Иоахим Гофман - Власов против Сталина. Трагедия Русской освободительной армии, 1944–1945
Точно так же высказался перед добровольцами 16 июня 1943 г. полковник Боярский: «В данный момент у нас еще нет Русской освободительной армии, т. к. у нас не имеется правительства, которому мы можем быть подчинены». Пока это произойдет, считал он, «пройдет еще 2–3 месяца» [727]. РОА не существовала, но пропаганда вокруг имени Власова, как утверждал генерал-фельдмаршал фон Клюге в письме начальнику Генерального штаба сухопутных войск, производила «сильнейшее впечатление» «по обе стороны фронта», хотя самой по себе ожидаемой численности перебежчиков уже из-за строгих мер контроля достигать и не удавалось. Имелись донесения других командующих группами армий или армиями, так, донесение командующего 18-й армией генерал-полковника Линдемана, что только «благодаря лозунгам генерала Власова» «в его районе больше нет ни одного партизана» и «вообще больше не наблюдается случаев саботажа» [728]. На советской стороне по понятным причинам возникло опасение, что немцы круто повернули руль и перешли к давно уже с озабоченностью ожидавшемуся политическому ведению войны. По меньшей мере, с момента появления Власова в оперативных районах германских армий Восточного фронта пришлось отказаться от поначалу применявшегося метода замалчивания.
Чтобы верно оценить советскую реакцию на Власова, следует мимоходом осветить, насколько затруднительной считалась ситуация. Отзвуки этого еще слышны в мемуарной литературе послевоенного периода, когда генерал-лейтенант Попель, в прошлом – член Военного совета 1-й гвардейской танковой армии, писал, что власовские листовки были опаснее немецких [729], или когда Маршал Советского Союза Чуйков, оглядывась назад, считал одного-единственного власовского агента «опаснее целой танковой роты противника» [730]. Боязливая строгость, которой подкреплялось каждое сообщение по власовскому вопросу, позволяет, кроме того, прийти к выводу, что моральное состояние советских солдат оставалось крайне неустойчивым даже после битвы под Сталинградом. Так, суровое наказание ожидало уже тех, кто поднимал и хранил листовки Власова [731]. Еще в январе 1943 г. красноармейцы 48-й гвардейской стрелковой дивизии были отданы за распространие этих воззваний под трибунал и приговорены к смерти. Тем временем, хотя и было запрещено любое устное упоминание РОА, воспрепятствовать распространению в войсковых частях Красной Армии вестей о ее существовании и тому, что они здесь производили «сильное впечатление», не удавалось. Как заявил военнопленный генерал-лейтенант Масанов 22 июля 1943 г., в особенности командный состав Красной Армии был в точности проинформирован о содержании подписанных Власовым листовок и существовании Освободительной армии, хотя обмен мнениями об этом из страха перед «доносами и последующими репрессиями» едва ли имел место. «Власовская программа», по словам генерала Масанова, содержала «очень много подкупающего для каждого русского» и шла «навстречу желаниям русского народа», так что, как он считал, резонанс при дальнейшем распространении «не заставит себя ждать» [732]. Уже в феврале – марте 1943 г. воззвания Власова оказали определенное влияние на упадок настроения среди окруженных под Харьковом и Лозовой советских частей Воронежского и Юго-Западного фронтов. Один офицер сообщил позднее, что многие его товарищи тайком хранили при себе власовские листовки [733]. Основной темой для разговоров среди плененных весной 1943 г. советских офицеров были генерал Власов, «Русский Комитет» и РОА. Во Владимир-Волынском лагере военнопленных 570 советских офицеров всех рангов, от седовласого штабиста до молодого командира запаса, «по собственной инициативе подписали заявления во «Власовскую армию» и обратились с «открытым письмом» к генералу».
Советское руководство, строго пресекавшее любое самовольное обращение к власовскому вопросу, в то же время было вынуждено дать частям Красной Армии, подвергавшимся массированному воздействию этой пропаганды, какое-то объяснение, официальную трактовку вопроса. Однако, поскольку нужно было избегать всего, что бы невольно могло способствовать популяризации Власова и его дела, это представляло немалые трудности. Так, поначалу лишь фронтовые и партизанские газеты, обращенные к ограниченному кругу читателей, рискнули поднять эту тему. Крупные советские органы печати хранили строгое молчание. Одновременно были усилены меры надзора, а с весны 1943 г. среди войск на советско-германском фронте началась интенсивная разъяснительная кампания. Верховное командование финской армии констатировало наличие агитационных контрмер противника против Власова и РОА в качестве реакции на немецкие пропагандистские усилия даже на фронте в районе Свири [734]. 5 апреля 1943 г. в газете «Ленинградский партизан» появилась статья Александрова «Торговцы Родиной», 29 апреля 1943 г. Кокотов распространялся в газете «За Советскую Родину» о «Лжерусском комитете», 15 мая 1943 г. Павлов написал в той же газете статью «Иудушка Власов» [735]. Так продолжалось до 4 июля 1943 г., когда Главное политическое управление Красной Армии под заголовком «Смерть презренному предателю Власову, подлому шпиону и агенту людоеда Гитлера», наконец, напечатало официальную оценку в ряде фронтовых газет, например, «За правое дело», «За честь Родины», «На разгром врага» [736].
