Юрий Мухин - Загадка 37 года (сборник)
М.Д. Багиров, первый секретарь ЦК КП(б) Азербайджана, — Сталину, 13 марта: «В докладных записках мы сообщали ряд данных, говорящих о причастности директора треста Кергезнефть Борца к контрреволюционной троцкистской работе в нефтяной промышленности. За последнее время поступили новые серьезные показания, подтверждающие активное участие Борца в троцкистской вредительской работе. Просим санкции на снятие Борца с работы и исключение его из партии».
М.Д. Багирову, 14 марта: «Предлагаем арестовать Борца и назначить вместо него директором треста товарища Калашникова».
А.И. Криницкому, секретарю Саратовского обкома, 3 апреля: «Рассмотрев сообщение обкома о т. Яковлеве, ЦК ВКП(б) считает, что обком поступил неправильно, ставя вопрос о политическом доверии т. Яковлеву — уполномоченному КПК. Центральному комитету известно о бывших колебаниях т. Яковлева в 1923 г. Эти колебания ликвидированы были уже в 1924 г., и с тех пор т. Яковлев не давал оснований для каких-либо сомнений насчет его большевистской стойкости. ЦК доверяет т. Яковлеву и предлагает обкому считать на этом вопрос исчерпанным».
Е.Г. Евдокимову, секретарю Азово-Черноморского крайкома, 20 мая: «Кандидата в предисполкомы края не можем и не считаем целесообразным дать. Не надейтесь на то, что Вам дадут готового работника сверху, со стороны. Ищите кандидата у себя в крае и выдвигайте снизу. Надо смотреть не вверх, на ЦК, а вниз, на своих работников, которые растут и которых нужно выдвигать».
Все эти шифротелеграммы, равно как и циркуляр от 13 февраля, со всей очевидностью подтверждают два непреложных факта. Во-первых, арестов тогда требовал не кто-либо иной, а партократия, стремившаяся, без сомнения, таким образом возложить ответственность за любые провалы, ошибки, неудачи, упущения в народном хозяйстве на подведомственной территории, приписывая им чисто политический характер, исключительно на хозяйственников. Во-вторых, узкое руководство стремилось если не избежать репрессий полностью, то хотя бы свести к минимуму подобную практику. И оградить вместе с тем от необоснованных обвинений и наветов специалистов, пусть даже с далеко не безупречным партийным прошлым.
И все же после второго московского открытого процесса и февральско-мартовского Пленума в стране так и не наступило полное умиротворение. Репрессии, хотя и предельно ограниченные, выборочные, продолжались. Но затрагивали они в те весенние месяцы 1937 г. преимущественно тех, кто совсем недавно занимал важные, очень высокие посты в НКВД. Ну, а основанием для них послужили три ареста: 3 февраля в Минске — наркома внутренних дел БССР, до того начальника секретно-политического отдела НКВД Г.А. Молчанова; 11 февраля в Харькове — начальника областного отдела УШОСДОР НКВД Украины, до марта 1935 г. секретаря ЦИК СССР А.С. Енукидзе; 22 марта в личном вагоне поезда, следовавшего из Москвы в Сочи, заместителя начальника оперативного отдела НКВД З.И. Воловича. Их показания и позволили Ежову, Агранову и другим ответственным сотрудникам главного управления госбезопасности тихо и для всех незаметно, завершить следствие по давнему «Кремлевскому делу», фигурировавшему на Лубянке под кодовым названием «Клубок».
* * *31 марта из Москвы спецсвязью ушел очередной циркуляр, адресованный «всем членам ЦК ВКП». В нем сообщалось: «Ввиду обнаруженных антигосударственных и уголовных преступлений наркома связи Ягода, совершенных в бытность его наркомом внутренних дел, а также после его перехода в наркомат связи, Политбюро ЦК ВКП считает необходимым исключение его из партии и ЦК и немедленный его арест. Политбюро ЦК ВКП доводит до сведения членов ЦК ВКП, что ввиду опасности оставления Ягода на воле хотя бы на один день, оно оказалось вынужденным дать распоряжение о немедленном аресте Ягоды. Политбюро ЦК ВКП просит членов ЦК ВКП санкционировать исключение Ягоды из партии и ЦК и его арест. По поручению Политбюро ЦК ВКП Сталин».
Г.Г. Ягода был арестован 28 марта на основании ордера, подписанного Ежовым. Однако первый допрос его прошел только 2 апреля. Более того, вопросы, задававшиеся подследственному, касались лишь его отношений с директором кооператива НКВД Лурье, который неоднократно, используя загранкомандировки, вывозил из страны и продавал бриллианты.
