Дмитрий Быков - Школа жизни. Честная книга: любовь – друзья – учителя – жесть (сборник)
В следующей четверти, чтобы исключить появление оценок в журнале из «ниоткуда», каждый педагог после своего урока начал забирать его в учительскую и передавать учителю, который будет вести следующий урок.
Теперь в начале занятий дежурный по классу собирал у всех дневники и складывал стопкой на край учительского стола, в них педагоги ставили заслуженные оценки и писали замечания. В конце недели родители должны были поставить «автографы» в дневниках своих чад, а в понедельник классный руководитель проверяла эти подписи.
Мой дневник запестрел двойками и тройками. Показывать отцу я не рискнул и, не задумываясь, купил второй дневник – для своего родителя, в котором ставил хорошие отметки и подписи учителей. Отец каждую неделю с удовольствием в нем расписывался. В дневнике для школы, в котором ставили отметки учителя, я аккуратно выводил отцовскую подпись. Классный руководитель, глядя в этот дневник, удивлялась и спрашивала:
– Неужели отец видел?
На что я смело парировал:
– Подпись же стоит!
Лето, скоро конец учебного года. В доме никого не удержишь, потому что сегодня воскресенье.
– Каллиграф! – кричит Витька в открытое окно. Отец выглянул и, увидев моего друга с футбольным мячом в руках, спросил меня:
– Тебя, наверное, зовет?
Я утвердительно кивнул головой.
– А чего каллиграф? – не унимался отец. У него было хорошее настроение, и ему хотелось поговорить.
– Ты же знаешь, что у меня почерк красивый, – радостно ответил я, предчувствуя игру в футбол.
– Ну, вот видишь? Отец плохому не научит. Красивый почерк на всю жизнь у тебя выработал. В дальнейшем пригодится… – начал «философствовать» отец. «Ну, завелся. Целый час теперь слушай его», – с досадой подумал я.
– Пап, ну, я пойду? Наша улица с соседней играет, – робко перебил я его, последним доводом показывая значимость футбольного матча.
– Давай… Только дневник покажи, – согласился отец и взял со стола ручку, чтобы расписаться. Я стремглав кинулся в свою комнату за портфелем. И, о ужас! Раскрывая его на ходу, я в спешке подал не тот дневник. Отцовское лицо от удивления вытянулось:
– Ни хрена себе! А где же пятерки!?
Моя рука невольно дернулась к портфелю за вторым дневником, но, опомнившись, я тут же спрятал ее за спину.
– Дай сюда! – заорал отец и сам достал из портфеля дневник. Положив себе на колени, он долго рассматривал «вещественные доказательства». Наконец, сообразив, что к чему, багровея от ярости, он еле выдавил:
– Да!.. Действительно каллиграф, – и схватил меня за шиворот. Я только краем глаза успел заметить мелькнувшие пятки моего друга, убегающего вдоль улицы.
Георгий Атисков
Как я довыпендривался…
В школу я пошел 1 сентября 1960 года. Для школы мне купили серый костюмчик-двойку – не серую суконную, колючую, почти солдатскую гимнастерку и такие же штаны, в комплект к которым прилагалась еще и форменная школьная фуражка с кокардой, на которой в обрамлении дубовых и лавровых листьев красовалась большая бука «Ш» и ремень с медной пряжкой, а нормальный цивильный костюм. Ну, а раз костюм, то не заплечный ранец, а портфель. Хотя, как помню, некоторые ребята пришли в первый класс именно в этом полувоенном одеянии. (Это как небольшой пример моего неуемного тщеславия и выпендрежничества.)
В пятом классе в день ленинского субботника был объявлен сбор металлолома. За несколько дней до этого в углу городского парка, рядом с которым мы в то время жили, я нашел старый ржавый электродвигатель, довольно увесистый, – полагаю, килограммов до десяти металла в чистом виде. И вот утром 22 апреля взял из дома кусок веревки, привязал эту железяку и потащил к школе. Теперь представьте расстояние от входа в городской парк у ДК Ленина по диагонали, до перекрестка с нынешними ул. Юбилейной и Карла Маркса и далее до школы им. А.П. Чехова. Потом ради интереса промерял по карте, – получилось примерно два километра.
И вот картина: одиннадцатилетний пацан, как бурлак, на веревке волочит за собой эту тяжесть. Никаких асфальтированных дорожек в парке в то время и в помине не было, так что тянулась за мной борозда, как от плуга. Половину парка по ровному месту я сгоряча протащил довольно быстро. Но потом начался подъем в гору. Улицы Юбилейной в нынешнем ее виде в то время тоже не было – была обычная грунтовая дорога. Когда я выполз из парка, был уже не то что в поту, а в мыле. А впереди еще столько же.
