Александр Верт - Россия в войне 1941-1945
Глава II. После Мюнхена. Германия наносит удар на запад
После похабного Мюнхенского соглашения Чемберлен, возомнивший себя великим героем, который «спас мир для нынешнего поколения», начал и вовсе игнорировать своего французского союзника и в совместном англо-германском заявлении, которое он и Гитлер опубликовали на следующее утро после Мюнхенского соглашения, заложил основу для «будущих» двусторонних англо-германских переговоров. Французам это не понравилось, поэтому, воспользовавшись первой представившейся возможностью, Даладье и Боннэ пригласили Риббентропа в Париж для двусторонних франко-германских переговоров. Но нельзя сказать, что Германия стала лучше относиться к Франции после Мюнхена. Уже 9 октября, выступая с речью в Саарбрюкксне, Гитлер ни словом не обмолвился о Франции, хотя говорил, находясь всего в нескольких километрах от французской границы. Но он подчеркнул зато, что линия Зигфрида будет укреплена еще надежней, и тем ясно дал понять, что полон решимости не допустить какого-либо вмешательства Англии и Франции в восточноевропейские дела. Новым явлением было также то, что Гитлер наложил фактически свое вето на участие в английском правительстве врагов «умиротворения» - Черчилля, Идена и Дафф Купера. Одна французская газета, очевидно инспирируемая Боннэ, приписывала также Гитлеру слова, что, «пока во главе французского правительства стоят Даладье и Боннэ, опасности конфликта между Германией и Францией не будет». Это заискивание перед Гитлером, эта позиция «что прикажете?» была типичной для англо-французских руководителей в период непосредственно после Мюнхена. Полушутя-полусерьезно люди начали называть Боннэ и Чемберлена гитлеровскими «гаулейтерами» во Франции и в Англии.
Во Франции меж тем начались события, предвещавшие недоброе. Палата депутатов одобрила Мюнхенское соглашение - против голосовали только коммунисты и один правый депутат, известный журналист Анри де Кериллис. Даладье и Боннэ старались нажить себе на этом политический капитал, говоря, что они добились «почетного мира», что Чехословакия осталась суверенной, независимой страной и что коммунисты - это почти единственные из французов, кто хочет ввергнуть Францию в войну. В правительственной и фашистской прессе началась разнузданная кампания против коммунистов. Даладье, теперь усвоивший диктаторские замашки, становился все более оголтелым в своем антикоммунизме и всячески подчеркивал, что с Народным фронтом, как он считает, теперь навсегда покончено. В своей речи на съезде партии радикалов в Марселе он обрушился на коммунистов как на «агентов иностранной державы», которые хотят войны и которые, кроме того, «грубо оскорбляют г-на Чемберлена». Даладье решил, что он будет работать с правыми и центром, и отказался от сотрудничества не только с коммунистами, но и с социалистами. Через месяц после съезда в Марселе, в конце октября, Даладье сорвал и подавил всеобщую забастовку французских трудящихся.
«Доктрина» свободы рук для Германии на Востоке казалась теперь англо-французским правящим кругам все более привлекательной. Сразу же после Мюнхена инспирируемая Боннэ газета «Тан» заявила, что франко-советский договор и франко-польский союз «во многом утратили свое практическое значение»; своего кульминационного пункта эта кампания достигла в ноябре и декабре, накануне, во время и после визита Риббентропа в Париж, когда «Тан», «Матэн» и другие газеты предались настоящей оргии, исступленно требуя в своих статьях «свободы рук для Германии на Востоке». Нечто очень похожее происходило также в Англии и США, где «Дейли мейл» и херстовская пресса развернули кампанию за создание «великой Украины» путем «присоединения» всей Советской Украины к Закарпатской Украине. Эту «великую Украину» должны были «основать» под германской эгидой авантюристы такого сорта, как престарелый «гетман» Скоропадский, Бискупский и другие «лидеры украинских националистов», проживавшие в Берлине.
В Англии Чемберлен между тем упивался своей «славой» умиротворителя. «Политика умиротворения, как ее называют, - это такая политика, которой мое правительство хочет искренне посвятить себя», - заявил премьер-министр в своей речи 1 ноября. Четыре державы, сказал он, могут плодотворно сотрудничать, несмотря на различия режимов. Будет совершенно естественно, продолжал Чемберлен, если Германия «займет господствующее положение в восточной и юго-восточной Европе». Он осторожно обошел вопрос, не придется ли в конце концов Англии поступиться и своими колониальными владениями для Германии, но эти его недомолвки вызвали настоящую бурю во Франции, где общественное мнение было настроено решительно против того, чтобы уступать Германии какие-либо французские колонии. Против этого протестовали не только деловые круги и французская армия, но также и депутаты от французских территорий в Африке, которые никак не хотели, чтобы их страны попали когда-нибудь под власть такого человека, как Гитлер, объявивший всех чернокожих «полуобезьянами».