Решительно изменили характер допросов только последовавшие аресты высокопоставленных сотрудников НКВД: 29 марта — бывшего секретаря коллегии наркомата П.П. Буланова и начальника административно-хозяйственного управления, в конце 1936 г. перемещенного на должность начальника УШОСДОР УССР, И.М. Островского; 1 апреля — бывшего начальника особого отдела, затем начальника управления по Восточно-Сибирскому краю М.И. Гая (Штоклянда); 11 апреля — заместителя Ягоды как в НКВД, так и в НКсвязи Г.Е. Прокофьева; 15 апреля — начальника отдела охраны К.В. Паукера; 22 апреля — начальника транспортного отдела А.М. Шанина. И здесь вряд ли случайным оказалось то, что двое из них, Шанин и Паукер, в разное время возглавляли службу безопасности высших должностных лиц страны; один, Волович, был напрямую связан с нею; еще один, сам Ягода, многие годы курировал ее; Гай отвечал за контрразведку в частях РККА, в том числе в расквартированной в Кремле Школе имени ВЦИК; наконец, Островский в последние месяцы являлся начальником Енукидзе. Потому-то ничего неожиданного в арестах бывшего коменданта Кремля Р.А. Петерсона и его заместителя М.А. Имянинникова 30 апреля, а еще раньше, 3 апреля, — начальника Школы имени ВЦИК Н.Г. Егорова уже не было.
В момент ареста Петерсон собственноручно написал показания, признал в них и само существование заговора, и свое прямое участие в нем, а заодно назвал и соучастников — Енукидзе, Корка, Медведева, Фельдмана.
Круг замкнулся. 26 апреля Ягода наконец дал показания о своих преступных связях с Рыковым, Бухариным, Томским, Углановым. Мало того, он признал: «Я действительно являлся организатором заговора против советской власти… Для этого имелся в виду арест моими силами членов советского правительства и руководителей партии и создание нового правительства из состава заговорщиков, преимущественно правых. В 1935 г. это было вполне реально, охрана Кремля, его гарнизон были в моих руках, и я мог это совершить».
Все это позволило Ежову подтвердить те обвинения в адрес Бухарина и Рыкова, которые он выдвигал дважды, на декабрьском и февральско-мартовском Пленумах, и получить неоспоримые факты, которые позволили бы подготовить в будущем еще один большой открытый политический процесс, на котором, как и предусматривалось решением февральско-мартовского Пленума, обвиняемыми стали бы Бухарин и Рыков.
* * *Однако все показания, добытые на Лубянке, пока оставались всего лишь материалами проводившегося следствия. Пока же, в те весенние месяцы 1937 г., более характерным для узкого руководства оставались не репрессии, а привычные и мирные методы давления на латентную оппозицию: перемещение членов ЦК из одного региона в другой на равноценную должность либо с понижением.
Предельно схожую кадровую политику можно было наблюдать тогда же в НКИДе, перевод в который с начала 20-х годов служил своеобразным основанием для последующей формально почетной высылки из страны известных оппозиционеров. Например, А.А. Коллонтай отправили в Норвегию, А.Г. Шляпникова — во Францию, В.А. Антонова-Овсеенко — в Китай, Х.Г. Раковского — в Великобританию, Л.Б. Каменева — в Италию. Теперь же наступила пора обратного движения полпредов, также порожденного сугубо политическими мотивами. 9 февраля из Мадрида отозвали М.И. Розенберга, 28 февраля из Анкары — Л.М. Карахана, давно известного своими близкими отношениями с Енукидзе.
Кроме двух полпредов, пришлось покинуть дипломатическую работу и замнаркома иностранных дел Н.Н. Крестинскому. 28 марта его перевели на точно такой же пост, но в Наркомат юстиции. Основание и для этого перемещения — на этот раз по горизонтали — не было указано, однако можно предположить, что крылось оно скорее всего в его политическом прошлом. Ведь в дни Бреста и дискуссии о профсоюзах он безоговорочно поддерживал Троцкого, полностью разделяя и отстаивая его предложения. Тогда же, в 1919–1921 гг., Крестинский являлся членом ПБ и секретарем ЦК, продолжая поддерживать политику все того же Троцкого, за что, собственно, и был «сослан» в Берлин полпредом.
Наконец, 11 апреля сняли с должности и вывели — вторым по счету за 1937 г. — из состава правительства СССР М.И. Калмановича, три года занимавшего пост наркома зерновых и животноводческих совхозов. Причиной его падения, также нигде не зафиксированной, вполне возможно, стало настойчивое стремление его не вполне законными методами способствовать увеличению земельных площадей подведомственных ему совхозов за счет прежде всего колхозных полей, а также приусадебных участков колхозников и единоличников.
