Наум Синдаловский - Санкт-Петербург – история в преданиях и легендах
Мало того. В 1894 году невеста наследника, дочь великого герцога Гессен-Дармштадтского Алиса-Виктория-Елена-Луиза-Беатриса, направляясь в Россию на собственную свадьбу, попала на похороны своего свекра Александра III. Она сопровождала тело покойного на пути из Крыма, а от Николаевского вокзала в Петербурге до Петропавловского собора, где был погребен император, шла пешком за гробом. Это было воспринято в народе как знак беды. На всем пути следования похоронной процессии в толпе недобро шептались: «Она пришла к нам позади гроба, она принесет нам несчастье».
К этому следует добавить, что в конце XIX века на Петербург обрушился очередной поток пророчеств и предсказаний. Прорицатели всех рангов и достоинств от Москвы до Ла-Манша вдруг озаботились судьбой столицы Российской империи. Московских ведунов просто тешила мысль, что «Петербургу суждено окончить свои дни, уйдя в болото». Там, в Петербурге, говорили они, «все искривлялись: кто с кем согласен и кто о чем спорят – и того не разберешь. Они скоро все провалятся в свою финскую яму. Давно уже в Москве все ждут этого петербургского провала и все еще не теряют надежды, что эта благая радость свершится».
Пророчеству неизвестного московского провидца вторит неизвестная итальянская предсказательница. Она более категорична. Близ Петербурга произойдет мощное землетрясение, во время которого дно Ладожского озера подымется и вся вода колоссальной волной хлынет на Шлиссельбург, а затем, все сокрушая и сметая на своем пути, достигнет Петербурга. Город будет стерт с лица земли и сброшен в воды залива.
Некая госпожа Тэб с берегов Сены заклинает: «Бойтесь огня и воды! Грядет крупная стихийная катастрофа. Петербург постигнет участь Мессины». По госпоже Тэб, в начале XX века должно было произойти сильное вулканическое извержение и перемещение больших масс воды, поэтому «Петербургу грозит смыв грандиозной волной в Финский залив или, наоборот, в Ладожское озеро, смотря по тому, с какой стороны хлынет вода».
Говорили, что в Петербурге есть и «точный показатель той глубины, на которую опустится столица». Это Адмиралтейская игла. Ее кораблик наконец-то коснется балтийских волн. А пока еще только сфинксы во время наводнений «оставляют свои пьедесталы и плавают по Неве, причиняя немалые беды судам».
Между тем Петербург накануне двухсотлетнего юбилея находился на вершине своего расцвета. Город, насчитывавший в 1861 году пятьсот тысяч человек жителей, к 1900 году достигает полутора миллионов, заняв четвертое место в мире по численности населения после Лондона, Парижа и Константинополя. С небывалой интенсивностью развивалась его промышленность. Об этом красноречиво говорят цифры. В середине XVIII века в столице насчитывалось 80 промышленных предприятий. За сто лет, к середине XIX века, это количество почти удвоилось. И только за сорок послереформенных лет, с 1861 по 1900 год, увеличилось до 642. Но и эти темпы роста оказались ничтожными по сравнению с последним предвоенным десятилетием. К 1913 году в Петербурге имелось более тысячи крупных, мелких и средних заводов и фабрик, которые, как правило, размещались по берегам рек и каналов.
С этого времени резко ухудшается экологическая ситуация в Петербурге, что в первую очередь отразилось на основном богатстве столицы – воде. Впоследствии в народе родилась горькая шутка. Говорили, что если опустить в реку Охту руку, то получишь ожог.
К рубежу веков в обществе возрос интерес к художественным ценностям старого Петербурга, необъяснимым образом утраченный в последние десятилетия XIX века. Естественным следствием этого интереса стало изучение истории древнего приневского края. К удивлению широкой публики выяснилось, что привычное представление о невских берегах в допетровский период, блестяще доведенное до афористичной завершенности Пушкиным в первой строке «Медного всадника», мягко выражаясь, не выдерживает критики. «На берегу пустынных волн» еще задолго до шведской оккупации стояли охотничьи домики, крестьянские поселения, рыбачьи деревни и сельскохозяйственные мызы. Спасское и Сабрино, Одинцово и Кухарево, Волково и Купчино, Каллила и Максимово… Около сорока сел и деревень вели свое незаметное существование на территории сегодняшнего Петербурга. Кстати, и первыми строителями невской столицы наряду с солдатами русской армии и пленными шведами были жители именно этих деревень.