Как только Чемберлен добился от Гитлера в Мюнхене заверения, что «между нами войны не будет», Боннэ решил в свою очередь заполучить у немцев такое же обещание в отношении Франции. 22 ноября он торжественно объявил, что договоренность насчет такого заявления достигнута и что для его подписания в Париж приедет Риббентроп. В своей книге «Франция и Мюнхен» (A. Werth, France and Munich, London, 1939) я рассказал о необычной атмосфере, которая окружала этот странный визит. После загадочного убийства одного германского дипломата, служившего в германском посольстве в Париже, которое совершил 7 ноября какой-то молодой еврей, по Германии прокатилась широкая волна еврейских погромов, а это только усилило антинацистские настроения во Франции. Правительство опасалось демонстраций против Риббентропа - из-за этих погромов, а также из-за Мюнхена. Поэтому Риббентроп и его жена находились под усиленной полицейской охраной всюду, где бы они ни появлялись: на вокзале, где их встречали, в отеле «Крийон», где они остановились и где для них был отведен особый, находившийся под сильной охраной вход, у Триумфальной арки, где Риббентроп возложил на могилу Неизвестного солдата венок, украшенный лентами с фашистской свастикой. В Париже воцарилась прямо-таки нацистская атмосфера. Так, например, «дорогим» гостям устроили два приема - один Даладье и другой Боннэ и «неарийцев» из состава французского правительства, а их было двое, Зэ и Мандель, ни на один не пригласили. Одну часть французской прессы Боннэ различными средствами приструнил и вынудил к полному послушанию, другая же ее часть «вела себя, как надо», потому что кормилась германскими субсидиями (а субсидии немцев на фашистскую пропаганду во Франции выросли, говорят, в 1938 г. до 10 миллионов долларов). Одним из излюбленных занятий некоторых насквозь продажных французских борзописцев, таких, как Жюль Зауэрвейн из «Пари-суар» или редакторы «Матэн», стало доказывать, что Франция больше не имеет интересов в Восточной Европе и что ее обязательства перед Польшей и Советским Союзом утратили силу. Как уже было сказано, именно примерно в это время пресса подняла страшную шумиху вокруг идеи создания «великой Украины» под властью Скоропадского и других германских марионеток. Хотя с виду франко-германская декларация о дружбе была довольно безобидной - в ней даже говорилось, что она не затрагивает «особых отношений обеих стран с третьими державами», - Риббентроп во время переговоров намекнул, что если теперь интересы Франции и Германии не противоречат друг другу, то это означает, что у Франции нет больше «интересов» в Восточной Европе. Кроме того, несколько дней спустя, выступая во внешнеполитической комиссии палаты депутатов, Боннэ (по словам Кериллиса, который был членом этой комиссии) заявил, что он «не убежден в том, что Россия, Польша и Румыния способны обороняться против Германии» и он рассчитывает на то, что Германия сумеет добиться ряда «мирных» завоеваний в Восточной Европе. Только если эти страны докажут, что они сильны в военном отношении, Франция может подумать о своих военных обязательствах перед ними; отсюда следовал вывод, что если они окажут сильное сопротивление Германии, то тогда, возможно, и Франция сочтет своим долгом выступить в их защиту, в противном же случае она это делать не намерена. Другими словами, Франция считает, что лучше будет, если эти страны согласятся на кое-какие «мирные» завоевания Германии, то есть уступят ей, например, Данциг и Польский коридор. Все подобные интонации в переговорах Боннэ с Риббентропом звучали в высшей степени подозрительно, так же как и кампания в прессе за создание «великой Украины» и т.п. Я в то время много писал об этом, и Боннэ чуть было не выслал меня из Франции.
Еще никогда в Париже так не пахло фашизмом, как в эти четыре месяца после Мюнхена. Политика умиротворения и предоставления Германии «свободы рук на Востоке», шедшая нога в ногу с истерической кампанией против коммунистов в самой Франции, достигла своего апогея. Между тем трагедия испанских республиканцев близилась к своему завершению. В январе 1939 г. Франко захватил Барселону и французское правительство поспешило установить дипломатические отношения с правительством Франко, направив к нему своим послом Петена. Даладье пытался поднять немного свой личный престиж, отправившись в турне по Южной Франции и Северной Африке, где он, особенно не опасаясь за последствия, дал отпор Муссолини и итальянским фашистам, носившимся с лозунгом «Тунис, Корсика, Ницца». Немцы, видимо, не поддерживали Муссолини в этом вопросе, и Даладье мог позволить себе быть дерзким с итальянцами! В действительности эта поездка Даладье на Средиземноморское побережье и в Северную Африку имела тоже прямое отношение к политике «свободы рук для Германии на Востоке». Даладье как бы хотел подчеркнуть: пусть в Европе происходит что угодно, а для Франции важно лишь сохранить за собой свои средиземноморские и африканские владения; в этом был своего рода отголосок фланденовской политики «поворота лицом к империи».