Но гордыня моя неумная преобладала над разумом, и я упорно, как муравей, тащил и тащил эту чертову железяку, предвкушая тот восторг, который она вызовет у одноклассников, восхитившихся моим почти что подвигом! Чем черт не шутит, а вдруг именно мой двигатель и станет главным вкладом в победу нашего класса над другими! Ведь вон он какой тяжеленный. И именно благодаря мне наш класс займет первое место! И все с восхищением посмотрят на меня – особенно одна девочка, Галя Белоглазова, в которую я еще с третьего класса был тайно влюблен!
И я, воодушевляемый этими мыслями, продолжал напрягаться, преодолевая бугры и колдобины. Наконец я дополз до школы, где меня уже и ждать перестали, посчитав, что я увильнул от важного общественного пионерского мероприятия. Сбор металлолома уже закончился. Двигатель мой просто бросили в общую кучу. Оказывается, результаты подсчитывались не по каждому классу отдельно, а по всей школе. И мой подвиг остался не замечен и не оценен. Никто не рукоплескал мне и не смотрел с восторгом и благодарностью. Наоборот, классный руководитель попеняла мне за опоздание.
К сожалению, жизнь меня ничему так и не научила: до сих пор хлебом не корми – дай повыпендриваться.
* * *Осенью 1968 года, когда я учился в девятом классе, нам после уроков раздали анкеты для вступления в комсомол и велели заполнить. И все бы было тихо и мирно, если бы один из одноклассников, Сашка Медведев, не вышел бы из-за парты и демонстративно не бросил бы эту анкету на учительский стол со словами: «На фига мне ваш комсомол?»
Мне бы посидеть тихо и скромно, как другие, так нет, надо тоже выпендриться: я, правда, не бросил, а аккуратно положил анкету на стол, смягчив причину своего отказа обтекаемой формулировкой о том, что, мол, не считаю себя готовым к такому серьезному шагу. Но демарш Медведева был настолько ярок и впечатляющ, что в высшие школьные инстанции было доложено именно о факте наглой, почти антисоветской выходки и вызывающего отказа Медведева и примкнувшего к нему ренегата Атискова на предложение о вступлении в комсомол. А по тем временам такие вещи всегда получали серьезную политическую оценку.
В гневной речи классного руководителя прозвучало, что надо бы поглубже покопаться в личностях Медведева и Атискова и выяснить, просто ли это необдуманный проступок, недостойный советского молодого человека, или осознанное действие по чьему-то вражескому наущению? И что за родители у них, коли вырастили подобных отщепенцев? Если на слова про вражеское наущение я не обратил внимание, то когда вдруг возник вопрос о родителях, перепугался: еще не хватало, чтобы до них это дошло, а пуще того – чтобы на них легло пятно за дурость своего сына. Лавры тех, кто летом 1968-го вышел на Красную площадь с лозунгами «За нашу и вашу свободу!» в знак протеста ввода советских войск в Чехословакию, как-то меня не вдохновляли. Я всегда был трусливым и законопослушным, обострять отношения с системой в мои жизненные планы (хоть тогда их, скорее всего, еще и не было) не входило.
И я сдался. Пришел с покаянной головой, сказав, что осознал свою неправоту, поддался влиянию, понял, что был не прав, и готов искупить вину. Меня по-отечески пожурили и простили. Так как план по приему в комсомол нашей школе надо было выполнять, меня в него приняли.
Время само расставило все по своим местам. Сашка Медведев все-таки потом где-то и когда-то вступил в комсомол, а потом и в КПСС, иначе не быть бы ему моряком дальнего плавания, начальником службы связи на большом океанском судне, и не побывать во всех частях земного шара. А я в дальнейшем даже смог сделать небольшую комсомольскую карьеру, став осенью 1970 года сначала комсоргом группы, а осенью 1971 года – секретарем комитета комсомола Березниковского строительного техникума, в 1972 года – кандидатом в члены городского комитета комсомола, в армии – комсоргом своего взвода, членом комсомольского бюро роты, а после демобилизации, в своей «Трест-площадке № 9» – членом комитета комсомола, ответственным за шефскую работу в школе № 27. Даже почетную грамоту за это получил. Где-то в недрах архивов ЦК КПСС лежит (?) с моим, одним из многих, автографом рапорт комсомольцев г. Березники очередному партийному съезду о своих героических подвигах на стройках коммунизма. Вот такие интересные бывают повороты судьбы.
