от партии, говорили одни, он предал армию…
Следователь. Вы можете конкретно сказать, кто это говорил?
Язов. Нет, это были просто дискуссии. Все сходились на том, что Горбачев последние годы часто ездит по заграницам и мы часто вообще не знали, какие важные дела он там обсуждает. Например, с каким докладом выступал Горбачев в Лондоне на заседании «семерки». Мы не очень знали, о чем он там говорил. До этого мы по крайней мере все всегда обсуждали на Политбюро или на Президентском совете. Или в Совете безопасности.
Следователь. И было лучше, когда в свое время все обсуждалось открыто?
Язов. Да, может быть, это и не конструктивно, но все решалось в коллективе. А когда решает один, то тогда… Мы, конечно, не были готовы пойти на еще большую зависимость от США – в политическом, экономическом, а также военном отношениях.
Следователь. И к какому же решению вы пришли?
Язов. Заговора и плана не было. В субботу мы собрались…
Следователь. Кто собирал?
Язов. Крючков.
Следователь. Где вы собирались?
Язов. На одном из военных объектов в Москве, в конце Ленинского проспекта, слева от поста ГАИ. Там есть одна улица… Просто в конце рабочего дня позвонил Крючков и сказал: «Мы должны кое-чего обсудить». И я приехал. Потом прибыл Шенин, потом Бакланов… И тогда началось: может быть, все-таки съездить к Горбачеву и поговорить с ним?
Следователь. Почему такая спешка? Не потому ли, что предстояло подписание Союзного договора?
Язов. Конечно, потому что мы были недовольны этим проектом и мы знали, что государство развалится. Я заявил, что предоставляю самолет, на котором пять человек вылетят из Чкаловской. Шенин, Варенников, Болдин, Плеханов и Бакланов. Плеханов – это человек, который знал всю тамошнюю систему охраны. Я уже знал, что Крючков поручил ему заменить там всю охрану.
Следователь. С какой целью?
Язов. Попытаться убедить его. И если он не согласится, то должны быть приняты решительные меры.
Следователь. Кому все это пришло в голову: полететь, убедить, потом отключить систему связи, поменять телохранителей?
Язов. Думаю, что это было коллективным решением. У меня был всегда известный скепсис в отношении того, стоит ли вообще что-то предпринимать. У меня были свои сомнения. Когда они вернулись, мы сидели в Кремле, в кабинете премьера Павлова.
Следователь. Итак, вы, Павлов, кто еще? Был при этом Янаев?
Язов. Да, он подошел, около семи или восьми, то есть после их возвращения. Они прибыли около 21 часа… Был создан комитет после того, как посланцы вернулись от Горбачева – с довольно кислыми физиономиями. Тот их практически выгнал. В беседе он сказал: ну, вы должны сами решать, что вы делаете. Когда они сообщили, что они практически выдохлись, что идея нереализуема, то было ясно: Янаев должен подписать документ. Поскольку Горбачев не был болен, мы должны были сначала объявить его больным. Тут для нас стало ясно, что наш прежний план рухнул.
Следователь. Как возник Государственный комитет по чрезвычайному положению?
Язов. Мы сидели у Павлова. Около девяти появился Янаев. Потом пришел Лукьянов, он прибыл на самолете, его вызвали, он был в отпуске. Лукьянов сказал, что он не может стать членом какого-то комитета. Я, говорит он, Председатель Верховного Совета, это законодательный орган, которому подчиняется все и вся. Единственное, что я могу, это сделать заявление о нарушении Конституции, которое вызовет в любом случае подписание Союзного договора… Янаев к этому времени был довольно пьян, т. е. он в какой-то степени как следует повеселился.
Следователь. А Крючков тоже был пьян?
Язов. Пуго, я и Крючков. Мы сказали Пуго: мы послали людей, но Горбачев целый час не принимал их. У него сейчас как раз какой-то врач с вакциной или с чем-то в этом роде. И если Горбачев сейчас согласится, Янаев какое-то время будет исполнять президентские функции.
Следователь. А если нет?
Язов. То, что вы сейчас имеете в виду – устранение, ликвидация или что-то в этом роде, – об этом никогда не говорилось. Около 23 часов к нам присоединился министр иностранных дел Бессмертных. Он сказал: «Если вы меня туда впишете, то конец всем иностранным делам». Около двенадцати ночи или в половине первого я был дома, в Баковке. Встал в половине шестого и поехал на службу.