В течение XIX века Петербург стремительно рос. Меньше чем за сто лет территория Петербурга увеличилась вдвое – с 54 кв. км в 1828 году до 105,4 в 1917-м. На севере застраивается заболоченная территория, известная в народе под названием «Куликово поле». В полицейских сводках она упоминается в связи с постоянными пьяными драками. Случались и убийства, отличавшиеся, как правило, особой жестокостью. Именно поэтому «легендарное поле», как утверждает фольклор, получило такое имя. На юго-западе граница города к концу XIX века дошла до Ульянки с ее своеобразной достопримечательностью – известной в городе больницей для душевнобольных, позднее получившей имя швейцарского невропатолога и психиатра Огюста Фореля. Фольклорная традиция объединила названия местности и больницы в одной легенде о гостеприимной Ульянке, варившей «добрую уху из форели», которой якобы славилась местная речушка. Так будто бы и говорили среди избалованной петербургской знати: «Остановимся у Ульянки, отдохнем…»
На правом берегу Невы среди рабочих Невской заставы пользовался популярностью Веселый Поселок. Кроме уже известных нам легенд об этимологии этого названия, появились новые. Говорили, что между забастовками и демонстрациями революционеры-обуховцы любят отдыхать и веселиться в поселке, который будто поэтому и стали называть Веселым.
Репутация Петербурга стремительно растет. В глазах провинциальной публики все петербургское, по определению, было несравненно лучше того же самого, но местного происхождения. Фольклор провинциальных городов называет лучшего портного «петербургским», лучшую гостиницу – «Петербургской», лучшую улицу – «Петербургской». В каждом городе непременно есть свой Невский проспект и так далее, и так далее.
Во многих городах России и даже за границей о Петербурге сочиняли легенды. Их распространяли заезжие провинциалы и случайные иностранные гости. Лошадей в Петербурге столько, говорили одни, что, выходя на привокзальную площадь, человек оказывался буквально сраженным запахом конского навоза. Им пропитано в столице все – от деревянных построек до булыжной мостовой. Как бы смешно это ни выглядело, но футурологи всерьез предсказывали, что петербуржцы в конце концов задохнутся от запаха лошадиного навоза.
Во время сильных морозов, утверждали другие, в Петербурге, как, впрочем, и в Москве, прямо на улицах разводят костры из поленьев, которые дворники обязаны приносить из близлежащих домов. Европейцы, возвращавшиеся из России, уверяли соотечественников, что в обеих столицах так холодно, что русские принуждены топить улицы, – дескать, иначе им и на улицу не выйти. У самих петербуржцев это называлось: «Сушить портянки боженьке».
И конечно, дежурной темой всякого путешественника оставались российские дороги. «Мостовые, конечно, есть и даже очень хорошие, но только ими никогда не пользуются», – доверительно сообщали они. «Как так?» – «Очень просто! Зимой не пользуются ими потому, что они покрыты сплошь снегом, а летом потому, что они беспрерывно чинятся».
Между тем Петербург в это время продолжал активно строиться. Даже на такой сложившейся улице, как Невский проспект, где всякое вторжение в историческую застройку вызывало болезненную реакцию общественности, нет-нет да и возникали строительные площадки. Вероятно, надо было обладать богатством и амбициями поистине вызывающими, чтобы позволить себе подобное вмешательство. Было и то и другое.
В 1903–1907 годах по проекту одного из крупнейших архитекторов и общественных деятелей конца XIX – начала XX века Г. В. Барановского строится торговый дом уже знакомого нам купца Елисеева. Коммерческое назначение этого необычного здания подчеркивали огромные витринные окна, мощные аллегорические скульптуры Промышленности, Торговли, Искусства и Науки на фасадах. Кроме магазина «Колониальные товары» на первом этаже, здание включало театральный зал на втором и ресторан – на третьем. Особым богатством и разнообразием отличался интерьер торгового зала, экзотически убранные витрины которого ярко освещались причудливыми настенными светильниками. Никакой люстры в зале не было, хотя о ней рассказывает одна из самых популярных в городе легенд. Будто бы богатейший петербургский купец, глава знаменитой торговой фирмы «Братья Елисеевы» перед бегством из России в 1917 году обратил свои несметные богатства в золото, из которого была отлита огромная причудливая люстра для главного зала магазина на Невском. Люстра должна была дожидаться возвращения своих владельцев из эмиграции после падения большевистской власти. На самом деле люстра в главном зале Елисеевского магазина появилась только в 1930-х годах. Она понадобилась для освещения механических касс, установленных тогда же в центре зала.