Уже эти первые публикации показали, что советской контрпропаганде недоставало подлинных аргументов. Затруднительное положение советского руководства проявилось при этом не столько в нагромождении (в известном смысле, еще понятном) крепких выражений и словесных оскорблений, сколько в том, что оно почти по всем пунктам вынуждено было прибегнуть к грубым искажениям или легко распознаваемой лжи. Центральной проблемой для советской пропаганды было моральное уничтожение Власова, поскольку, как, очевидно, считалось, тогда сама по себе рухнет и олицетворяемая им политическая идея. Правда, это не было легкой задачей. Ведь Власов, который в ходе войны командовал советскими войсками на важных участках фронта, каждый раз в центре событий, будучи командиром 4-го механизированного корпуса под Львовом, командующим 37-й армией под Киевом, заместителем командующего войсками Юго-Западного направления, командующим 20-й армией под Москвой и 2-й ударной армией под Любанью, в последнем случае являясь одновременно заместителем командующего Волховским фронтом, щедро восхвалялся как полководец в советской печати. Чтобы дискредитировать столь видного военачальника, уже нужны были убедительные аргументы. Поэтому пришлось еще раз прибегнуть к тем же обвинениям, которые во время «Большой чистки» 1937–1938 гг. послужили для ликвидации командования Красной Армии – не только Маршалов Советского Союза Блюхера, Егорова и Тухачевского, но и 35 000 офицеров – половины всего офицерского корпуса, а также 20 000 или двух третей всех политработников Красной Армии и Военно-Морского Флота [737]: к обвинениям в «контрреволюционной, троцкистской заговорщической деятельности».
Вот и заявление Главного политуправления Красной Армии от 4 июля 1943 г. характеризует Власова как «активного члена» организации врагов народа, которая в свое время вела «тайные переговоры» о продаже «Советской Украины и Белоруссии» немцам и «Советского Приморья, а также Сибири» японцам. Возникает вопрос, как случилось, что Власов после раскрытия этой «заговорщической деятельности» смог избежать судьбы всех своих товарищей. Лишь потому, что он «притворно раскаялся и умолял о прощении», «советское правосудие» якобы не только простило его, но и к тому же дало ему возможность искупить свои мнимые преступления «работой в Красной Армии» – причем на посту высокопоставленного военачальника? Это выглядит весьма невероятно. И тот, кто сохранил в себе способность рассуждать, мог из официального объяснения без труда сделать вывод о полной несостоятельности выдвинутых против Власова обвинений. Власов, утверждается далее, злоупотребил оказанным ему доверием и под Киевом использовал первую же возможность для того, чтобы сдаться «немецким фашистам» и завербоваться в качестве «шпиона и провокатора». В качестве доказательства этого «второго, еще более тяжкого преступления» приводится лишь то, что он выбрался из немецкого окружения. В то время быть окруженцем в Красной Армии считалось военным преступлением, за которое были расстреляны многие причастные к этому люди [738]. Однако в данном случае и в отношении личности Власова эта аргументация совершенно ставила вещи с ног на голову. Ведь столицу Украины пришлось защищать, по строгому приказу Ставки и вопреки советам военачальников, вплоть до полного окружения города немцами. Лишь 18 сентября 1941 г., когда уже было поздно вести планомерный отход, Власов получил разрешение оставить Киев и оторваться от противника [739]. Стойкая оборона Киева, которая превозносится в военной историографии Советского Союза как особо славная страница, послужила причиной тому, что Власову и частям его армии удалось вырваться сквозь плотное кольцо окружения с невероятным трудом. Как могло теперь отсюда произрасти обвинение против него? Далее, тщетно искать объяснений того, как могло случиться, что командующий армией, находившийся, как считалось, на службе вражеской разведки, «снова» получил высокий командный пост, причем не только в 1942 г. у Волхова, а еще в 1941 г., в критической фазе битвы за Москву, на решающем участке советского контрнаступления. То, что Власов, а не, скажем, Сталин и Ставка Верховного Главнокомандования, должен далее нести ответственность и за гибель 2-й ударной армии, уже не кажется удивительным при логике Главного политуправления. Вопреки однозначно установленным фактам, утверждается, что Власов умышленно привел доверенную ему армию в окружение и к гибели, а затем перебежал к своим немецким господам и хозяевам: «С этого времени он полностью разоблачил себя как гитлеровский шпион, предатель и убийца советских людей».
